Эти притчи именуются «монархическими», поскольку в каждой из них центральным или объединяющим сюжет персонажем (персонажем, состоящим в непосредственных отношениях с двумя другими) является царь или хозяин [1]. Достаточно часто один из его подчиненных, сын или слуга, который с точки зрения евреев I века вел себя вполне правильно, оказывается менее праведным, нежели его с виду испорченный двойник. Иисус переворачивает традиционные ожидания с ног на голову [2]. Такая схема совершенно отчетливо проступает в одной из самых популярных притчей Иисуса - притче о блудном сыне. Здесь же обнаруживается и проблема, подстерегающая исследователя, который хотел бы отделить притчу от аллегории и свести содержание притчи к одной главной теме.
Сейчас мы подробно рассмотрим эту притчу, а затем более бегло - другие притчи, обнаруживающие такую же простую «триадическую» структуру с тремя главными темами. Поскольку наиболее существенные различия между параллельными изложениями одной и той же притчи уже были разобраны в третьей и четвертой главах, сейчас мы ограничимся рассмотрением лишь самой ранней версии каждой притчи (за исключением тех случаев, когда параллели так близ ко напоминают друг друга, что невозможно вычленить более раннюю версию, и тех случаев, когда схожие притчи на самом деле не являются параллельными).
Притча о блудном сыне идет вразрез с теорией об одной основной теме притчи. Традиционный подзаголовок ее в качестве главной темы выделяет призыв грешников к покаянию, независимо от того, сколь низко они пали [3]. В первую очередь именно эта особенность притчи бросается в глаза большинству читателей, поскольку она противостоит их естественной готовности сурово осудить блудного сына. Тем не менее многие ученые больше внимания уделяют второму, кульминационному разделу повествования и видят главную мысль в осуждении жестокосердого старшего брата [4].
В таком случае основная тема - обязанность христианина радоваться чужому спасению. Некоторые комментаторы разрешают дилемму, признавая наличие обеих тем: дескать, эта притча - редкий пример притчи с двумя темами [5], тем более, что повествование очевидно делится на два эпизода (ст. 11 24 посвящены младшему брату, а 25- 32 - старшему), а большинство притчей Иисуса заметно короче и не делятся на части. Но гораздо чаще в этой же притче выделяют также третью тему - роль отца обоих сыновей, фигуры, соединяющей обе «половины» рассказа. В таком случае главная тема раскрывается в необычайной любви отца к обоим сыновьям и его долготерпении [6].
Трудно отрицать присутствие всех трех тем в данной притче и еще труднее - соединить их в одной простой формуле. Некоторые комментаторы отвергали аутентичность ст. 25 32 именно потому, что таким образом к самодостаточной истории о возвращении блудного сына добавляется «лишняя» глава [7]. Однако Мэри Толберт показала, что между обеими частями рассказа существует близкий структурный параллелизм, то есть они с самого на чала составляли единое целое. Обе половины в свою очередь подразделяются на четыре части с чередованием нарративного дискурса (НД) и прямого дискурса (ПД):
Эта симметрия еще усиливается за счет лексического сходства: в A и А' упоминаются поля, в В и В' - отец и его слуги, с С и С речь идет об уходе и приходе, и - наиболее интересный момент - в 1) и D' говорится об упитанном тельце и веселом пире. Оба основных раздела заключаются повторяющейся формулой: «был мертв и ожил, пропадал и нашелся» [8]. Уже вводные стихи притчи предполагают, что эпизод с блудным сыном не ограничится пер вой частью, иначе не было бы смысла подчеркивать: «два сына», «младший из них», «выдели мне долю», «разделил между ними». Вообще то притчу можно было бы с тем же успехом разделить и па три эпизода в соответствии с числом основных персонажей: ст. 11 2()а - уход и возвращение младшего сына; ст. 20b 24 - отец принимает сына; ст. 25 32 - реакция старшего брата [9].
Вот, пожалуй, наиболее убедительное решение проблемы истолкования этой притчи: она содержит три основные темы, по одной на каждый персонаж и на каждый эпизод.
1) Подобно тому как блудный сын всегда имел возможность покаяться и вернуться домой, так и все грешники могут исповедать свои грехи и покаянно обратиться к Богу.
2) Подобно тому как отец пошел на все, чтобы примириться с блудным сыном, так и Бог предлагает всем людям, сколь мало они того ни заслуживают, прощение грехов, лишь бы они согласились его принять.
3) Подобно тому как старший брат должен был бы не возмущаться тем, как отец принял младшего, а радоваться., так и народ Божий должен радоваться, а не возмущаться тем, что Господь распространяет свою милость на недостойных.
Кто-то в аудитории Иисуса отождествлял себя с одним персонажем притчи, кто то - с другим, и каждому из них одна основная тема оказывалась ближе прочих. И сегодня, читая эту притчу, мы склонны отождествлять себя лишь с одним из ее персонажей, а потому имеет смысл читать ее трижды, стараясь осмыслить эти события с разных точек зрения [10].
Любая попытка исключить ту или иную точку зрения вынуждает нас пройти мимо чего то очень существенного в учении Иисуса. Наличие трех основных тем в притче убеждает, что избежать аллегорического истолкования не удастся. Каждый персонаж со всей очевидностью означает кого то иного. Можно сказать, все комментаторы отмечали родство между блудным сыном и теми «мытарями и грешниками» (ст. 1), за привязанность к которым критиковали Иисуса; между старшим братом и «книжниками и фарисеями», из уст которых исходила эта критика (ст. 2), хотя многие исследователи данные два стиха считают собственным комментарием Луки.
Некоторые ученые находят изображение старшего брата слишком резким и упрощенным, чтобы оно могло служить истинным портретом тогдашних еврейских вождей [11], однако не следует упускать из виду огромное разнообразие мнений и типов по ведения, распространенных в исконном фарисействе: с одной стороны, Иисус рисует отнюдь не всех фарисеев одной черной краской, а только тех, кто в данный момент обрушивается на Него с критикой [12], а с другой стороны, отец относится к старшему сыну с величайшей кротостью, и это, по видимому, означает, что, - по крайней мере, в данном случае, - Иисус не подвергает сомнению искреннюю верность фарисеев Богу или их право задавать вопросы [13]. Поскольку блудный сын сокрушается о грехе перед «небом» (т. е. Богом) и отцом (ст. 18, 21), на первый взгляд кажется невозможным отождествлять отца с Богом. Но, как мы уже упоминали. даже Иеремиас признает в отце хотя бы «образ Бога» [14].
А. М. Хантер небезосновательно приходит к выводу: «Вне всякого сомнения, в глазах Иисуса отец представляет Бога, старший брат - книжников и фарисеев, а младший - мытарей и грешников» [15]. Вопреки мнению Хантера, подобного рода символика, о чем мы уже говорили в главе 1, как раз и превращает притчу в аллегорию. «Жизиеподобие» повествования ни в малейшей степени не отменяет ее принадлежности к данному литературному жанру. И кстати, эта притча вовсе не столь реалистична, как многие утверждают. Неужели в I веке еврейский юноша осмелился бы прижизненно требовать у отца своей доли наследства? А отец так легко уступил бы ему? Хотя некоторые исследователи пытались доказать существование подобных обычаев [16], такое поведение в лучшем случае выглядело «некрасиво» [17].
Кеннет Бейли предлагает даже понимать требования сына как желание скорейшей смерти отца, и реакция отца тем более выглядит совершенно не постижимым примером терпения и любви [18]. Проблема осложняется отсутствием подробных сведений о юридической ситуации, положенной в основу повествования. Встреча блудного сына считается безусловно нетипичной: как бы ни радовался отец в душе при виде вернувшегося к нему сына, ни один уважающий себя престарелый глава семейства не опозорил бы себя (с точки зрения нравов Ближнего Востока), выбежав на встречу юнцу (ст. 20). Не стал бы он и прерывать сына, пока тот полностью не выразил свое раскаяние (ср. ст. 21 и ст. 18 19), не стал бы так расточительно выражать свою любовь к нему (ст. 22 23) [19].
Все эти подробности показывают, что Иисус рисовал перед глазами своих слушателей не просто реалистичную картину семейной жизни, - Он создавал невероятную историю, дабы передать поразительную любовь и долготерпение Бога по отношению к его неблагодарным чадам. Традиция истолкования притчи показывает, что комментаторы с самого начала видели в отце и обоих сыновьях представителей каких то иных лиц или групп. Дискуссия идет только о том, как именно следует понимать эту символику. Ив Тиссо выделяет четыре основных подхода в первом веке существования Церкви. Все соглашались, что отец означает Бога, но расходились в определении роли двух сыновей:
1) «гностический» подход приравнивал старшего сына к ангелам, а младшего - к человечеству;
2) «этический» подход делал их представителями соответствен но праведников и грешников;
3) «этнический» подход превращал их в символы Израиля и язычников;
4) «теория покаяния», на конец, противопоставляла ригористичного христианина верующему, не столь приверженному легализму [20].
Среди этих четырех концепций современные исследователи предпочитают номер 3 [21]. Номера 1 и 4 представляют собой явный анахронизм с точки зрения Sitz im Leben Jesu, а номер 2 не помещает притчу в столь конкретную ситуацию, как номер 3. Однако все четыре подхода упускают из виду ст. Лк. 15:1-2, где и праведники, и грешники принадлежат к числу израильтян. С другой стороны, любой из этих четырех подходов оправдан в качестве попытки применить притчу в ином религиозном контексте. Здесь нам пригодится обсуждавшееся выше различие между значением и смыслом. Мы вправе искать значение притчи лишь в тех типах людей, которые могли отражаться в ее персонажах тогда, когда притча была произнесена впервые, однако, поскольку подобного рода люди или группы людей могут существовать в совершенно иных жизненных ситуациях, притча получает более широкое применение.
Джон Пурди предлагает весьма интересный образец та кого рода прочтения, применяя некоторые притчи к проблемам современной организации труда и искусно сочетая значения всех главных персонажей притчи в таком, например, тексте:
"Работа, которой присуща и расточительность младшего сына, и жестокость старшего, должна обладать также невероятной любовью отца. Его милосердие сделает безликую работу более очеловеченной, смягчит внутренний мятеж работника, примирит перфекционистов с теми, кому не дано достичь совершенства. Не надо выбирать между двумя сыновьями - надо уподобиться отцу" [22].
Это изложение отнюдь не отражает первоначального значения притчи, но весьма точно помещает ее смысл в конкретный позднейший контекст.
Оттого что мы признаем в притче аллегорию постольку, по скольку ее «мирские» персонажи обозначают какую то «духовную» сущность, мы отнюдь не обязаны подвергать аллегоризации любую второстепенную деталь. Все прочие элементы повествования играют вспомогательную роль, иллюстрируя характер и превратности судьбы главных героев. Слуги нужны только для того, чтобы выполнять поручения хозяина: это орудие, по средством которого действуют члены семьи.
Молитва «небесам» - не специально выделенная деталь, мешающая отождествить отца с символом Бога, а часть сюжетной линии, в которой отец и Бог действительно не совпадают. Конкретные факты греховной жизни блудного сына и его попытка исправиться, когда наступил голод, ярче высвечивают и глубину его падения, и постигшую юношу трагедию, но отнюдь не должны обозначать конкретные типы несчастья или испорченности. Одеяние, кольцо, обувь, упитанный телец, отмечающие возвращение блудного сына, демонстрируют степень его приятия отцом, но опять же не подлежат отдельному истолкованию. Все эти детали соответствуют хорошо известным обычаям и повседневному опыту аудитории Иисуса и лишь усиливают основные темы, связанные с главными персонажами [23].
Эти подробности можно сократить, дополнить или заменить, не искажая содержащееся в притче учение, как это нередко происходило в древней аллегоризации [24]. Весьма важен заключительный пункт комментария Пурди: в отличие от некоторых притчей, которые мы обсудим ниже, где противопоставляются хороший и плохой подчиненные, это повествование не представляет ни того, ни другого сына в качестве положительного или отрицательного образца.
Бог радуется покаянию грешников, но предпочел бы, чтобы они пришли в себя прежде, чем достигнут самого дна в своем падении. Бог радуется верности тех, кто повинуется его воле, однако не желает, что бы они презирали покаявшихся. Финал притчи остается от крытым. Вошел ли старший брат в дом, чтобы присоединиться к пирующим? Об этом Иисус умалчивает, и мы исказили бы притчу, если бы попытались ответить на этот вопрос за Него. Важен факт: призваны все, кто слушает или читает эту притчу и готов отозваться, возрадоваться со спасенными.
Примечания:
[1]. См. особ.: Robert W. Funk Parables and Presence. Philadelphia: Fortress, 1982, 29 54; ср.: Gerhard Sellin Lukas als Gleicliniserzähler: die Erzählung vorn barmherzi gen Samariter (Lk 10, 25 37). ZW65, 1974, 180 189.
[2]. Ср. особ.: J. D. Crossan In Parables: The Challenge oftlie HistoricalJesus. New York and London: Harper & Row, 1973, 53 78, где говорится о «притчах перевертышах».
[3]. Например: Michael Wilcock The Saviowr of the World: The Message of Luke's Gos pel. Lcicester and Downers Grove: IVP, 1979, 149 157, и William F. Arndt The Gospel according to St. Luke. St. Louis: Concordia, 1956, 350. Оба они обходят молчанием ст. 25 32.
[4]. Frederick W. Danker Jesus and the New Age: A Commentary on St. Luke's. Philadel phia: Fortress, 1988, 275, переименовывает эту притчу как «притчу о не любящем брате», а Чарлз Талберт Reading Luke. New Yorl: Crossroad, 1982, 141, называет ее «реакцией старшего брата».
[5]. В классической форме - Joachim Jeremias Tlie Parables of Jesus. London: SCM; Philadelphia: Westininster, 1972, 131.
[6]. См. особ.: Helmut Thielicke The WaitingPather. London: J. Clarke; New York: Harper & Bros., 1959, 17 40. Ср.: Eduard Schweizer ТЫ Good News aecording to Luke. Atlan ta: John Knox; London: SPCK, 1984, 247 248; I. Howard Marshall The Gospel of Luke. Exeter: Paternoster; Grand Rapids: Eerdmans, 1978, 604.
[7]. Особ. Jack T. Sanders Tradition and Redaction in Luke xv. 11 32. NTS 15, 1968 1969, 433 438. Сандерс также находит лексические особенности евангелиста в ст. 25 32, но Иоахим Иеремиас решительно отвергает этот аргу мент (Tradition and Redaktion in Lukas 15. ZNW62, 1971, 172 189; см. также: Charles E. Carlston Ibrminiscence and Redaction in Luke 15:11 32. JBL 94, 1975. 368 390.
[8]. Маrу А. Iblberl Perspectives cm the Pambles. Philadelphia: Fortress, 1979, 98 100.
[9]. А. T. Cadoux The Pambles of Jesus: Their Art and Use. London: J. Clarke, 1930; New York: Macmillan. 1931, 123; Alex Stock Das Gleichnis vom verlorenen Sohn, в Ethische Predigt und AUtagsverhalten, ed. Franz Kamphaus und Rolf Zerfass. München: Kaiser; Mainz: Grünewald. 1977. 82 86.
[10]. Pierre Grelol Le pere et ses deux fils: Luc. XV, 11 32. RB 84, 1977, 321 348, 538 565.
[11]. Например: Luise Schottroff Das Gleichnis vom verlorenen Sohn. ZTK 68, 1971. 27 52, и Jose Alonso Diaz Paralelos entre la narraciön del libro de Jonas у la paräbola del hijo prödigo. Bib 40, 1959, 637 639 соответственно. Шоттрофф, однако, признает единство притчи, а потому целиком приписывает ее Луке!
[12]. См. особ.: Charles Н. Giblin Structural and Theological Consideralions on Luke 15. CB() 24, 1962, 29.
[13]. Francois Bovoii The Parable of tlie Prodigal Sem, Luke 15:11 32, First Rcading, в Exegesis: Problems oj Method and Exercises in Reading (Genesis 22 and Luke 15), ed. Francois Bovon and Gregoirc Rouiller. Pittsburgh: Pickwick, 1978. 61. видит «несомненную любовь отца к сыну: звательный падеж leknon. как и обращение su. излишние с синтаксической точки зрения, служат приметами отцовской любви». Ср. ниже.
[14]. Jeremias Parables, 128. Ср.: Robert Н. Stein An Introduction to the Pambles of Jesus. Philadelphia: Westminster, 1981; Exeter: Paternoster, 1982, 118.
[15]. А. M. Hunter Interpreting the Parables. London: SCM; Philadelphia: Westminster, 1960, 61.
[16]. Например: Eta Linnemann Parables of Jesus: Introduction and Exposition. London: SPCK. 1966 [=Jesus of the Parables: Introduction and Exposition. New York: Harper & Rovv, 1967], 75; Karl Bornhäuser Studien zum Sondergut des Lukas. Gütersloh: C. Bertelsmann. 1934. 105 107.
[17]. J. 1). M. Derretl Law in the New Testament. London: Darton, Longman & Todd, 1970. 106. Wolfgang Pöhlmann Die Abschuhtung der verlorenen Sohnes (Lk 15, 12f) und die erzählte Welt der Parabel, в ZA1\\'70. 1979, 198 201, полагает, что подобные действия могли практиковаться, по не встречали одобрения.
[18]. Kenneth Е. Bailey Poet and Peasant: A Literary Cidtural Appruach to the Parables in Lüh . Grand Rapids: Eerdinans, 1976, 161.
[19]. См. особ, ibid., 181 187.
[20]. Yves Tissot Patristic Allegories of the Lukan Parable of the Two Sons, в Exegesis. ed. Bovon and Rouiller, 366.
[21]. Например: Daniel Patte Structural Analysis of the Parable ofthe Prodigal Son: Toward a Method, в Semiology, ed. Daniel Patte. Pittsburgh: Pickwick, 1976, 141; Bernard B. Scott The Prodigal Son: A Stracturalist Interpretation, в Semeia 9, 1977, 65.
[22]. John С. Purdy Parables at Work. Philadelphia: Westminster, 1985, 72.
[23]. Ср. притчу, приписываемую равви Ханина бен Гамалиэлю в b. Kidd. 61b. Вводная фраза разительно напоминает нашу историю: «Жил человек, который разделил свое добро между сыновьями», - но дальше разбираются проблемы собственности и платы, с тем чтобы отстоять права Гада и Рувима на землю в Ханаане.
[24]. Среди объяснений различных подробностей ухода и возвращения блудного сына существует и такая версия: речь идет о формальных еврейских процедурах отлучения и восстановления в правах члена семьи. См.: Karl Н. Rengstorf Die Rr Investitur des verlorenen Sohnes in der Gleichniserzählung Jesu: Luk. 15, 11 32. Köln: Westdeutscher Verlag, 1967. Однако детали притчи не настолько точно укладываются в эти формальные процедуры, чтобы можно было чересчур далеко заходить в их истолковании.
