Испытания Церкви в двадцатые годы
В течение гражданской войны запасы зерна в восточных районах, подверженных периодическим засухам, были истощены и засуха 1920-1921 гг. привела к небывалому голоду во всей стране, который продолжался от лета 1921 г. до лета 1922 г. В августе 1921 г. патриарх Тихон обратился с призывом о помощи к главам разных христианских церквей за пределами России. В то же время был создан Всероссийский церковный комитет помощи голодающим. Во всех церквах начали собираться пожертвования. По распоряжению правительства комитет этот был закрыт, а собранные средства переданы правительственному комитету помощи голодающим.
Вот как эти события описываются в документах. 25 февраля 1922 г. патриарх Тихон обращается к М. Калинину: «Православная Церковь еще с июля месяца (в других источниках - с августа; очевидно, здесь разночтение из-за календарей: Церковь продолжала пользоваться во внутренней жизни юлианским календарем) прошлого года усиленно стремилась на работу для помощи голодающим, испрашивая разрешения Правительства... и, если бы ей дано было развить свою деятельность, м. б., мы не были бы свидетелями переживаемых ныне ужасов голода, т. к. больше всего в России православного населения, и больше всего это население верит и доверяет своим духовным руководителям... больше всего сорганизованы приходские общины, которые могли бы своей одушевленной деятельностью принести несомненную пользу голодающему населению. Но... мы не удостаивались ответа до 9 декабря прошлого года, когда, наконец, в чрезвычайно узких рамках нам было дозволено прикоснуться к этой работе.
Мы со всем рвением откликнулись... вошли в сношение с ЦК Помгол». Но, как указывает патриарх, Помгол дальше тянул и только теперь, 1 февраля 1922 г., согласно сообщению зам. председателя Помгола А. И. Винокурова, выпустил «Положение» для участия православного духовенства в этом деле.
Патриарх Тихон далее подчеркивает, что тут же была достигнута договоренность между Церковью и Винокуровым о том, что церкви будут отдавать драгоценности «в объеме вещей, не имеющих богослужебного употребления... В таком смысле было предположено наше обращение к верующим, и это воззвание было одобрено Помгол и, с разрешением печатать его и распространять в широких массах, было и вручено нам...».
Далее патриарх указывает, что это одобрение всего лишь поставило сбор средств Церковью в помощь голодающим на официальную ногу, так как такие сборы делались Церковью все время с молчаливого дозволения с 15 августа прошлого года...
/Вот любопытные данные о собранных Церковью и переданных советской власти денежных средствах на спасение голодающих. Только за четыре месяца, январь-апрель 1922 г., сдано 6 апреля 15 535 395 р. + 800 дореволюционных рублей + 14 400 нем. марок от архиепископа Оломоуцкой епархии в Чехословакии. Это единственное указание сумм, которое нам удалось обнаружить в ЦГАОР. Рапорт представителя патриарха Тихона, протоиерея Н. Цветкова в приемную Председателя ВЦИК. (ЦГАОР, ф. 1064, оп. 5, ед. хр. 193.)/
«... Вдруг особо озлобленные нападки усилились на нас в печати, и появилось известие о постановлении от 16 февраля».
Это постановление ВЦИК, по-видимому, опубликованное 23 февраля, ибо под этой датой оно фигурирует в официальных советских документах (в записке патриарха ошибочно указано 24 февраля), «предлагает» местным Советам изымать у церквей уже «все драгоценные предметы» без всякого исключения, и о каком-либо участии духовенства в комиссиях по изъятию там речи нет, только о привлечении «представителей групп верующих».
Патриарх Тихон продолжает: «Мы поверили документу и обманулись. Мы являемся пред православным народом в роли каких-то обманщиков, провокаторов».
Указывая на антицерковную кампанию в советской печати, патриарх жалуется: «Нас обвиняют в «алчности золота». Но при чем тут алчность, когда мы в полной неприкосновенности храним из глубины веков дошедшие до нас церковные сокровища, имеющие значение святыни или историческое, и хотим сберечь их до будущих веков, и, наоборот, все, что не имеет такого значения, сейчас же допускаем верующих отдать на помощь голодающим, как имеющее ценность только по материальной стоимости».
Интересна здесь своеобразная логика поведения Винокурова. Он пытается оправдывать первоначальное одобрение Помголом воззвания патриарха Тихона от 9 февраля жертвовать на помощь голодающим «находящиеся во многих храмах драгоценные вещи, не имеющие богослужебного употребления» тем, что это было до 23 февраля, т. е. Помгол еще не знал о постановлении ВЦИК. Винокуров обрушивается на патриарха за то, что он не подчинился новому постановлению ВЦИКа, в корне перечеркивавшему все предыдущие договоренности. В письме демагогически утверждалось, что так якобы поступил бы «всякий лояльный гражданин». Таким образом, лояльность понималась в духе тоталитарной идеологии только как беспрекословное подчинение любому распоряжению правительства. Следуя этой логике, Винокуров обвиняет патриаршее воззвание к пастырям и пастве от 28 февраля, призывающее не сдавать Помголу драгоценные предметы, «имеющие богослужебное употребление» [1]. Он объясняет принятие постановления ВЦИК от 23 февраля «тяжелым положением в голодающих районах, дошедшим до трупоедства и даже людоедства»; но истинные причины гораздо лучше были угаданы патриархом Тихоном, а именно как стремление скомпрометировать Церковь в глазах народных масс. Это подтверждается печально известным «строго секретным» письмом Ленина Молотову от 19 марта 1922 г. по поводу шуйских событий 15 марта. Хотя это письмо теперь полностью напечатано и в «Известиях ЦК КПСС», и в «Нашем современнике», мы приводим ниже некоторые наиболее характерные выдержки из него:
«... Для нас данный момент представляет из себя... единственный момент, когда мы можем 99-ю из 100 шансов на полный успех разбить неприятеля наголову... Именно теперь и только теперь, когда в голодных местностях едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией... Именно теперь и только теперь громадное большинство крестьянской массы будет либо за нас, либо во всяком случае будет не в состоянии поддержать сколько-нибудь решительно ту горстку черносотенного духовенства и реакционного городского мещанства, которые могут и хотят испытать политику насильственного сопротивления... декрету.
Нам... необходимо провести изъятие церковных ценностей самым решительным и быстрым образом, чем мы можем обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей... Без этого никакая государственная работа... в частности, и никакое отстаивание своей позиции в Генуе... совершенно немыслимы. Взять в свои руки фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей... мы должны во что бы то ни стало. А сделать это с успехом можно только теперь... ибо никакой иной момент, кроме отчаянного голода, не даст нам такого настроения широких крестьянских масс, который бы либо обеспечивал нам сочувствие... либо, по крайней мере, обеспечил бы нам нейтрализирование этих масс...
... Мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий».
Далее идут тактические инструкции, как провести акцию. Все построено на устных распоряжениях и устных же отчетах, чтобы следов не осталось. Политбюро затем «даст детальную директиву судебным властям, тоже устную, чтобы процесс против шуйских мятежников... был поведен с максимальной быстротой и закончился не иначе как расстрелом очень большого числа самых опасных и влиятельных черносотенцев Шуи, а повозможности, также... и Москвы и несколько других духовных центров [2].
/Не следует забывать, что Церковь уже была обобрана почти до нитки в ходе осуществления Декрета от 20 января 1918 г. Она не могла иметь банковские счета и сбережения. Конфискация евхаристических сосудов стала ограблением Церкви, изъятием у нее последних материальных ценностей. Но грабеж церковного имущества продолжался. В 30-х гг. отнимаются у Церкви ценные иконы и облачения./
Письмо Ленина не только помечено грифом «строго секретно», но оно еще рекомендует на следующем съезде партии устроить секретное совещание с работниками ГПУ, НКЮ и Ревтрибунала. Состоялось ли такое совещание, мы не знаем, но в комментариях журнала говорится, что на заседании Политбюро, собравшемся 20 марта, было, в частности, принято решение: «...внести раскол в духовенство, проявляя в этом отношении решительную инициативу и взяв под защиту власти тех священников, которые открыто выступают в пользу изъятия» [3].
Из письма видно, что меньше всего его автора заботит в данном, случае судьба голодающих. Речь идет лишь о том, чтобы извлечь для власти выгоду из этой трагедии. Что касается репрессий, то они осуществлялись в огромных масштабах. В ходе изъятий произошло 1414 кровавых инцидентов. Были расстреляны по приговору «суда» и погибли во время этих инцидентов 2691 священник, 1962 монаха, 3447 монахинь и большое число мирян [4]. Что касается подсчета сотен миллионов (или даже миллиардов, как говорится в письме) в церковном кармане, то тут Ленин оказался очень далек от реальности. По сообщению «Известий», собрано было всего лишь 21 с лишним пудов золота и 23 тыс. пудов серебра. Драгоценных камней было изъято ничтожное количество, и они оказались плохого качества. «Многое было раскрадено самими чекистами, которых в то время звали «ловцами жемчуга»[5].
Судьба митрополита Вениамина Петроградского является ярким примером того, что в своей борьбе с Церковью правительство руководствовалось не заботой о голодающих. Молодой хорошо образованный епископ, выходец из семьи бедного сельского священника, он был избран в 1917 г. подавляющим большинством голосов на епархиальном съезде духовенства и мирян. Вениамин был слишком популярен среди рабочих и молодежи, что делало его фигуру неприемлемой для «диктатуры пролетариата».
В Петрограде изъятие церковных ценностей происходило следующим образом. 24 марта в «Петроградской правде» появилось письмо, подписанное будущими вождями обновленчества - Введенским, Красницким, Белковым, Боярским и другими священниками. Всего было 12 подписей. Они обвиняли церковное большинство в контрреволюционности и требовали немедленной и полной передачи всех церковных ценностей на борьбу с голодом, но обязательно под наблюдением представителей верующих и при их участии. На последующем епархиальном совещании Вениамин умерил страсти обеих сторон, уполномочив Введенского и Боярского на переговоры с властями.
Идя навстречу в решении вопроса об изъятии ценностей, митрополит, однако, отказывался быть пешкой в руках властей. 5 марта в письменном заявлении властям он подчеркивал, что Церковь первая откликнулась на бедствия народа, и указывал, на каких условиях он даст благословение на изъятие богослужебных предметов, являющихся такой святыней, что и верующему нельзя к ним прикасаться «непосвященной рукой». Поэтому:
а) чаши будут сданы только перелитыми в слитки золота или серебра «в моем непосредственном участии»;
б) верующие должны получить возможность убедиться, что все остальные возможности спасения голодающих исчерпаны;
в) что пожертвованные святыни будут употреблены на помощь голодающим;
г) что на пожертвование их будет дано благословение и разрешение высшей церковной власти.
12 марта в послании Петроградскому губисполкому митрополит повторяет те же условия и сетует на неправильную их подачу в советской прессе. Он предлагает на средства Церкви открывать столовые для голодающих, закупать провизию с иностранных пароходов и требует, чтобы у Церкви было право хотя бы ограниченного непосредственного участия в помощи голодающим. В противном случае митрополит собирался отозвать своих представителей из Помгола, ибо их участие, таким образом, сводилось не к благотворительности, а к изъятию церковных ценностей, а это - святотатство. И пригрозил: если Церковь до благотворительности допущена не будет, то он обратится к верующим с запретом, с угрозой отлучения мирян и извержения из сана духовенства.
/Под «церковной революцией» Гурович имеет в виду обновленцев и поддержку их советской властью./
Между митрополитом Вениамином и горсоветом Петрограда было достигнуто соглашение, согласно которому изъятию подлежали все церковные ценности, но верующие могли заменять их суммами собранных между собой денег, соответствующими стоимости священных предметов. В воззвании митрополита Вениамина сообщалось об этом соглашении, и верующие призывались не оказывать сопротивления властям. В результате изъятие в Петрограде прошло так гладко, что начальник городской милиции благодарил за это митрополита в официальном докладе.
Но когда в мае группа Введенского, Калиновского и пр. захватила патриаршую канцелярию в Москве, митрополит Вениамин отлучил их от Церкви до раскаяния. Через несколько дней он и ряд видных церковных деятелей Петроградской епархии были арестованы.
Свидетелем обвинения на суде выступал протоиерей Красницкий вместо Введенского, находившегося в больнице с головой, пробитой камнем, брошенным в него почитательницей Вениамина. Защищать митрополита взялся блестящий адвокат Гурович, который разоблачил Красницкого как активиста и духовника действовавшего до революции черносотенного Союза русского народа, писавшего пасквили об употреблении евреями христианской крови в мацце. Красницкому пришлось ретироваться. Он был заменен обновленцем-протоиереем Боярским, который раздосадовал прокурора, дав очень положительный отзыв о личности митрополита. Гурович доказал невиновность митрополита. «Я счастлив, - сказал Гурович, - что в этот исторический глубоко скорбный для русского духовенства момент я, еврей, могу засвидетельствовать перед всем миром то чувство искренней благодарности, которую питает... весь еврейский народ к русскому православному духовенству за проявленное им в свое время отношение к делу Бейлиса» [7]. Завершая свою речь, Гурович назвал митрополита Вениамина праведником, высказал пророческое предостережение большевикам: «Церковная революция /Под «церковной революцией» Гурович имеет в виду обновленцев и поддержку их советской властью./, происшедшая при благословении атеистического начальства, истинных христиан привлечь не может. Народ еще может поверить... Савлу после того, как он, превратившись в Павла... променяет свое богатство на рубище нищего... и муки гонения. Обратные превращения... заклеймляются соответствующим образом... Нет, не сбудутся ожидания, возлагаемые советской властью на нового «союзника»...
...Если митрополит погибнет за свою веру, за свою безграничную преданность верующим массам, - он станет опаснее для советской власти, чем теперь... на крови мучеников растет, крепнет и возвеличивается вера» [8].
Тем не менее, митрополит и девять других видных представителей духовенства и ученых были приговорены к смертной казни.
/Следует обратить внимание, что фактически смертный приговор был вынесен до формального судебного процесса. Напомним и о деле Бейлиса, обвинявшегося черносотенцами в ритуальном убийстве христианского мальчика, которое завершилось в Киеве в 1913 г. оправданием Бейлиса в значительной степени благодаря экспертизе православных богословов, доказавших отсутствие ритуальных убийств в иудаизме./
Митрополит и трое других обвиняемых были расстреляны. Остальным шести, в том числе и будущему митрополиту Петроградскому Григорию (Чукову), приговор был заменен длительным тюремным заключением [9].
/Вместе с митрополитом были расстреляны архимандрит-аскет Сергий (в миру депутат Государственной думы Шеин), профессора И. М. Ковшаров и Ю. Л. Новицкий. Приведение в исполнение смертного приговора Новицкому - еще одно доказательство, что наказывались не за дела, а за авторитет, действовали в соответствии с вышеприведенным письмом Ленина: воспользоваться случаем, чтобы обескровить Церковь, лишить ее лиц, способствовавших росту церковного авторитета в глазах общественности. Дело в том, что, согласно документам и судебному свидетельству известного математика профессора Егорова, Новицкий с самого начала ратовал за передачу всех ценностей, включая и богослужебные, на спасение голодающих и в этом расходился с патриархом, хотя и оставался верным сыном патриаршей Церкви. Он даже специально ездил к патриарху, чтобы склонить его к сдаче священных предметов, и с радостью сообщил обновленцу Боярскому, что патриарх оказался гораздо сговорчивее, чем он думал. Криминалист-общественник до революции, он боролся против смертной казни./
Это стало только одним изпроявлений новой волны террора, направленного против Церкви в связи с голодом и изъятием церковных ценностей. Но, по крайней мере, в Петрограде, это был только предлог. Действительной причиной было то, что митрополит мешал власти подчинить, при помощи Введенского и его группы, Церковь. Очевидно, в то время правительство все еще надеялось, что этого можно добиться, устранив наиболее влиятельных, популярных и неуступчивых представителей духовенства. Вениамин был в черном списке правительства еще в 1918 г., когда 10 января он написал письмо в Совет Народных Комиссаров, просил не издавать резко антицерковный декрет (этот декрет был издан 20 января) и предупреждал, что в противном случае произойдут стихийные возмущения.
Общее положение Церкви как организации было трагическим. С мая 1922 г. патриарх находился под арестом, по всей стране прокатилась волна арестов духовенства и мирских церковных деятелей. Монархические и воинственно антисоветские заявления эмигрантской Церкви также не шли на пользу Церкви в России.
Неожиданное освобождение патриарха Тихона из-под стражи 25 июня 1923 г. было в значительной степени вызвано решительными протестами английского правительства и общественности на Западе в связи с его арестом; но с советской стороны освобождение патриарха было обусловлено требованием получить от него заявление о лояльности по отношению к советской власти. Патриарх был вынужден согласиться с этим условием, тем более что заверение в гражданской лояльности уже содержалось в его послании от 8 октября 1919 г. В посланиях патриарха от 28 июня и 1 июля 1923 г. о лояльности говорится более определенно и утвердительно, чем в 1919 г. Если в послании от 8 октября 1919 г. говорилось об освобождении Декретом 20 января верующих от уз политических связей с государством, то 28 июня 1923 г. патриарх уже прямо осуждает «всякое посягательство на советскую власть, откуда бы оно ни исходило. Пусть все заграничные и внутренние монархисты и белогвардейцы поймут, что я советской власти не враг». В послании от 1 июля патриарх кается «в ряде наших пассивных и активных антисоветских действий», которыми, повторяя заключение советского суда, он признает сопротивление изъятию части церковных ценностей и воззвание против Брестского мира. Обвиняя в этом среду, в которой он вырос, и лиц (безымянных), окружавших его, патриарх заявляет: «Российская православная Церковь аполитична и не желает... быть ни «белой», ни «красной». И как доказательство своей аполитичности и лояльности, вполне справедливо ссылается на осуждение Синодом в апреле и мае 1922 г. Карловацкой церковной организации «за попытку восстановить в России монархию из дома Романовых». Заканчивается это послание предупреждением, что если митрополит Антоний (Храповицкий) и его группа не покаются и не прекратят заниматься политикой, их придется звать «в Москву для ответа перед церковным судом».
Уже ранее цитировавшийся близко стоявший к патриарху протопресвитер профессор В. Виноградов свидетельствует, что патриарх никогда никому не объяснял, почему он подписал эти послания, но не раз подтверждал их подлинность. По мнению Виноградова, большевики, добившись от патриарха таких «покаянных» заявлений, думали, что они этим развенчали его как церковного руководителя в глазах верующего народа, так как считали, что весь престиж патриарха опирается на враждебность к советской власти. Рассматривая всех искренне верующих как врагов советской власти, не понимая, что источником авторитета патриарха являются вера, любовь и сила молитвы, большевики рассчитывали, что теперь верующие от него отвернутся за «полную измену их идеалам» и примкнут с обновленцам. На своем «Соборе» в 1923 г. обновленцы стали почти на староцерковные позиции, утверждая, что, мол, после покаяния патриарха политической разницы между ним и обновленцами больше нет. Но власти здесь полностью просчитались. Массы верующих и духовенство устремились к освобожденному патриарху. Среди них распространилось мнение, что свои послания «патриарх написал не для нас, а для большевиков» [10]. Добиваясь легализации своего церковного управления, патриарх делает еще несколько реверансов в сторону власти. 13 июля 1923 г. он дает интервью секретарю британского комитета «Руки прочь от России» В. П. Коутс, в котором отрицает, что советская власть когда-либо преследовала за религиозные убеждения. Он рассылает распоряжение по церквам упоминать советскую власть во время богослужения, выработав обтекаемую формулу - «О стране Российской и о властех ея» (которую во многих церквах произносили умышленно как «и областех ея»!). На предложение представителя НКВД Тучкова включить в формулу слово «советских» было отвечено, что это невозможно сделать, поскольку «советские» - русское слово, а богослужение совершается на церковно-славянском языке. Тучков был вынужден с этим согласиться, пояснив, что в богослужебные вопросы советская власть не вмешивается [11].
Тем не менее, власти упорно отказывались легализировать патриаршую Церковь и продолжали ее преследовать. В письме патриарха Тихона Рыкову 8 мая 1924 г. указывается, что до его ареста при нем постоянно действовал «Священный Синод и Высший Церковный совет, в состав которых входили избранные верующими...». Очевидно, речь шла о Синоде, избранном на Соборе 1917-1918 гг. Выйдя на свободу, «я сейчас же организовал... Священный при мне Синод, куда включил, не без ведома Гражданской власти ...епископов, известных верующим своею преданностью православной церкви и... лояльно настроенных по отношению к Советской власти, прошлое которых в этом отношении безупречно».
/В этот временный Синод входили епископ Иларион (Троицкий), архиепископ Серафим Тверской (Александров) и Тихон Уральский (Виноградов. Там же. с. 15). Интересно, что ни о каком избрании народом этого состава Синода не может быть и речи. Иными словами, пользуясь полномочиями, предоставленными патриарху на случай крайних обстоятельств, он формирует Синод единолично, создав прецедент для точно такого же поступка митрополита Сергия в 1927 г. после его выхода из тюрьмы и опубликования своей декларации о лояльности./
Несмотря на то, пишет далее патриарх, что дело против него было прекращено 21 марта 1924 г., советская печать продолжает его называть «бывшим» патриархом, хотя весь верующий народ и большинство духовенства признают своим патриархом, а обновленческие церкви не посещаются верующими. Отказ властей признать Патриархию оборачивается закрытием патриарших епархиальных управлений местными властями. «Назначаемые мною и посылаемые епископы или арестовываются, или высылаются обратно... на местах Власть запрещает им и служение, и управление верующими только потому, что они «тихоновцы»... обновленческим архиереям предоставлена возможность свободно... управлять и собирать съезды». Сообщая, что за связь с ним выслан в ссылку ряд архиереев, патриарх просит об их освобождении и восстановлении в правах, упоминая трех из них по именам и указывая, что список остальных прилагается к письму [12].
Когда в апреле 1925 г. патриарх Тихон умер, Церковь только начинала оправляться после террора. Но преследования не могли остановить внутреннего духовного возрождения Церкви, впервые за пять столетий освобожденной от всяких обязательств по отношению к государству. «Во всех приходских церквах появлялись сестричества, занимавшиеся благотворительностью, особенно помощью арестованному духовенству. Проходили сборы пожертвований на узников. Приходские советы стойко защищали свои церкви. Концерты церковной музыки, богословские лекции для широкой публики были обычным явлением. Храмы всегда были переполнены... При всей своей бедности верующие нашли бы необходимые средства на содержание духовных школ... если бы таковые были разрешены. Церковь становилась государством в государстве... Престиж и авторитет заключенного и преследуемого духовенства были неизмеримо выше, чем при царях» [13].
В музее Кропоткина, например, с 1923 до 1928 г. читались лекции о христианстве и обществе. Эти лекции посещали в среднем от шестидесяти до семидесяти молодых людей. Лекции всегда стенографировались, размножались во многих экземплярах и распространялись. Это был самиздат того времени. Даже советские авторы признавали, что, по крайней мере, начиная с 1923 г., по всей стране чувствовался подъем религиозности. Один из авторов приводит показатели роста религиозных общин за период от 1 января по 1 ноября 1925 г.: православные - на 9%, старообрядцы - 10, мусульмане - 19, евреи - 10, протестанты - 13%. Эти данные охватывают двадцать девять областей РСФСР [14]. В следующей таблице приводятся советские данные об изменениях в численности религиозных общин всех вероисповеданий во всей РСФСР в 1927 и 1928 гг. [15]:
| Религиозные общины | 1927 год | 1928 год | ||
|---|---|---|---|---|
| Город | Деревня | Город | Деревня | |
| Общее число | 4.345 | 31.678 | 4.266 | 32.539 |
| Процентные отношения по вероисповеданиям, % | ||||
| Православные | 59 | 71,5 | 60 | 72 |
| Обновленцы | 10,8 | 8,8 | 10,2 | 9,0 |
| Евреи | 5,7 | 0,0 | 5,7 | 0,0 |
| Мусульмане | 2,8 | 6,3 | 2,9 | 6,2 |
| Старообрядцы | 2,6 | 5,5 | 2,5 | 5,5 |
| Протестанты | 7,6 | 4,1 | 7,0 | 3,9 |
В этой таблице интересно сопоставить данные о Православной церкви с данными о протестантских сектантах и старообрядцах. Таблица показывает лишь незначительное увеличение процента православных приходов, но, если принять во внимание все попытки правительства подорвать и раздробить Церковь и продолжавшуюся поддержку, оказываемую властями обновленцам и сектантам, можно заключить, что действительный рост престижа и популярности Православной церкви был гораздо более значительным.
Обращение людей к религии можно отчасти объяснить потерей веры в обещанный материалистический рай в связи с провалом лозунга мировой революции и падением уровня жизни [16].
Делались в 20-х гг. и попытки восстановить богословские учебные заведения. В 1919 г. Московская духовная академия возродилась в Москве после ее закрытия властями в Троице-Сергиевой лавре. Она кочевала по Москве. Лекции шли то в епархиальном управлении, то в Высоко-Петровском монастыре. В корпорацию профессоров входили архимандрит, а позднее епископ Иларион, о. Виноградов, архимандрит, позднее епископ Варфоломей (Нёмов), который будет расстрелян в 1936 г. за руководство нелегальной Московской духовной академией. Она просуществовала с перерывами до 1928 г. На ее содержание в храмах собирались пожертвования. Петроградская академия закрылась в 1918 г. В 1920 г. возник Петроградский богословский институт, который просуществовал, видимо, недолго, так как в 1927 г. он открывается заново. Киевская духовная академия официально закрылась в 1920 г., но нелегально какие-то занятия и защиты диссертаций продолжались по крайней мере до 1925 г. Казанская духовная академия закрылась в 1920 г., но неофициально какие-то занятия продолжались еще несколько лет. По положению Собора 1918 г. были созданы четырехгодичные пастырские училища, существовавшие какое-то время. По этому положению к руководству учебно-воспитательным делом привлекались «выборные представители от епархии, поскольку сами училища содержались на епархиальный счет».
В докладах участников Конференции, посвященной 400-летию патриаршества в России (1989 г.), подчеркивалось: «Впервые в истории Русской православной церкви проект был целиком направлен на решение внутрицерковных задач без ориентации на государственную поддержку». На основании этого положения в 1919-1922 гг. возникли пастырско-богословские и псаломщицкие училища в Москве, Курске, Казани, Симбирске, Харькове, Киеве, Смоленске, Перми, Угличе, Вологде, Могилеве, Павловске под Воронежем. Вне рамок чисто пастырско-церковнослужительского образования возникали также в 1918-1920 гг. такие институты, как Православная народная академия в Москве, Народно-богословский» институт в Екатеринбурге, бердяевская Вольная академия православной культуры, закрытая после высылки Бердяева и нескольких сот других русских ученых христианского направления из СССР в 1922-1923 гг. [17]
Поскольку официальное провозглашение в Конституции 1918 г. свободы «религиозной и антирелигиозной пропаганды» в какой-то мере сдерживало антицерковные действия властей, правительство решило пересмотреть законы о религии и прибегнуть к чисто административным мерам [18].
Правда, в то время секретарь ВЦИКа, Смидович, ведавший церковными делами, еще пытался бороться за какое-то соблюдение законности. Так, в секретном циркуляре от 9 октября 1924 г., подписанном Калининым и Смидовичем, указывается на необходимость наказать советских администраторов в Крыму, нарушающих советское религиозное законодательство и права верующих. Тут же приложено рукописное письмо членов церковного совета Св.-Николаевской церкви г. Феодосии, адресованное Сталину, с жалобой на закрытие их церкви местными властями против воли верующих. В письме, между прочим, Сталина называют «сторонником свободы религии»(!).
Согласно Конституции 1924 года, правительство гарантировало свободу только антирелигиозной пропаганды, религиозная пропаганда была запрещена, и права верующих ограничивались «отправлением религиозного культа» в специально предназначенных для этого помещениях. Этому акту предшествовал ряд антицерковных постановлений 20-х гг. В 1925 г. были запрещены всякие религиозные процессии или церковные службы вне церковных стен без специального письменного разрешения местных властей в каждом отдельном случае. Делались попытки ослабить церковное влияние созданием «революционных обрядов» некой религии символов коммунизма.
В 1925 г. был официально организован в государственном масштабе Союз Воинствующих Безбожников, поддерживаемый и финансируемый коммунистической партией и комсомолом. В результате проводившихся властями кампаний число его членов возросло с 87 тыс. в 1926 г. до 500 тыс. в 1929 г. и 5 670 тыс. в 1932 г. (не достигнув запланированных семи с лишним миллионов). Была поставлена задача расширить его ряды до 17 млн. в 1933 г. и 22 млн. в 1941 г. Однако, несмотря на всемерную помощь со стороны правительства, усиливавшиеся репрессии против духовенства, террор 30-х гг. и принятие антицерковного законодательства, издание и распространение в десятках миллионов экземпляров антирелигиозной литературы, число членов Союза начало падать, составив в 1938 г. менее двух миллионов. Под влиянием новой волны террора оно начало снова подниматься и в 1941 г. составляло 3,5 млн. Но и эти цифры не отражают действительного положения. Судя по тону печатных заявлений руководителей Союза в 30-х гг., можно заключить, что только незначительная часть номинальных членов вносила взносы, не говоря уже об активном участии в его деятельности. Это еще раз показывает, что если бы правительство не лишило Церковь возможности широкой деятельности и не подвергло ее репрессиям, то антирелигиозный фронт не мог бы с нею соперничать.
Что касается административных мер против Церкви, то правительство старалось, причем довольно успешно, сделать невозможным нормальное управление Церковью, арестовывая и ссылая в административном порядке епархиальных архиереев и местоблюстителей, принимавших на себя управление патриаршей канцелярией после смерти патриарха Тихона. Три архиерея, указанных патриархом в его завещании, были один за другим арестованы. Последний из них, митрополит Петр (Полянский), назначил на случай своего ареста митрополита Сергия Нижегородского заместителем местоблюстителя. Так как Петр был отправлен в ссылку, где и умер в 1936 г. /По уточненным данным митрополит Петр был в 1937 г. расстрелян по приговору НКВД. - Прим. ред./, митрополит Сергий стал сначала де-факто, а после 1936 г. и де-юре местоблюстителем патриаршего престола. В 1943 г. он был избран патриархом.
Первой и наиболее насущной задачей Сергия была легализация Церкви. Это дало бы ей возможность открыть семинарии, организовать постоянную каноническую администрацию, основать свое издательство, по крайней мере, наравне с обновленцами, хотя, согласно законодательству 1918 г., все иерархические церковные организации считались нелегальными. С официальной точки зрения легальны были только группы из двадцати мирян, снимавшие у властей церковные помещения.
В таких условиях легализация фактически сводилась к регистрации; Церковь, как иерархическая организация, не получила в Советском Союзе статуса юридического лица. Согласно правительственному постановлению от 12 июня 1922 г., функционирование религиозных объединений считалось легальным только при условии их регистрации в местных государственных органах. Это узаконивало преследования незарегистрированных религиозных групп и их руководителей, как духовенства, так и мирян, и позволяло произвольно определять условия, требуемые для регистрации. НКВД имел право высылать на три года без суда «лиц, присутствие которых в данном районе может считаться опасным с точки зрения защиты революционного общественного порядка», что позволяло избавляться от неугодного духовенства, в особенности от правящих епископов. Регистрации подлежали все лица, обслуживающие данный храм, приход или епархию; таким образом, правительство могло контролировать назначение духовенства, отказывая в регистрации тому или иному епископу. Патриаршая Церковь не признавала такие условия регистрации, правительство же отказывалось легализовать Церковь на каких-либо других условиях.
Незадолго перед своей смертью патриарх Тихон обратился в НКВД с ходатайством о легализации (регистрации) своего Синода, очевидно вкладывая в этот термин смысл иной, чем это делало правительство. Ответ был получен уже заместившим его митрополитом Петром. НКВД соглашалось на легализацию с условием, что при этом: 1) будет издана определенного рода декларация, 2) неугодные правительству епископы не будут занимать официального положения, 3) будут осуждены епископы-эмигранты и 4) будут установлены определенные постоянные деловые связи между Церковью и правительством, которое будет представлять упоминавшийся выше Тучков.
К концу 1925 г. митрополит Петр находился в заключении, и заместитель местоблюстителя Сергий, видя невозможность управления Церковью в условиях непризнания ее советской властью и террора, в июне 1926 г. снова подал ходатайство о легализации. Осенью того же года он был арестован за переписку с карловацкими епископами и за благословение попытки избрания патриарха путем тайного письменного голосования епископов. До того, как власти узнали об этом и арестовали всех участников голосования, было собрано свыше 70 подписей - почти все за митрополита Кирилла Казанского /Кирилл (Смирнов Константин Илларионович, 1863-1941) - митрополит Казанский и Свияжский с 1918 г. В завещании патриарха Тихона назван первым кандидатом на патриаршее местоблюстительство, но приступить к исполнению своих обязанностей после смерти Тихона в 1925 г. не мог, т. к. находился в заключении. Умер в ссылке./, который завершал в то время очередной свой срок ссылки.
Весной 1927 г., когда митрополит Сергий находился еще в заключении, Тучков предложил свои условия легализации по очереди трем старшим епископам, в том числе и митрополиту Кириллу. На условие Тучкова, что если правительство захочет убрать какого-нибудь архиерея, то это должно быть сделано от имени церковных властей, митрополит Кирилл ответил: «Если он будет виновен в каком-либо церковном преступлении, да. В противном случае я скажу: брат, я ничего не имею против тебя, но власти требуют тебя удалить и я вынужден это сделать». « Нет, не так, - ответил Тучков. - Вы должны сделать вид, что делаете это сами, и найти соответствующее обвинение». На это митрополит сказал: «Вы не пушка, а я не бомба, которой Вы могли бы взорвать Русскую церковь». В тот же день митрополит был отправлен в новую ссылку. На воле он был только короткое время, где-то между 1928 и 1931 гг., а затем уже до самой смерти, по-видимому, все время пребывал в лагерях и ссылках [19].
Митрополит Сергий предложил свой первый вариант Декларации лояльности в 1926 г., полный текст которого стал известен лишь недавно. В этом проекте он обещал полную лояльность государству и невмешательство Церкви в политику; но заявлял, однако, что Церковь не может брать на себя обязательство нести ответственность за политические взгляды духовенства в России или за рубежом. Революция сама освободила Церковь от всех политических обязательств, и Церковь не может отказаться от этого преимущества. Сергий признал, что некоторые представители духовенства в эмиграции занимались антисоветской политической деятельностью, но от лица Церкви отрицал какие бы то ни было связи с ними и всякую ответственность за их поступки. Больше того, в этом послании, как и в послании от 12 октября 1926 г., адресованном церквам в эмиграции, он предложил им отделиться от Москвы и войти в состав местных православных церквей, а в неправославных странах создать многонациональные православные церковные группировки [20].
Но пять комиссаров, занимавшихся церковными делами (Троцкий, Смидович, Красиков, бывший священник Галкин и представитель НКВД Тучков), не могли признать такую духовно независимую позицию Церкви. Нужно было сначала сломить ее сопротивление и только после этого признать Церковь, что было сделано Сталиным в 1943 г. В декабре 1926 г. Сергий и еще 117 епископов были арестованы. Таким образом, «ГПУ удалось, в конце концов лишить Церковь всех тех, кто имел моральное мужество выступать против государственной политики. Это был процесс уничтожения лучших» [21]. Тучков сознавал, что обновленческий раскол не удался. Было решено ослабить репрессию против патриаршей Церкви, предварительно обескровив ее. Как он сам выразился: «Нам нужен новый раскол среди тихоновцев» [22]. Это объясняет его поспешную легализацию «григорьевцев» и повторные освобождения и аресты кандидатов в местоблюстители, назначенных патриархом Тихоном и митрополитом Петром: Агафангела, Кирилла, Серафима и Сергия. Сергию с трудом удалось убедить Агафангела и Кирилла снять свои кандидатуры в местоблюстители и поддержать его как единственного заместителя местоблюстителя.
30 марта 1927 г. Сергий был неожиданно освобожден, в то время как священников арестовывали и ссылали только за то, что они признавали Сергия своим главой. 20 июля была выпущена его Декларация. В ней Сергий объяснял задержку в нормализации отношений между Церковью и государством антисоветскими настроениями части церковных служителей и антисоветскими выступлениями членов Карловацкого синода. В Декларации выражалась благодарность советскому правительству за то, что оно разрешило создать временный церковный Синод и в июне 1927 г. даровало этому синоду легальный статус. В ней выражалась надежда, что легализация будет вскоре распространена на епархии и приходы и будет созван Собор Русской православной церкви, который изберет патриарха и членов постоянных учреждений церковного управления. Советское правительство заверялось, что можно быть православным христианином и в то же время «сознавать Советский Союз своей гражданской родиной, радости и успехи которой - наши радости и успехи, а неудачи - наши неудачи». Именно это высказывание вызвало бурю протестов в широких кругах духовенства и мирян, как в России, так и в эмиграции. Почему-то никто не обратил внимания на то, что, употребляя форму женского рода «которой», митрополит Сергий говорит о радостях и успехах родины, а не Советского Союза. Впоследствии он указал на это приехавшему с визитом епископу-эмигранту и выразил сожаление, что только немногие заметили эту разницу [23]. Митрополит Сергий подтвердил, что этим фразеологическим оборотом он имел в виду преданность родине, а не режиму. Относительно радостей и неудач митрополит пояснил: «Ясно, что, если Церковь будут преследовать, мы радоваться этому не будем, на что я и указал в своем письме от 14 марта 1929 г.». В этой же Декларации Сергий сообщил, что он потребовал от заграничного духовенства обязательства в лояльности к советскому правительству и что те, кто откажется это сделать, будут исключены из состава клира, подведомственного Московской патриархии.
Необходимо отметить, что позиция Сергия значительно отличалась от позиции обновленцев и «григорьевцев». Сергий нигде не восхвалял советскую идеологию или общественный строй. Он просто заявлял, что это должно быть принято как факт, что «для христианина нет случайностей», следовательно, советский режим существует по воле Божией и было бы безумием бороться с режимом или стараться продолжать жить, как если бы ничего не произошло. Тех, кто был согласен с этой позицией, он просил, «оставив свои политические симпатии дома, приносить в Церковь только веру и работать с нами только во имя веры», тем же, кто не мог себя переломить, он предлагал, по крайней мере временно, отойти от активного участия в церковных делах [24]. Самым уязвимым местом Декларации была угроза изгнания из Российской патриаршей Церкви своего заграничного духовенства за отказ дать обязательство в лояльности советской власти. Это требование чревато церковным расколом, ибо было ясно, что большинство эмигрантского духовенства откажется дать такое обязательство, которое вообще было абсурдом, поскольку эмигрантское духовенство не являлось гражданами СССР. Это требование также противоречило решениям Собора 1917-1918 гг. и посланию патриарха Тихона от 8 октября (н. ст.) 1919 г. о невмешательстве Церкви в политические симпатии ее духовенства и мирян. Таким образом, это требование митрополита Сергия можно рассматривать как чисто политическое и угроза наказания была политического, а не канонического порядка.
Некоторые противники Сергия считают, что даже с чисто тактической точки зрения этот шаг был ошибкой. Власти исполнили только немногие из пожеланий Сергия, высказанных им в Декларации, да и то только временно. В 1927 г. было разрешено открыть православный богословский институт, но через два года его закрыли [25]. В 1931 г. начал выходить, хотя и нерегулярно, «Журнал Московской патриархии», но в 1935 г. он был закрыт. Почти никто из сосланных епископов не был восстановлен в прежнем положении, напротив, аресты духовенства и насильственная ликвидация храмов продолжались и скоро достигли катастрофических размеров. Что же касается легализации, то, по словам другого митрополита, Сергия (Воскресенского), «существование патриаршего управления признавалось советским правительством только де-факто, никак не де-юре... не было ничего похожего на легализованный церковный статус. Церковь как целое и отдельные епархии и приходы не являлись ни организациями, ни корпорациями. Они не имели статуса юридического лица, и не было никакого органа, который представлял бы их юридически. Они существовали как факт, но оставались вне закона» [26].
Сторонники Сергия считают, что в годы начинающегося сталинизма не было никакой другой возможности добиться хотя бы минимального признания и что без этого ГПУ достигло бы своей цели с помощью «григорьевцев» или даже обновленцев, которые к тому времени были окончательно скомпрометированы. Они указывают, что Сергий не мог предвидеть, что его другие пожелания не будут удовлетворены и тридцатые годы принесут Церкви новые, еще небывалые гонения. Во всяком случае, то, что Сергию удалось сохранить, по крайней мере, ядро высшей церковной администрации, позволило Церкви возродиться после 1943 г. под руководством канонической и, несомненно, церковно-настроенной иерархии. Может быть, если бы не Сергий и его Синод, вернее, остатки его Синода, то в 1943 г. Сталин, нуждавшийся в помощи Церкви в борьбе с Германией, обратился бы к подобострастным авантюристам типа обновленцев, которые в то время соблюдали все внешние признаки Православной церкви. С другой стороны, можно предположить, что если бы все епископы оказались в заключении, то для восстановления Церкви Сталину пришлось бы иметь дело с только что вышедшими из тюрьмы епископами, которые, возможно, были бы гораздо менее уступчивыми, чем сторонники Сергия и его преемники. Но этот аргумент неубедителен. Покойный патриарх Пимен провел по крайней мере пять лет в тюрьме и два года в ссылке и после этого, по свидетельствам знавших его людей, опасался гражданских властей.
Так или иначе, годы террора унесли с собой жизни большинства лучших, наиболее стойких церковных деятелей, в то же время многие из оставшихся в живых церковнослужителей были запуганы и приведены в послушание. Хотя преследования обновленцев в 30-е гг. показывают, что даже полное послушание не гарантировало сохранение жизни.
Примечания
[1]. Документы из ЦГАОР, не включенные в описи: 1. Председателю ВЦИК М. И. Калинину с собственноручной подписью «Патриарх Тихон». Приемная председателя ВЦИК, вход. 1319/2, февраля 27.1922 г., л. 38-39. 2. Постановление Российского Центрального Исполнительного Комитета, без даты, но предшествует текст под названием «Выписка протокола № 1 заседания Президиума ВЦИК от 16 февраля 1922 г.» - Об изъятии церковных ценностей... л. 65, 80 и 81. 3. Следователю по важнейшим делам Верховного суда тов. Агранову. Показание Зам. Пред. ЦК Последгола ВЦИК А. Н. Винокурова по делу бывшего патриарха Тихона. Без даты, л. 139-141.
[2]. Ленин В. И. Письмо В. М. Молотову для членов Политбюро 19.111 1922 г. // Известия ЦК КПСС. 1990. Апрель. № 4. С. 190-193.
[3]. Там же. С. 194.
[4]. Поспеловский Д. В. Русская церковь. С. 97-99.
[5]. Белов Е. И. Судьба церковных ценностей, изъятых властью в 1922 г.; Примечание редакции - Вестник русского студенческого христианского движения (Париж). 1972. № 104-105. С. 325-327.
[6 ]. Рукопись, собственной рукой митрополита - ЦГИА, ф. 831, оп. 1, ед. хр. 299.
[7 ]. Польский М. Новые мученики российские.
[8]. Регельсон Л. Трагедия Русской Церкви, 1917-1945. Париж, 1977. С. 300.
[9]. Там же. С. 336-338.
[10]. Виноградов В. П. О некоторых важнейших моментах последнего периода жизни и деятельности св. патриарха Тихона (1923-1925). Мюнхен, 1959. С. 14-15.
[11]. Регельсон Л. Указ. соч. С. 341; Виноградов В. П. Указ. соч. С. 18-21.
[12]. Председателю Совета Народных Комиссаров А. И. Рыкову. Патриарх Тихон Московский и всея Руси. № 208. Мая 8-го дня. 1924 г. Москва, Донской монастырь. ЦГАОР, без № описи, л. 51-55.
[13]. Е. Л. Епископы-исповедники. Сан-Франциско, 1971. С. 68-70.
[14]. Артемьев М. Жива ли Россия? // Путь. 1930. Декабрь. № 25; Доклад, прочитанный (в Москве?) в 1927 г. на праздник Преображения // Путь. 1933. Июль. № 39. С. 41-42; Кобецкий В. Д. Исследование динамики религиозности населения в СССР // Атеизм, религия, современность. Л., 1973. С. 116-127; Вещиков А. Вехи большого пути // Наука и религия. 1962. №11.
[15]. Мариинский А. П. Против попов и сектантов. М.; Л., 1929: С. 75. Автор также сообщает, что, «по некоторым данным, общее число религиозных объединений удвоилось с 1922-1923 гг.» по всей стране. Другой автор - Ф. Н. Олещук - обеспокоен количеством церквей, построенных на средства, собранные рабочими и крестьянами; в одной Владимирской области в 1928 г. было построено семь церквей (см.: Олещук Ф. Н. Кто строит церкви в СССР. М.; Л., 1929 - 1930. С. 76).
[16]. Массовые закрытия церквей начались по крайней мере с 1929 г. Только в РСФСР было закрыто 500 храмов всех конфессий в 1928 г. и 1100 - в 1929 г. (см.: Троицкий С. Почему закрываются церкви в России? // Путь. 1930. № 23).
[17]. Профессор, протоиерей Сорокин В., Бовкало А., Галкин А. Духовное образование в РПЦ при Святейшем патриархе Тихоне (1917-1925): Доклад, прочитанный на конференции, посвященной 400-летию патриаршества в России. Москва, сентябрь 1989. Рукопись.
[18]. ЦГАОР, ф. 1235, оп. 69, ед. хр. 29.
[19]. Регельсон Л. Указ. соч. С. 89-91, 412-413 и послед.; Левитин-Краснов А., Шавров В. Очерки... Т. 3. С. 41.
[20]. Рар Г. Плененная церковь. Франкфурт-на-Майне, 1954. С. 22-23.
[21]. Spinka M. The Church in the Soviet Russia. N. Y., 1956. P. 62-63.
[22]. Левитин-Краснов А., Шавров В. Очерки... Т. 3. С. 30; Spinka M. Op. cit. P. 64.
[23]. Митрополит Елевферий. Неделя в патриархии. Париж, 1933. С. 55-56.
[24]. Регельсон Л. Указ. соч. С. 430-434.
[25]. Там же. С. 187-193; также: Левитин-Краснов А. Воспоминания. Т. 1. Лихие годы. Париж, 1977. С. 97-98.
[26]. Доклад германскому командованию от 12.XI.1941 г.
