Выше мы обсуждали излишнюю аллегоризацию и анахронизмы, нередко возникающие при истолковании притчи о добром самарянине. Учитывая столь подробное аллегорическое истолкование притчи о сеятеле, мы вправе задать вопрос, почему такой же принцип неприменим и здесь. Стоит отметить некоторые варианты ответа. Прежде всего, структура притчи о добром самарянине заметно отличается от притчи о сеятеле. Вместо четко сбалансированного описания четырех видов почвы мы читаем лишь краткое описание беды, которая стряслась с путником (ст. 30), кратко сообщается о том, как священник и левит прошли мимо (ст. 31-32), и гораздо подробнее рассказано о сострадательном поступке самарянииа (ст. 33-35).
Все подробности помощи, оказанной самарянином пострадавшему, вполне реалистичны и служат лишь для того, чтобы показать его добросердечие и заботу. Эти образы могут быть навеяны ветхозаветными пассажами о проявлениях милосердия (например, Ос. 6:1-10), в том числе со стороны самарян (например, 2Пар. 28:5-15) [46]. Важнее другое: если мы будем подбирать духовное соответствие в истории спасения для каждой мелочи в поступках самарянина, мы совершенно упустим из виду тот факт, что притча рассказана не в ответ па вопрос о том, как стяжать жизнь вечную (ст. 25), а в ответ на вопрос о том, кого считать ближним (ст. 29).
Это становится тем более ясно, если обратить внимание, что ст. 29 37 связаны со ст. 25-28. Сходный диалог с книжником под конец проповеди в Храме (Мк. 12:28-34 и Мф. 22:34-40) наводит на мысль, что эта связь существует не изначально (тем более что Лука выпускает этот момент из повествования о Страстях). Однако все ключевые подробности обоих диалогов (за исключением ссылки на ветхозаветную заповедь любви) не совпадают, так что Лука мог опустить второй диалог просто с целью избежать ненужного повтора.
Правильнее будет не разлучать ст. 25-28 с последующими [47]. На самом деле текст 25-37 представляет собой тщательно продуманное единство. Две «половинки» (ст. 25-28 и 29-37) составляют близкую параллель друг другу. Каждая начинается с вопроса, заданного законником, затем следует ответ Иисуса в форме вопроса, обращенного к законнику, потом ответ законника и повеление Иисуса [48]. Эта структура убеждает, что ст. 36-37 не являются позднейшим добавлением, не говоря уж о том, что ст. 37 («Иди, и ты поступай так же») возвращает нас к началу разговора - вопросу, как поступать, чтобы унаследовать жизнь вечную (ст. 25) [49]. Ст. 25-37 как целое вполне соответствуют известной в иудаизме форме «вводного мидраша», или yelammedenu rabbenu («пусть учитель наставит нас»), который строится по такой схеме:
b) вторая ссылка на Писание (ст. 28, ср. Лев. 18:5);
c) экспозиция, зачастую с помощью притчей, в которой рассматриваются неверно понимаемые слова (например: πλησίον [«ближний»], ст. 27, 29, 36, и ποιέω [«поступать»], ст. 28, 37а, 37b);
a) d) заключительный текст или ремарка, отсылающая к началу (ст. 37 с аллюзией на вторую цитату) [50].
Итак, наш текст не требует разделения по линии первоначальной и позднейшей традиции.
Этот вывод не опровергнут далее два основных довода против аутентичности ст. 36-37. На замечание, что Иисус так и не ответил на вопрос законника: «Кто мой ближний?» (ст. 29), - а предложил рассматривать другую сторону проблемы: «Кто показал себя ближним по отношению к этому человеку» (ст. 36), - можно возразить, что Иисус пытается продемонстрировать двустороннюю природу «близости» или вообще полагает, что законник неверно сформулировал вопрос [51].
Еще более точной представляется точка зрения, рассматривающая саму притчу как ответ на заданный Иисусу вопрос: даже ненавистные самаряне - наши ближние [52]. В таком случае ст. 36 образует переход к дополнительной теме, которая звучит в ст. 37, призывающем подражать самарянину. Наш анализ опровергает также и второе возражение: дескать, ст. 37 превращает притчу в пример, подменяет ответ па вопрос законника «кто есть ближний» приказом подражать самарянину.
Если мы не станем сводить притчу к одной главной теме, нетрудно будет заметить, что здесь рассматриваются обе проблемы [53]. Этот текст, несомненно, - притча, однако, подобно притче о богаче и Лазаре, она строится не на метафоре, а па прямом примере. Каждый из основных персонажей представляет более широкую группу или класс людей, к которому они принадлежат. Однако, хотя самарянин оказывает путнику чисто материальную помощь, это не исключает истолкования также и на духовном уровне [54]. Указания на конкретное место события (Иерусалим и Иерихон) отнюдь не вынуждают нас заключить, будто Иисус имел в виду реальное происшествие. Эти вехи помогали аудитории представить себе угрозу подстерегавшую одинокого путника в иудейской пустыне, и посочувствовать несчастному, брошенному замертво в таких местах. Цель пути делает еще более омерзительным поведение священника и левита: если на пути в Иерусалим они должны были соблюдать ритуальную чистоту и это могло отчасти служить им оправданием (поскольку путник казался мертвым, то есть нечистым с ритуальной точки зрения), они не имели подобного предлога для невмешательства, когда, совершив положенные обряды, возвращались из Иерусалима.
Структура и содержание текста вновь распадаются натри части, причем левит и священник играют одну и ту же роль отрицательного примера, а самарянин превращается в шокирующий контрпример. В современной культуре обозначение «самарянин» стало синонимом «гуманиста», и уже не так легко представить себе, сколь драматичный переворот традиционных ожиданий был осуществлен в этой притче [55]. Третья, определяющая фигура рассказа - человек, замертво лежащий на обочине. Эта притча имеет триадическую структуру, но не принадлежит к числу монархических (вот почему па схеме в начале подглавки мы поместили центральную, объединяющую сюжет фигуру не выше двух остальных, а на одном с ними уровне). Жертва нападения вряд ли может считаться «авторитетной фигурой», но раненый, безусловно, способен судить о том, кто из прохожих ведет себя как ближний по отношению к нему.
Отсюда вытекают три вывода: 1) на примере священника и левита мы убеждаемся, что религиозный статус и осведомленность в законах не служат оправданием при отсутствии любви; 2) на примере самарянина мы видим, как важно проявлять сострадание к несчастным независимо от разделяющих нас этнических или религиозных барьеров; 3) на примере человека во рву мы видим, что и враг может оказаться ближним. Вероятно, третий пункт здесь наиболее важен. Благодать проистекает из неожиданных для нас источников и неожиданными путями. Эти три основные темы близко напоминают три основные морали, которые выводили из притчи в течение многих веков истолкования [56], хотя комментаторы, как правило, старались выделить один пункт в ущерб другим, а не принять все три.
Примечания:
[46]. См., соответственно: Kciincth К. Bailey Thruiigh Peasant Pyes: More Lncan Par aInes. Grand Rapids: Eerdmans, 1980, 49-50, и F. Scott Spencer 2 Chrmi.ictcs 28:5-15 and the Parable oj the Cuod Samaritan. ИТ/46, 1984, 317-349.
[47]. Так полагает даже Jeremias Parables, 202. Ср.: Josef Ernst Das Evangelium nach Lukas. Regensburg: Pustet, 1977, 345-346; E. Earle Ullis The Gospel of Luke. London: Oliphants, 1974; Grand Rapids: Eerdrnans, 1981, 159.
[48]. См. особ.: Gerhard Sellin Lukas als Gleichniserzähler: die Erzählung vom barmherzigen Samariter (Lk 10, 25-37). ZNW 66, 1975, 20. Зеллин (исходя из ложных методологических предпосылок) приписывает, однако, весь единый текст редакции Луки. Схожий подход см.: J. D. Crossan The. Good Samaritan: Towards a Generic. Definition of Parable. Semeia 2, 1974, 82-112.
[49]. См. особ.: Bastiaan van Eideren Anothrr Look at the Parable of the Good Samaritan: Saxied by Hope, ed. James I. Cook. Grand Rapids: Eerdmans, 1976, 72-74.
[50]. Ср.: Е. Earle Ellis Flow the New Testament Uses Ihn Ohl, в New Testament lnterpretation, ecl. I. Iloard Marshull. Exeter: Paternoster; Grand Rapids: Eerdmans, 1977, 205-206; Derrett Law, 224-227.
[51]. Так, соответственно, Norman П. Young О а ее Again. Now, "Who is My Neigh-bourf: A Commenl. EQ 49, 1977, 178-179, и Leonard Ramaroson Comme "Le Bon Samaritan", ne ehereher qu'a armer (Le 10, 29-37). Bib 56, 1975, 534.
[52]. См. особ.: Robert W. Funk The Good Samaritan as Metaphor. Semeia 2, 1974, 74-81. Ср.: Jones Parables; 228.
[53]. Ср.: J. Rainsey Michaels Seivant and San: Jesus in Parable and Gospel. Atlanta'John Knox, 1981, 225: «Последний совет - "Иди, и ты поступай так же" (ст. 37) - служит не итогом притчи, но дальнейшим применением ее учения, возобновляя дискуссию вокруг заповеди любви (ст. 25-28)».
[54]. Против, например: Dan О. Via, Jr. Parable and Example .Story: A Literary-Stracturalist Approach. Semeia 1, 1974, 103-133; Rudolf Bultmann The Hislory of the. Syrtoptic Tradition. Oxford: Blackwell; New York: llarper & Row, 1963, 178; Linnemann Parables, 56.
[55]. Gewalt Der "Barmherzige, Samariter": Zu Lukas 10, 25-31. EvTh 38. 1978, 403-417. убедительно демонстрирует, что этот ряд персонажей, раз уж священник и левит не помогли раненому, должен был, согласно всем ожиданиям, завершиться простым израильтянином, который и выступил бы в роли спасителя (антиклерикальная часть населения с готовностью поверила бы в то, что обычный еврей совершил бы акт сострадания, которого не совершили священники). Предположение Morton S. Ensliu Luke and ihr Samaritans. HTR 36, 1943, 277-297, что изначальная последовательность включала священника, левита и израильтянина, поскольку-де ни один самарянин не обошелся бы так с евреем, прекрасно иллюстрирует, какую проблему вызывала у первоначальной аудитории Иисуса эта притча, но при этом полностью упускает из виду тот факт, что именно необычный поступок и придает притче смысл.
[56]. Так: G. Bexell Den barmhärtige samariem och den teologiska etikem SvenskTeolKvart 59, 1983, 64-74, распределяет эти подходы по категориям: критические, этические и христологические. Более полную историю истолкования см.: Werner Monselewski Der Barmherzige Samariter: Eine auslegungsgeschichtliche Untersuchung zu Lukas 10, 25-37. Tübingen: Mohr, 1967.
[46]. См., соответственно: Kciincth К. Bailey Thruiigh Peasant Pyes: More Lncan Par aInes. Grand Rapids: Eerdmans, 1980, 49-50, и F. Scott Spencer 2 Chrmi.ictcs 28:5-15 and the Parable oj the Cuod Samaritan. ИТ/46, 1984, 317-349.
[47]. Так полагает даже Jeremias Parables, 202. Ср.: Josef Ernst Das Evangelium nach Lukas. Regensburg: Pustet, 1977, 345-346; E. Earle Ullis The Gospel of Luke. London: Oliphants, 1974; Grand Rapids: Eerdrnans, 1981, 159.
[48]. См. особ.: Gerhard Sellin Lukas als Gleichniserzähler: die Erzählung vom barmherzigen Samariter (Lk 10, 25-37). ZNW 66, 1975, 20. Зеллин (исходя из ложных методологических предпосылок) приписывает, однако, весь единый текст редакции Луки. Схожий подход см.: J. D. Crossan The. Good Samaritan: Towards a Generic. Definition of Parable. Semeia 2, 1974, 82-112.
[49]. См. особ.: Bastiaan van Eideren Anothrr Look at the Parable of the Good Samaritan: Saxied by Hope, ed. James I. Cook. Grand Rapids: Eerdmans, 1976, 72-74.
[50]. Ср.: Е. Earle Ellis Flow the New Testament Uses Ihn Ohl, в New Testament lnterpretation, ecl. I. Iloard Marshull. Exeter: Paternoster; Grand Rapids: Eerdmans, 1977, 205-206; Derrett Law, 224-227.
[51]. Так, соответственно, Norman П. Young О а ее Again. Now, "Who is My Neigh-bourf: A Commenl. EQ 49, 1977, 178-179, и Leonard Ramaroson Comme "Le Bon Samaritan", ne ehereher qu'a armer (Le 10, 29-37). Bib 56, 1975, 534.
[52]. См. особ.: Robert W. Funk The Good Samaritan as Metaphor. Semeia 2, 1974, 74-81. Ср.: Jones Parables; 228.
[53]. Ср.: J. Rainsey Michaels Seivant and San: Jesus in Parable and Gospel. Atlanta'John Knox, 1981, 225: «Последний совет - "Иди, и ты поступай так же" (ст. 37) - служит не итогом притчи, но дальнейшим применением ее учения, возобновляя дискуссию вокруг заповеди любви (ст. 25-28)».
[54]. Против, например: Dan О. Via, Jr. Parable and Example .Story: A Literary-Stracturalist Approach. Semeia 1, 1974, 103-133; Rudolf Bultmann The Hislory of the. Syrtoptic Tradition. Oxford: Blackwell; New York: llarper & Row, 1963, 178; Linnemann Parables, 56.
[55]. Gewalt Der "Barmherzige, Samariter": Zu Lukas 10, 25-31. EvTh 38. 1978, 403-417. убедительно демонстрирует, что этот ряд персонажей, раз уж священник и левит не помогли раненому, должен был, согласно всем ожиданиям, завершиться простым израильтянином, который и выступил бы в роли спасителя (антиклерикальная часть населения с готовностью поверила бы в то, что обычный еврей совершил бы акт сострадания, которого не совершили священники). Предположение Morton S. Ensliu Luke and ihr Samaritans. HTR 36, 1943, 277-297, что изначальная последовательность включала священника, левита и израильтянина, поскольку-де ни один самарянин не обошелся бы так с евреем, прекрасно иллюстрирует, какую проблему вызывала у первоначальной аудитории Иисуса эта притча, но при этом полностью упускает из виду тот факт, что именно необычный поступок и придает притче смысл.
[56]. Так: G. Bexell Den barmhärtige samariem och den teologiska etikem SvenskTeolKvart 59, 1983, 64-74, распределяет эти подходы по категориям: критические, этические и христологические. Более полную историю истолкования см.: Werner Monselewski Der Barmherzige Samariter: Eine auslegungsgeschichtliche Untersuchung zu Lukas 10, 25-37. Tübingen: Mohr, 1967.
