Эмигрантский церковный раскол
Наиболее крайняя эмигрантская церковная группировка, Карловацкий синод, была создана в Карловцах, в Югославии. Косвенно она восходит к Временному Высшему церковному управлению на юге России, созданному местными епископами в Ставрополе, на Кавказе для нужд территорий, контролируемых белоэмигрантами, но входивших в юрисдикцию Московского патриарха. Патриарх Тихон не поднимал вопроса о каноничности этого управления и, когда после ухода белых армий эти территории снова оказались под его непосредственным контролем, признал все совершенные этим управлением рукоположения и запрещения в священнослужении. Впоследствии сторонники Синода ссылались на этот факт как на доказательство каноничности Синода. По ряду причин это доказательство неубедительно. Во-первых, все таинства являются действительными, если совершающий их епископ был рукоположен епископами, имеющими апостольскую преемственность и не впавшими в ересь. Во-вторых, находясь еще в России, все епископы, входившие в это управление, оставались епархиальными архиереями; некоторые из них продолжали управлять своими епархиями, в то время как другие были вынуждены временно оставить свои епархии в связи с военными событиями; например, митрополит Киевский Антоний (Храповицкий) оставил свою епархию только в конце 1919 г. И наконец, вопрос о признании группы епископов канонической церковью лежит совершенно в другой плоскости, в особенности в том случае, если эта церковь считает себя экстерриториальной. Согласно канонам, епископ должен быть «обручен» своей епархии. Это значит, что, своевольно покидая свою епархию, епископ нарушает каноны.
Основы Карловацкого синода были заложены местоблюстителем Вселенского патриарха, который в декабре 1920 г. разрешил епископам-эмигрантам основать в Константинополе Временное Высшее русское церковное управление за границей. В патриаршем Указе было ясно сказано, что это церковное управление должно признавать верховную власть Константинопольского патриарха, который сохранял за собой все судебные прерогативы [1]. В своем послании 1923 г. патриарх Тихон прямо говорит, что зарубежное ВЦУ было создано Константинопольской патриархией без ведома и согласия Патриархии Российской.
Это странное церковное управление считало себя продолжением церковного управления на юге России и признавало своим главой патриарха Тихона. Ставропольское церковное управление на юге возникло в результате Собора, созванного весной 1919 г. в Новочеркасске и закончившегося в Ставрополе. В Соборе участвовали все оказавшиеся там члены московского Собора, а также представители местных церковных, правительственных и общественных организаций, всего восемьдесят человек (тридцать, согласно карловацкому источнику). Новочеркасский собор будто бы был созван и возглавлен митрополитом Антонием; но это полнейшая чепуха, так как митрополит Антоний и находившийся в Киеве архиепископ Евлогий Волынский (Георгиевский) были арестованы петлюровцами в декабре 1918 г. и последующие 9 месяцев провели в заключении, сначала у петлюровцев в Галиции, а затем у поляков в Кракове. Прибыли они в распоряжение ВЦУ Юга России лишь в августе 1919 г. Кстати, архиепископ Евлогий, оставшийся на Дону, принимал участие в деятельности ВЦУ, а Антоний сразу отправился на свою кафедру в Киев и к ВЦУ имел прямое отношение только последний месяц перед эвакуацией в Константинополь, когда он временно возглавил Екатеринодарскую епархию [2]. Другое временное церковное управление возникло в Крыму, на территории, подчиненной администрации Врангеля. В этом ВЦУ главой военных духовников армии генерала Врангеля был архиепископ Вениамин (Федченков). Согласно своему уставу, Ставропольское управление было создано только на время гражданской войны и его юрисдикция распространялась лишь на территории, контролируемые белыми армиями. Мысль о создании эмигрантского церковного управления подал архиепископ Вениамин, на что митрополит Антоний ответил: «Только круглый дурак может мечтать об отдельном церковном управлении в столице Вселенского патриарха», но под давлением Вениамина и других русских эмигрантов он неохотно согласился и возглавил русскую делегацию к патриаршему местоблюстителю [3]. В документах того времени нигде не говорится о том, что эта эмигрантская церковь является продолжением ставропольского церковного управления. Только гораздо позже Карловацкий синод выдвинул этот аргумент в доказательство своей каноничности. В 1921 г. это управление переехало в Югославию вместе с массой русских беженцев. Не испросив и не получив отпуска от Вселенского патриарха, глава управления митрополит Антоний (Храповицкий) начал действовать так, как если бы его прерогативы не были ограничены со стороны Константинополя. В июле 1921 г. он составил основной документ, на основании которого в ноябре того же года был созван первый эмигрантский собор духовенства и мирян. В этом документе выражается безусловная лояльность и подчиненность патриарху Московскому и говорится, что все постановления этого собора будут переданы патриарху Тихону на утверждение [4].
Состав этого собора был очень необычным. Некоторые его члены представляли приходы и церковные организации, в то время как другие были кооптированы лично митрополитом Антонием и другими епископами. В число членов второго типа входили тридцать монархистов, только что вернувшихся с политического съезда в Бад Рейхенгале в Баварии, где они основали Высший Монархический Совет [5]. Возглавлявший собор митрополит Антоний самовольно дал им полное право голоса. Так как всего членов собора было восемьдесят пять, эта группа оказалась очень влиятельной и придала всему собору политическую окраску.
Монархисты навязали собору определение, в котором целью новообразованной эмигрантской церкви ставилось восстановление Романовых как самодержавных русских царей. Митрополит Евлогий, недавно назначенный патриархом Тихоном главой русских приходов в Западной Европе, возражал, считая, что такая резолюция, исходящая от церкви, признающей своим главой патриарха Московского, может иметь трагические последствия для церкви в России. Но потом он уступил и голосовал за монархический принцип резолюции, возражая только против упоминания о Романовых. Так как попытки изменить текст определения не удались, митрополит Евлогий, пять других епископов, пятнадцать священников и четырнадцать мирян на последнем голосовании воздержались. Таким образом, если бы не кооптированные монархисты, определение это не прошло бы [6]. Еще более провокационным было обращение карловацкой канцелярии к Генуэзской конференции с призывом к крестовому походу против большевиков, поданное от имени собора, т.е. сфальсифицированное, так как о предстоящей конференции в Генуе стало известно лишь месяца через два после его закрытия [7].
Первоначальное молчание патриарха по поводу появления ВЦУЗ беспокоит митрополита Антония. Он просит Евлогия, тогда еще архиепископа, назначенного патриархом Тихоном управлять русскими приходами Западной Европы, помочь положить конец разговорам о том, «будто наше ВЦУ и Карловацкий собор не признаны патриархом... Ныне очень желательно получить указ патриаршего Синода о признании ВЦУ... Акт об учреждении... ВЦУ в Константинополе и о воссоздании его в Сербии... ВЦУ... переслало Святейшему Тихону через архиепископа Рижского Иоанна. Ответа не получено».
Но вот ответ получен в виде распоряжения патриарха Тихона и его Синода Карловацкому ВЦУ прекратить свое существование и передать всю власть над русскими приходами в Западной Европе митрополиту Евлогию. Телеграмма датирована 5 мая, а днем позднее патриарх арестовывается. Это как будто дает основание карловчанам позднее утверждать, что определение это недействительно, так как патриарх уже был несвободен и его рукой водило ГПУ. Но сам патриарх позднее заявит: «... мы в апреле 1922 г. на соединенном заседании Священного синода и высшего церковного совета уже осудили заграничный собор Карловацкий за попытку восстановить в России монархию из дома Романовых. Мы могли бы ограничиться этим осуждением владык, бывших на соборе... если бы они раскаялись, прекратили дальнейшую деятельность в этом направлении...» [8]. После этого патриарх Тихон консультировал наиболее авторитетных архиереев на местах и только после этого послал телеграмму в Карловцы.
Своими политическими резолюциями и одновременной претензией говорить от имени патриарха Тихона Карловацкий собор предоставил советской власти удобный предлог для развертывания гонений на Церковь в 1922 г., в частности для ареста и расстрела митрополита Вениамина Петроградского, в функции которого со времен установления кафедры входило управление зарубежными приходами РПЦ. Правое политиканство «карловчан» способствовало также, с одной стороны, расколу обновленцев, с другой - тому, что правые элементы и расколы в России могли теперь опираться на «карловчан». К тому же в ответ на декрет советского правительства от 26 февраля 1922 г. об изъятии всех церковных ценностей (для помощи голодающим на Волге) и на окружное послание патриарха Тихона, в котором он соглашался на изъятие церковных ценностей за исключением священных предметов, Карловацкое Высшее церковное управление обратилось 1 марта к Генуэзской конференции с призывом начать крестовый поход против большевиков, а не помогать голодающим, так как голод может помочь свергнуть большевистский режим. Советское правительство немедленно обвинило патриарха Тихона в связях с Карловацким синодом, несмотря на то, что он заявил, что ничего не знал о планах и действиях этой группы. 5 мая патриарх издал указ об упразднении Карловацкого Высшего церковного управления и передаче управления всеми заграничными русскими приходами митрополиту Евлогию, который находился в Париже [9].
Советская печать, пользуясь формулировками «карловчан» («с благословения патриарха...»), поддерживала утверждения Заграничного ВЦУ о том, что указ патриарха о роспуске ВЦУЗ был вынужденным, принятым по конъюнктурным соображениям, которому якобы не следует придавать значения.
/См., напр.: Ингулев С. Черносотенно-церковнический заговор / Правда. 1922. 4 апреля; Клубок распутывается // Там же. 1922. 7 мая. А распоряжение патриарха Тихона о закрытии Карловацкого ВЦУ было напечатано в «Новом времени» рядом с Карловацким постановлением о возвращении дома Романовых на престол, с комментарием, что-де распоряжение патриарха Тихона вынужденное, в душе же он с «карловчанами»./
Косвенным доказательством того, что патриарх принимал свои решения не из личной трусости или по каким-то низменным конъектурным соображениям, может служить тот факт, что, находясь под арестом и под угрозой смертной казни, патриарх Тихон в 1923 г. отказался признать законность поддерживаемого советской властью обновленческого «Собора» и его постановления о «разжаловании» патриарха Тихона в миряне. И еще: после смерти патриарха люди из его окружения конфиденциально заверили посланника Ватикана, что Тихон решительно осуждал «карловчан» и желал роспуска ВЦУЗа [10].
В своем стремлении возложить вину за Карловацкий собор на патриарха советская печать ссылалась на вступительную речь митрополита Антония при открытии Карловацкого собора, в которой он якобы заверил собравшихся в том, что патриарх Тихон благословляет этот собор (речь эта нигде не была напечатана полностью, так как митрополит Антоний выступал обычно без шпаргалок). Сказал ли митрополит Антоний приписываемые ему слова или нет, но вот уже 4 декабря 1921 г. Карловацкий собор присвоил Антонию титул «заместителя Всероссийского патриарха» [11]. Эти карловацкие деяния и дело об изъятии церковных ценностей и явились официальным предлогом для ареста патриарха.
На самом деле патриарх уже 1 апреля н.ст. внес в Синод предложение опубликовать постановление, в котором говорится, что Карловацкий собор не имеет канонического значения «и его послание о восстановлении династии Романовых и обращение к Генуэзской конференции не выражают официального голоса Русской церкви. Ввиду того что заграничное русское церковное управление увлекается в область политических выступлений... ВЦУ заграницей упразднить». Постановление заканчивается предложением Синоду обсудить вопрос о привлечении зарубежного духовенства к ответственности за политические выступления «от имени Церкви». Утверждения «карловчан» о том, что окончательное постановление патриарха о роспуске Карловацкого ВЦУ 5 мая исходило не от него, а от ГПУ, недействительно и потому, что по духу это постановление вполне соответствовало всей линии патриарха и Собора держаться политического нейтралитета и во всяком случае с 8 октября 1919 г. соблюдать полную гражданскую лояльность по отношению к новой власти. В послании от 1 июля 1923 г. патриарх подтверждает, что окончательное решение опубликовать постановление о запрете и роспуске Карловацкого ВЦУ было принято его Синодом после опубликования воззвания этого ВЦУ к Генуэзской конференции о крестовом походе против Советской России, что он лично с самого начала был против Карловацкого ВЦУ и его постановлений, но не получал большинства голосов в Синоде в поддержку своей позиции [12].
С канонической точки зрения после издания патриаршего указа от 5 мая Карловацкое ВЦУ должно было прекратить свое существование. И действительно, первым движением митрополита Антония было подчиниться этому указу. Митрополит даже подал прошение о принятии его на Афон простым монахом, но греки ответили отказом. А прибывший из Парижа Евлогий из глубокого уважения и привязанности к митрополиту Антонию отказался взять у него власть.
В сентябре 1922 г. собор епископов, собравшийся в Карловцах, формально исполнил волю патриарха, распустив ВЦУ, но на его месте создал Синод епископов Русской церкви за границей под председательством митрополита Антония. Разница была только в том, что ВЦУ включало в свой состав двух священников и двух мирян, а в Синоде были только архиереи. Причем было официально оговорено, что без участия митрополита Евлогия заседание Синода недействительно, так как Евлогий единственный из зарубежных европейских епископов, обладающий каноническими полномочиями от патриарха Московского. Но реальная власть в Синоде, благодаря тому, что архиереи пребывали на своих местах и съезжались в Карловцы лишь раз в год, находилась в руках светских должностных лиц - членов высшего монархического совета (ВМС) - сначала Махароблидзе, а позднее - двух поколений графов Граббе [13].
«Карловчане» считают, что их церковное устройство полностью отвечает указу патриарха Тихона от 20 ноября 1920 г. о праве местных архиереев создавать временные автокефалии, если связь с Москвой будет невозможна. Постановление о временных автокефалиях было повторено митрополитом Агафангелом Ярославским в мае 1922 г. после ареста патриарха и его поручения Агафангелу взять на себя временное управление Церковью [14]. Но патриарх Тихон, выпускающий свой указ в день, когда последние врангелевские корабли покидали Крым, явно не мог давать такие инструкции своему духовенству, находящемуся на территориях Вселенского, а затем и Сербского патриархов. Распоряжения могли касаться только канонической территории Московского патриархата и имели в виду возможность исчезновения центрального управления: физическое уничтожение патриарха и пр. Они могли также иметь в виду бывшие российские территории - Польшу, Финляндию, Прибалтику. Когда же распоряжения патриарха - повторные приказы самораспуститься - больше не устраивали «карловчан», они постановляют, что патриарх несвободен, его указы не соответствуют его подлинным намерениям и поэтому: «В случае и в будущем времени каких-либо распоряжений Его Святейшества, касающихся Заграничной православной церкви, роняющих ее достоинство и при этом носящих столь же явные следы насильственного давления на совесть Св. Патриарха со стороны врагов Христовых, таковых распоряжений не исполнять, как исходящих не от Его Святительской воли, а от воли чуждой; но в то же время сохранять полное уважение и преданность к личности невинного страдальца - Св. Патриарха...»
Еще до этого Карловацкий синод начал вести себя как совершенно независимое верховное церковное управление и аннулировал ряд более ранних постановлений патриарха. Так, например, несмотря на протесты митрополита Евлогия, он вмешался в дела Западноевропейской епархии и назначил туда викарных архиереев, которые были де-факто ответственны только перед Синодом, а не перед митрополитом Евлогием. Все это, не говоря уже о том, что Синод признавал только те постановления патриарха, которые были ему угодны, сделало Синод совершенно неканоничным, если не раскольничьим. Это привело к расколу в эмигрантской церкви между сторонниками Синода и теми, кто остался верным патриарху Тихону и не хотел вовлекать Церковь в политику. Стратонов считает, что между «карловчанами» и обновленцами не было принципиальной разницы: и те и другие подчинили Церковь своим общественно-политическим и идеологическим целям, чем и нарушили ее единство [15].
Напомним, что еще в заявлении патриарха от 8 октября 1919 г. о гражданской лояльности Церкви по отношению к советской власти было сказано, что отделение Церкви от государства освободило Церковь от обязанности требовать от своих чад и духовенства, как граждан, того или иного политического курса и участия или неучастия их в политической деятельности того или иного направления. Поэтому патриарх, как глава Церкви, отказался благословить белую армию или ее командиров. Эти действия патриарха, как и его антикарловацкие выступления 1922, 1923 и 1925 гг., и его декларация лояльности советской власти в 1923 г., и фактическое снятие с нее анафемы распоряжением 1923 г. о возношении молитв «за правительство и воинство страны сея», толковались «карловчанами» как человеческие ошибки патриарха, совершаемые под давлением большевиков - гонителей Церкви [16]. Слабости Тихона противопоставлялись стойкости митрополита Петра, арестованного в конце 1925 г. и так и не вернувшегося из ссылки. На этом основании они признавали Петра и возносили за него молитвы как за своего первосвятителя от времени его ареста до 1936 г., когда поступило ложное сообщение о его смерти в ссылке (на самом деле, как теперь стало известно из архивов КГБ, он был расстрелян в 1937 г.). «Карловчане» не признали его преемником митрополита Сергия, хотя его назначил в качестве заместителя местоблюстителя митрополит Петр. Парадоксально, что среди патриаршего окружения Петр был одним из наиболее нетерпимо относившихся к «карловчанам» и настаивавшим на необходимости предельной гражданской лояльности и декларации в этом духе, чтобы добиться у советской власти легализации для патриаршего Синода и этим развязать себе руки для борьбы с обновленцами. В результате арестов и запрещений периферийным епископам приезжать в Москву в последние месяцы жизни патриарха Тихона его Синод фактически включал только митрополита Крутицкого Петра и архиепископа Уральского Тихона. Так как митрополит Петр был более влиятельным и так как сам патриарх был против включения просоветских высказываний в свое завещание, можно заключить, что его убедил сделать это именно митрополит Петр.
Что «Завещательное послание» патриарха Тихона было подлинным, в этом никто, кроме «карловчан», не сомневается, но есть несколько версий и об его подписании патриархом Тихоном, и об его окончательной версии, и о том, как проходила последняя встреча митрополита Петра и патриарха Тихона, связанная с этим документом, который, кстати, не готовился как завещание, так как речь в нем идет о возвращении патриарха Тихона к делам по его выздоровлении, а не о смерти. Следовательно, как указывает профессор протопресвитер В. Виноградов, этот документ представлял собою очередную версию заявления патриаршей Церкви о своей лояльности советской власти, требуемого властями как условие легализации РПЦ.
По версии Левитина-Краснова - Шаврова, «просоветская часть документа вызывала возражения патриарха», а «требования Церкви вызывали бурный протест со стороны Е. А. Тучкова». Но митрополит Пётр своей «железной волей... одержал верх», угрожая, что, в случае отказа патриарха подписать, он, Петр, снимает с себя ответственность за последствия и просит отставки. «...Патриарх дрожащей рукой поставил неровную подпись под воззванием» [17].
А вот что писал будущий глава Карловацкого синода архиепископ Анастасий 24 мая 1925 г.: м. Петр «не имеет и малой доли того авторитета, каким обладал почивший святейший... он слишком спешит протянуть руку общения и дружбы советской власти». Свою роль в опубликовании «завещания» он... даже ставит себе... в заслугу». О самом «завещании» архиепископ Анастасий пишет, что оно «несомненно, подлинник» (подч. в ориг.), и добавляет: «Отсюда начинается для нас новая духовная трагедия... Патриарх ушел от нас. Осудив наши взгляды и нашу церковную работу». В том, что это подлинник, Анастасия убеждает «внутренняя его логика ... отвечающая направлению мысли и действий патриарха в последние годы... никаких уступок в области веры и канонов, но подчинение не за страх, а за совесть советской власти, как попущенной волей Божией... Все послание проникнуто искренним желанием блага Церкви и потому... оно не могло выйти от большевиков» [18].
Как видим, здесь подтверждается и подлинность «завещания», и роль митрополита Петра, но ставится под сомнение версия о «железности» последнего. Что касается протопресвитера Виноградова, наиболее непосредственного свидетеля событий среди доступных нам источников, то у него существуют две версии, которые в некоторой степени исключают друг друга. По свежей памяти в 1947 г. в письмах покойному архиепископу Иоанну (Шаховскому), клирику Американской митрополии, позднее ставшей Православной церковью в Америке, он жаловался на тогда уже митрополита Анастасия, главу Карловацкого синода, что тот «не может примириться» с рассказами о. Виноградова о подлинности Церкви Московской патриархии и ее преемственности от патриарха Тихона и что ему «хочется жить легендой о... многочисленной катакомбной Церкви... это чистейшая фантазия». Далее он берет под защиту патриарха Сергия, утверждая, что его линия была подлинным продолжением и воплощением политики патриарха Тихона, в частности выраженной им в «завещании». Тут о. Виноградов решительно отвергает версию о его фальшивости, утверждает, что «оно было подписано патриархом Тихоном за несколько часов до его смерти, и мне хорошо известно, как оно произошло и при каких обстоятельствах подписано». Но вот в книге воспоминаний об эпохе патриарха Тихона, опубликованной Карловацким синодом после смерти о. Виноградова, представлена несколько иная картина. Что в принципе «Завещание» подлинный документ, он и здесь подтверждает, в частности, ссылкой на заверения митрополита Петра, что он «лично получил [«завещание»] из рук патриарха». Но почему же тогда, спрашивает Виноградов, оно не было зачитано на совещании почти 60 епископов после их участия в похоронах патриарха? Версию, которую преподнес заезжему митрополиту Литовскому Елевферию в 1930 г. член сергиевского Синода митрополит Серафим (Александров), что, мол, митрополит Петр впопыхах забыл вскрыть запечатанный конверт с «завещанием» патриарха ко времени этого совещания, о. Виноградов отметает, как вынужденную ложь под давлением ГПУ: такого важного документа митрополит Петр забыть не мог. По о. Виноградову, этот документ, будучи очередной версией декларации лояльности, «гулял» между патриархом, Синодом и Тучковым, несколько раз шла между ними «торговля» о степени уступок. Последняя версия была с такими вставками Тучкова, которые патриарх отказался подписать. И вот, неподписанным /В «Известиях» (№36, 15. IV. 1925 г.) под «Завещанием» стоит четкая подпись: «Патриарх Тихон». Именно в связи с четкостью подписи митрополит Антоний утверждал, что она поддельна, т.к. последнее время из-за слабости здоровья подписи патриарха Тихона были, по его мнению, весьма нечетки./, митрополит Петр понес его Тучкову для дальнейших споров. В это время патриарх неожиданно скончался (именно из этих соображений о. Виноградов отрицает версию об убийстве патриарха: в интересах властей в данный момент было добиться уступок и подписи от живого патриарха), и, в конце концов, Тучков отправил его неподписанным в «Известия», где оно и было опубликовано. Оригинал документа был подлинный, но с вкраплениями. Противоречие между утверждениями о. Виноградова в 1947 г. и тем, что говорится в его книге, изданной десятью годами позднее, посмертно, вызывает подозрения, что тут поработал карандаш карловацкого редактора, дрожавшем при одной мысли попасть в тюрьму и никогда не дерзавшем в чем-либо противоречить требованиям соввласти» [19]. Однако дальнейшее поведение митрополита в ссылке, как свидетельствуют документы КГБ, исследованные в 1992 г. иеромонахом Дамаскином (Орловским), создают образ человека несгибаемой воли, которого ГПУ-НКВД было не в силах сломить иначе как лишив его жизни [20].
Еще одно доказательство того, что текст послан был Тучковым, а не митрополитом Петром, Виноградов видит в том, что в заголовке Тихон назван патриархом «всея Российския Церкви», тогда как титул его был «патриарх Московский и всея России».
Как бы то ни было, но следующие цитаты из «Завещательного послания» патриарха Тихона, в составлении которого митрополит Петр играл ведущую роль, убедят читателя в прямой преемственности между этим документом и Декларацией лояльности митрополита Сергия 1927 г.
В этом документе ясно говорилось, что советский режим не является случайностью, так как «пора понять верующим... что судьбы народов от Господа устрояются, и принять все происшедшее как выражение Воли Божьей... в гражданском отношении мы должны быть искренними по отношению к Советской власти и работе СССР на общее благо... осуждая всякое сообщество с врагами Советской власти и явную или тайную агитацию против нее. Призывая церковно-приходские общины... не допускать никаких поползновений неблагонамеренных людей в сторону антиправительственной деятельности... мы призываем выбирать в церковно-приходские советы людей честных и преданных Православной Церкви, не политиканствующих и искренне расположенных к Советской власти. ...Мы не можем не осудить тех, кто в забвении Божьего, злоупотребляя своим церковным положением, отдается без меры человеческому, часто грубому политиканству... а потому благословляем открыть действия особой при Нас комиссии, возложив на нее обследование, а если понадобится, и отстранение в каноническом порядке от управления тех архипастырей и пастырей, кои упорствуют в своих заблуждениях и отказываются принести в них раскаяние перед Советской властью... Они вольны в своих убеждениях, но они в самочинном порядке и вопреки канонам нашей Церкви действуют от нашего имени и от имени Святой Церкви, прикрываясь заботами о ее благе. Не благо принес Церкви и народу так называемый Карловацкий Собор, осуждение которого Мы снова подтверждаем... Особой комиссии мы поручаем обследовать деяния бежавших за границу архипастырей и пастырей и, в особенности, митрополитов: Антония, бывшего Киевского, Платона, бывшего Одесского...» [21].
Карловацкий синод был явно застигнут врасплох как тоном, так и содержанием «завещания». В окружном послании Антония было сказано, что это подделка, которую следует оставить без внимания, так как согласно резолюции, принятой в 1924 г., Синод признает только те решения патриарха, которые были приняты им свободно, а не под давлением правительства. Но через три года настроенный крайне право граф Олсуфьев, который уже раньше осуждал патриарха за его окружное послание 1919 г. о политической нейтральности и гражданской лояльности Русской церкви, пришел к заключению, что это «завещание» подлинно, так как оно было подтверждено митрополитом Петром 28 июня 1925 г. Он признал логическую преемственность между позицией патриарха Тихона, поведением митрополита Петра и, наконец, Декларацией о лояльности, изданной митрополитом Сергием в 1927 г.
/Документ был составлен как послание, а не завещание, чему доказательством слова о создании комиссии при патриархе. Это еще раз подрывает миф о посмертной подделке, так как документ был рассчитан на действие при жизни патриарха, иными словами, был бы опровергнут им, если бы был поддельным. (Олсуфьев. Указ соч. 41 - 4 и 3; Церковные ведомости. 1925. Май. № 9-10. с. 3-4.)/
После ареста митрополита Петра заместителем местоблюстителя стал митрополит Сергий, впоследствии безоговорочно осужденный «карловчанами». Интересно отметить, что в самом начале он занял другую позицию по отношению к «карловчанам», чем его предшественники. В своем конфиденциальном письме от 13 сентября 1926 г. митрополит Сергий написал зарубежным епископам («карловчане» нарушили конфиденциальность, опубликовав письмо, после чего Сергий был снова арестован), что, ввиду отсутствия нормальной связи между ними и Московской патриархией, последняя не может руководить церковной жизнью за рубежом, тем более что распоряжения Патриархии могут оспариваться, как подложные или как основанные на недостаточной информации. Поэтому митрополит Сергий, исходя, очевидно, из принципа экономии, предлагал создать центральное заграничное церковное управление, которое признавалось бы всей эмиграцией. В случае, если это окажется невозможным, «лучше покориться воле Божией... встать на почву канонов и подчиниться... местной православной власти, например, в Сербии - сербскому патриарху... В неправославных странах можно организовать самостоятельные общины или церкви, членами которых могут быть и нерусские. Такое отдельное существование скорее предохранит от взаимных недоразумений и распрей, чем старание удержать власть и подчинить всех искусственно созданному центру».
Вопреки прямому смыслу письма, оно было истолковано «карловчанами» как доказательство того, что их Синод является законной высшей церковной властью над всей эмиграцией, несмотря на то что Синод признавался далеко не всей эмиграцией [23].
Меньше чем через год Сергий издал упоминавшуюся выше Декларацию лояльности, которая отличалась от последнего воззвания - завещания патриарха только тем, что в ней выражалась, явно неискренне, благодарность советскому правительству за его заботу о нуждах Церкви. Эта Декларация вызвала церковные расколы в самой России. Почва для этих расколов была подготовлена уже патриаршим завещанием, в котором тоже говорилось о лояльности. Но такие высказывания было легче простить людям уже умершим или мученикам, каковыми являлись патриарх Тихон и митрополит Петр, очевидно, участвовавший в составлении последнего воззвания патриарха. Сергий находился в другом положении: хотя он провел в заключении четыре довольно коротких срока [24], он не был так популярен, как Тихон, и, наконец, он был не патриарх, а заместитель местоблюстителя патриарха. Тем не менее, умеренная критическая оценка воззвания патриарха появилась еще до Декларации митрополита Сергия. В своем послании группа заключенных епископов предостерегала против слишком ревностных выражений лояльности к советской власти и считала, что эта лояльность не может быть безоговорочной. Церковные расколы в России будут рассмотрены нами ниже, сейчас же мы вернемся к расколам в эмиграции.
Митрополит Антоний (Храповицкий)
Своей продолжительностью, значением и влиятельностью Карловацкий раскол в значительной степени обязан личности митрополита Антония, одного из самых влиятельных епископов и консервативных богословов-реформаторов Русской церкви перед революцией, авторитет которого признавался и за пределами Российской империи. Будучи ректором Московской духовной академии, он решительно содействовал освобождению православного богословия от влияния абстрактной и скептической немецкой науки, опираясь при этом на наследие восточных отцов церкви и жизненный опыт православия. Он создал целую школу учеников и последователей среди молодых епископов и богословов. Он был ревностным сторонником безбрачия и монашества, и под его влиянием многие выпускники богословских академий приняли монашество и стали впоследствии епископами. Одним из них был Евлогий, будущий митрополит Западной Европы. Будучи противником церковных реформ Петра I, Антоний добивался восстановления патриаршества, освобождения Церкви от всякого вмешательства со стороны правительства, но в то же время в своих политических взглядах он был крайне правым, даже реакционером и довольно узким русским националистом [25].
В 1905 г., когда большинство епископов в своих докладных записках Синоду говорили о необходимости церковных реформ и высказывались за Собор, в котором участвовали бы белое духовенство и миряне, Антоний считал, что в Соборе должны участвовать только епископы и что миряне и белое духовенство могут присутствовать на Соборе только как наблюдатели и консультанты без права голоса. Он стоял за сокращение церковной бюрократии и за преобразование Церкви в федерацию митрополичьих округов, возглавляемую патриархом и Собором епископов. Другими словами, он добивался епископской гегемонии, в то время как «Группа 32-х» хотела совершенно обратного, как впоследствии и «живоцерковники» [26].
На Всероссийском церковном соборе 1917-1918 гг. при выборах патриарха он получил большинство голосов, но жребий пал на Тихона, который и стал патриархом. Когда патриаршая Церковь в России пошла на компромисс с советским правительством, в эмиграции те, кто голосовал за Антония на Всероссийском соборе, стали, естественно, на сторону его и возглавляемого им Синода.
О том, как высоко стоял авторитет Антония за границей, свидетельствует тот факт, что, когда 29 декабря 1920 г. митрополит Дорофей, местоблюститель Вселенского патриарха, признал возглавляемое Антонием Высшее церковное управление, он обратился к нему со следующими словами: «Патриархат разрешает любые действия под Вашим руководством, так как патриархат знает, что Ваше Высокопреосвященство никогда не сделает ничего противного канонам». Такое отношение к митрополиту Антонию, очевидно, и было причиной того, что Константинополь воздерживался от открытого осуждения Антония и его Синода, по крайней мере, до 1931 г., когда Вселенский патриарх аннулировал запрещение в служении, наложенное в 1927 г. Карловацким синодом на митрополита Евлогия и его духовенство, и принял Западноевропейскую епархию в свою юрисдикцию. (Необходимо напомнить, что, даруя митрополиту Антонию свое признание, патриархат сохранял за собой все судебные прерогативы.) В частном разговоре с русским епископом из Америки Вселенский патриарх Василий сказал: «Вселенский патриархат никогда не признавал Карловацкий синод. Мы отвечали на письма митрополита Антония потому, что он русский епископ, а не потому, что он возглавляет Синод» - и добавил, что ввиду неканоничности положения Антония налагаемые им прещения и отлучения являются недействительными [27]. То, что Константинополь не осудил самовольный переезд Высшего церковного управления на территорию Сербского патриарха, объясняется, по-видимому, тоже личным уважением к Антонию. С канонической точки зрения русские епископы не могли выйти из юрисдикции Вселенского патриарха, не получив от него официального разрешения, а Сербский патриарх не мог принять их как своих гостей. С точки зрения канонов, оказавшись на территории другой поместной православной церкви, митрополит Антоний и его епископы должны были подчиниться Сербскому патриарху. Приглашая митрополита Антония обосноваться в Югославии, патриарх Димитрий поставил условием, что в ведении митрополита Антония будут находиться только те русские священники в Югославии, которые не присоединились к Сербской патриархии, военные священники белой армии, а также бракоразводные дела русских, живущих в Югославии [28].
Но под влиянием великодержавных «имперских амбиций» митрополит Антоний замахнулся на чужую территорию, пренебрегая своей богословской совестью. В то же время гостеприимная Сербская Церковь не решалась поставить своих русских гостей на место. С канонической точки зрения, как только Московская патриархия назначила новых епископов в епархии, оставленные бежавшими епископами, последние становились в лучшем случае викариями Сербского патриарха, кроме тех случаев, когда они получали назначение в другие епархии. Именно в таком положении были митрополит Евлогий, поставленный патриархом Тихоном во главе русских приходов в Западной Европе, находившихся до того в ведении митрополита Петербургского, и митрополит Платон, поставленный Тихоном во главе русской православной митрополии в Америке. Таким образом, признание русскими епископами Карловацкого синода могло основываться только на личном их уважении к митрополиту Антонию, а не на каких-либо канонах. Примером высокого авторитета личности митрополита Антония может служить факт неповиновения митрополита Евлогия указу патриарха от 5 мая 1922 г. о принятии власти у митрополита Антония, что в дальнейшем привело к трагическим церковным расколам за рубежом [29].
Будучи выдающимся архиереем и богословом, митрополит Антоний был в то же время убежденным монархистом, и в условиях эмиграции тоска по прошлому и неприятие настоящего привели к тому, что в 1921 г. на Соборе в Карловцах политические эмоции одержали верх над церковным сознанием. Решение о созыве этого съезда духовенства и мирян, который должен был упорядочить церковные дела в эмиграции, было принято на съезде монархистов в Бад Рейхенгалле, на котором митрополит Антоний сказал митрополиту Евлогию: «Как приятно быть среди своих», имея в виду монархистов. То, что съезд в Карловцах был созван по инициативе политической партии, является, конечно, аномалией, и то, что митрополит Антоний с готовностью на это согласился, можно объяснить только его монархическими взглядами. Те же тенденции проявились в резолюции о монархии, принятой на съезде в Карловцах, который был провозглашен Собором, и в воззвании об антисоветском крестовом походе, которое было составлено на основании постановлений, принятых на этом Соборе [30]. Официозом Карловацкого синода стал «Двуглавый Орел», издававшийся Высшим монархическим советом под редакцией Рклицкого, будущего синодального епископа Флоридского Никона. В 1926 г. в этом журнале началась яростная кампания против Свято-Сергиевского богословского института в Париже, против знаменитого богослова о. Сергия Булгакова и против издательства ИМКА-пресс; всем им было предъявлено обвинение в «жидо-масонских связях». Последовавшие раздоры и расколы даже вызвали серьезные подозрения, не проникли ли в Карловацкий синод агенты организованного ГПУ «монархического» Треста, целью которого было разложение эмигрантских монархических организаций [31].
После того как в 1922 г. Синод лишился признания со стороны Московской патриархии и занял открыто политическую позицию, его законность была поставлена под вопрос Евлогием и Платоном, которых поддержали их духовенство, богословы и миряне. Несмотря на личное влияние Антония и, несмотря на то, что накаленная антисоветская атмосфера в эмиграции делала борьбу с «карловчанами» особенно трудной, только три-четыре прихода перешли в то время из юрисдикции митрополита Евлогия в юрисдикцию Карловацкого синода [32].
Культурными центрами русской диаспоры были Париж, Берлин и Прага (в этом порядке), что же касается численности русского населения вне России, то на первом месте стояли Прибалтика и Польша, затем Франция. Ни одна из этих территорий не входила в юрисдикцию Карловацкого синода. Единственным районом, где у «карловчан» была многочисленная паства, являлись Маньчжурия и Китай. В Харбинской Епархии в 1930 г. было 46 храмов и два монастыря; обслуживалась она 88 священниками [33]. Но в культурном и политическом отношении это была «глухая провинция» русского зарубежья. Карловацкий синод считал своей областью и Японию; и даже особым определением от 9 сентября 1926 г. предписал Японской православной церкви праздновать постоянные праздники по григорианскому календарю, который нынешние наследники митрополита Антония чуть ли не анафематствуют. Но после разрыва «карловчан» с Москвой архиепископ Японский Сергий остался в юрисдикции Московского патриархата [34].
До того как митрополит Сергий потребовал от зарубежного духовенства присяги о лояльности, в юрисдикцию Карловацкого синода входили только небольшое число приходов на Балканах, два-три прихода в Германии, Православная церковь в Китае и несколько приходов в Северной Америке. С другой стороны, на съезде духовенства и мирян, созванном в 1927 г. митрополитом Евлогием для обсуждения требования митрополита Сергия (Страгородского), было представлено одиннадцать стран, вообще же в его юрисдикцию входили приходы в тринадцати европейских странах и в Австралии. Некоторые из присутствовавших на этом съезде отказались подписать присягу. Один из отказавшихся священников объяснил свой отказ следующим образом: «Все духовенство должно, по крайней мере, молить Бога избавить нашу любимую родину от богоборческой власти. Поэтому было бы лицемерием с моей стороны заявлять, что я признаю законность и благотворность советской власти для моей родины. Церковь не может быть аполитичной по отношению к такой власти» [35].
В создавшейся обстановке письмо митрополита Сергия от 1926 г., первая часть которого могла быть неверно истолкована как оправдание позиции Синода, приобретало особое значение.
Митрополит Евлогий
Как было сказано выше, митрополит Евлогий вместе с митрополитом Антонием находились под арестом в Польше с декабря 1918 г. до лета 1919 г. и вернулись в Россию в расположение деникинских войск только в августе 1919 г.
После эвакуации белых Евлогий эмигрировал в Сербию по приглашению сербского правительства. Оттуда он обратился в Константинопольское ВЦУ с ходатайством назначить его администратором русских приходов в Западной Европе. Прошение было удовлетворено, но некоторые священники в Западной Европе, бывшие до того в ведении Петербургского митрополита, выражали свое сомнение в законности такого назначения из епископов, покинувших свои епархии. Митрополит Петербургский Вениамин вскоре положил конец сомнениям, подтвердив законность этого назначения, и патриарх Тихон издал особый указ, назначавший Евлогия временным администратором всех русских приходов в Западной Европе, так что Евлогий стал викарием митрополита Петербургского [36].
Таким образом, из всех зарубежных епископов, вошедших в Карловацкий синод, только Евлогий и Платон, возглавлявший русские приходы в Америке, получили назначение от Матери-Церкви. Но то, что Евлогий обратился с прошением о назначении в канонически сомнительное церковное управление в Константинополе, было опасным прецедентом. Хотя это церковное управление было признано Вселенским патриархом, Евлогий не мог не знать, что никакой патриарх не имеет права принимать в свою юрисдикцию духовенство, не получившее канонического отпуска от своего правящего епископа, в то время как бежавшие епископы продолжали считать себя, и считались другими, подчиненными патриарху Тихону. Этот факт, как и то, что впоследствии Евлогий из чувства личной преданности и уважения к митрополиту Антонию несколько раз истолковывал каноны очень широко и даже один раз поступил противно канонам, подорвал его авторитет. Когда, понимая, что зашел в своих уступках слишком далеко, и опираясь на каноны, он выступал против самочинства Карловацкого синода, «карловчане» обвиняли его в том, что он прибегает к канонам только тогда, когда это ему удобно. Так, например, когда в своем указе от 5 мая 1922 г. патриарх приказал распустить Синод и назначил Евлогия, произведенного тогда в митрополиты, управляющим всеми приходами в Европе, Евлогий написал Антонию: «Этот указ... был издан, без сомнения, под давлением большевиков. Я не признаю обязательности этого документа, даже если он и был написан самим патриархом. По своему характеру это политический, а не церковный документ. За границами Советского Союза он не имеет никакого значения и ни для кого не обязателен». Синод был преобразован, и Евлогий стал его вице-председателем [37].
Но когда деятельность Синода стала приобретать все более политическую окраску и Синод начал издавать декларации от лица не только эмиграции, но и всей России, Евлогий стал отрицать законность Синода, ссылаясь на тот же указ патриарха. Дело в том, что в это смутное время все истолковывали каноны очень широко и даже их нарушали. Так, например, на Всероссийском соборе 1917-1918 гг. патриарху Тихону было поручено составить тайный список преемников на случай, если после его смерти или ареста большевики не допустят избрания нового патриарха, несмотря на то что такие назначения канонами запрещаются. Но в необычных условиях того времени и вследствие личного авторитета патриарха законность этого назначения никем не оспаривалась. Положение осложнилось, когда каждый из названных в завещании митрополитов стал в свою очередь назначать преемников и когда власти начали их поочередно арестовывать и освобождать. Несмотря на то, что эти дальнейшие назначения делались не по поручению Собора, их легитимность, насколько это известно, не была поставлена под вопрос.
Все понимали, что в создавшихся условиях буквальное следование канонам невозможно, но в то время как одни руководствовались церковными интересами и обращались к канонам, чтобы предотвратить церковную анархию, другие позволяли себе использовать Церковь в политических целях. Непоследовательное поведение Евлогия объясняется, по-видимому, именно тем, что он всегда ставил Церковь выше политики. Но такое свободное обращение с канонами, не основанное на каких-либо ясных принципах, возможно только в том случае, если все руководствуются теми же соображениями. В действительности же политиканствующие карловацкие епископы и их советники использовали эти колебания Евлогия против него [38].
Анализ конфликта между Евлогием и Карловацким синодом показывает, что Синод стремился сохранить полноту власти дореволюционного Святейшего Правительствующего синода над зарубежными епископами. Стремление к централизации в духе обер-прокурорского периода проявилось уже на Соборе 1923 г., когда было отвергнуто предложение митрополита Евлогия о создании автономных митрополичьих округов. (Евлогий хотел сохранить органическую связь с Москвой и в то же время, принимая во внимание различные политические и общественные условия, считал децентрализацию необходимой). Синод стремился взять на себя роль всероссийской церковной власти не только в эмиграции, но и в самой России, и этот вопрос ставился на повестку дня всех соборов епископов с 1923 по 1926 г. В 1923 г. была принята резолюцию о том, что Высшее церковное управление за рубежом временно берет на себя обязанности всероссийской церковной власти впредь до восстановления на посту патриарха Тихона или его преемника. (Резолюция была принята, когда патриарх находился под арестом.) В 1924 г. был поднят вопрос о необходимости и возможности передать Синоду епископов, возглавляемому митрополитом Антонием, все права и обязанности всероссийской церковной власти. В 1925 г. Собор епископов не состоялся, но уже 9 апреля Синод предложил, что в случае если советское правительство не позволит законному местоблюстителю патриарха управлять в России Церковью, то для блага Русской церкви следует «предоставить председателю Архиерейского Синода с правами временного, до созыва Всероссийского священного собора, заместителя патриарха представительствовать Всероссийскую Православную Церковь и, насколько позволят условия и обстоятельства, руководить церковною жизнью и Церковью не только вне России, но и в России».
Как уже было сказано, Синод колебался, признать ли митрополита Петра законным местоблюстителем. 12 ноября под давлением шестидесяти епископов в России, подписавших заявление о признании Петра, Синод согласился признать его, но только временно, с тем, что окончательное решение по этому вопросу будет вынесено Собором русских архиереев за рубежом. Таким образом, Синод присвоил себе функцию утверждения своего же главы, которая принадлежит только Высшему церковному управлению автокефальных церквей. Митрополит Евлогий, второй по старшинству после Антония член Синода, которого даже не известили заранее об этом заявлении, заметил: «Не митрополит Петр нуждается в признании маленькой группой епископов-беженцев, а мы нуждаемся в его признании». Собор карловацких епископов, состоявшийся в июне-июле 1926 г., внезапно постановил лишить митрополита Евлогия его автономии, хотя он был назначен самим патриархом и канонически только патриарх мог изменить его положение. После этого митрополит Евлогий и митрополит Платон покинули Собор и порвали отношения с Синодом [39].
Это было истолковано Синодом как бунт Евлогия и Платона против церковной власти. Но обвинение в неповиновении было необоснованным, так как оба митрополита получили свое назначение от Московской патриархии, а не от Синода, так что их участие в Синоде было добровольным и не означало их подчинения Синоду [40]. Из всех членов Синода только они получили каноническое назначение и не вторгались на территории других автокефальных церквей.
Между тем, как уже было сказано, митрополит Сергий был освобожден и приступил к исполнению своих обязанностей местоблюстителя. Евлогий признал его своим главой, в то время как Синод отказался признать Сергия и безоговорочно осудил его Декларацию о лояльности и в особенности его требование о том, чтобы зарубежное духовенство подписало присягу о лояльности.
Евлогий ответил на это требование в своей проповеди в парижском соборе 4 сентября и в письме Сергию от 12 сентября. В проповеди он сказал: «Мы не можем... быть лояльными по отношению к советскому правительству... это требование политическое по своему характеру и с канонической точки зрения для нас не обязательно. Что же касается второго требования... не превращать церковь в политическую арену... оно чисто церковное... [исполнение его] является нашим священным долгом по отношению к страждущей Матери-Церкви». В официальном письме Сергию Евлогий указал: «Мы, русские эмигранты, не являемся гражданами Советского Союза... и наше членство в Русской православной Церкви не может быть основанием для требования от нас, эмигрантов, «лояльности», т.е. легального повиновения советской власти. Полностью сознавая мой долг перед Матерью-Церковью и во имя моей безграничной любви к ней, я обязуюсь твердо стоять на... позиции невмешательства церкви в политическую жизнь и не допускать использования амвона в политических целях». В своем ответе митрополит Сергий принял эту формулировку и заявил, что «лояльность» не может, конечно, обозначать повиновение советским законам. Он заявил также, что его не интересует текст присяги, если только все духовенство подпишет обязательство о невмешательстве Церкви в политику [41]. После этого состоялся созванный Евлогием епархиальный съезд, одобривший его действия и его формулировку присяги, которая была подписана всем духовенством, за исключением двух-трех священников во Франции и вышеупомянутого священника в Женеве.
После этого «карловчане» начали захватывать приходы, находившиеся в юрисдикции митрополита Евлогия, что было явным нарушением канонов, тем более что, будучи неканоничным, Синод никакой юрисдикции не имел и иметь не мог. Более того, Синод присвоил себе право запрещать в служении епископов, находившихся в юрисдикции Московской патриархии. В 1927 г. «карловчане» наложили на Евлогия запрещение в служении, обвиняя его в неповиновении, на что Евлогий ответил, что, так как он никогда не находился в подчинении Синоду, это запрещение является недействительным [42].
Вскоре, однако, положение Евлогия стало довольно шатким. После того как он истолковал присягу о лояльности в смысле политической нейтральности, его отношения с Москвой начали обостряться. Сергий упрекал его в том, что он занимается антисоветской политикой, а Евлогий отвечал, что его высказывания о преследовании Церкви в России являются его пастырским долгом и имеют религиозный, а не политический характер. Это положение продолжалось до тех пор, пока Евлогий не принял участия в совместных молитвах англикан и православных за страждущих христиан в России, которые состоялись в Англии во время особенно яростной кампании против Церкви, развернутой Сталиным в 1929 г. Эти молитвы шли вразрез с явно навязанным Сергию заявлением на пресс-конференции о том, что Церковь якобы не подвергается преследованиям. Митрополит Евлогий провел в Англии неделю, участвуя в совместных молитвах и выступая с проповедями о страданиях верующих в России. Вскоре после этого Сергий потребовал у него объяснения. Евлогий ответил, что взывать о помощи бессловесным страдальцам и мученикам в России является его пастырским долгом. В ответ на это Сергий приказал Евлогию уйти на покой и передать все обязанности архиепископу Владимиру, следующему по старшинству епископу в Западноевропейской епархии. Архиепископ Владимир отказался, после чего Сергий потребовал от Евлогия обязательства никогда больше не участвовать в подобного рода публичных выступлениях. Тем временем Евлогий созвал епархиальный съезд духовенства и мирян. На этом съезде его просили не уходить на покой на том основании, что законность его положения исходит от патриарха Тихона, а не от последних решений митрополита Сергия. Тогда Евлогий обратился к Сергию с прошением разрешить создание временно независимой епархии на основании вышеупомянутого указа митрополита Агафангела о временной автокефалии, что означало бы распространение этого указа на территории вне России. Вместо этого Сергий наложил прещение на Евлогия и все подчиненное ему духовенство и потребовал, чтобы все оставшиеся верными Москве приходы перешли в ведение митрополита Литовского Елевферия, который оставался в московской юрисдикции [43].
То, что Евлогий, который до этого настаивал на исполнении распоряжений Московской патриархии (за исключением вышеупомянутого указа 1922 г.), теперь отказался исполнить указ Сергия, дало «карловчанам» повод обвинять его в канонической непоследовательности. Каноническая оценка этого вопроса будет дана в девятой главе нашей книги. Во всяком случае, Константинополь постановил, что прещение Евлогия Сергием является необоснованным, и принял Евлогия в свою юрисдикцию. С тех пор епархия Парижская и Западноевропейская оставалась экзархатом Вселенского престола до 1965 г., когда под давлением Москвы патриарх Афинагор односторонне порвал с ней юрисдикционные отношения и потребовал, чтобы она присоединилась к Московской патриархии. Вместо этого данная епархия провозгласила себя независимой Французской церковью, с которой, как это ни странно, Константинополь сохранил литургическое общение. В 1973 г., вскоре после смерти патриарха Афинагора, новый патриарх Димитрий вновь принял эту епархию, сделав ее русским наместничеством Греческого митрополита во Франции [44].
Расколы справа в России
Хотя Регельсон, разделяя точку зрения «карловчан» и подобных им схизматиков в самой России, пишет, что в Декларации митрополита Сергия, изданной в июле 1927 г., «православных больно задели слова, свидетельствовавшие о переходе с позиции аполитичности на позицию внутренней духовной солидарности с властью» [45], в действительности такого рода опасения вызвало уже «завещание» патриарха Тихона. Сергиевской декларации 1927 г. предшествовало майское 1926 г. Обращение епископов-соловецких узников к советскому правительству. В нем вопрос об отношениях между Церковью и государством в СССР рассматривался в свете церковного учения и канонов. Его цельность и богословская глубина достойны того, чтобы остановить на нем внимание читателя.
/Оно также показывает, сколь несостоятельны попытки профессора Джона Кертисса и других западных авторов возложить ответственность за преследования с палача на жертву./
В самом начале обращения указывается, что государственный закон об отделении Церкви от государства нарушается не Церковью, а самим правительством, которое не позволяет Церкви иметь нормальное центральное, епархиальное и приходское управление. Епископам не разрешают жить в тех епархиях, куда они были назначены патриархом или его местоблюстителем. Церковь, которая должна нести Евангелие всем, лишена права давать детям религиозное воспитание. Местоблюститель патриарха или около половины всех епископов находятся под арестом. Монастыри насильно закрываются, несмотря на то, что они стали монашескими трудовыми коммунами и кормятся своим собственным трудом. Православная Церковь страдает больше всех других, так как правительство вопреки своим же законам искусственно поддерживает обновленцев. Конфисковав все городские соборы патриаршей Церкви, и передав их обновленцам, правительство как бы признало их государственной Церковью. Эти соборы пустуют, так как верующие не идут к обновленцам. Делегаты на обновленческие «соборы» получают даровые билеты и размещаются в Москве за счет правительства. Большинство находящегося в заключении духовенства было арестовано за отказ признать обновленцев. Долг Церкви - проповедовать Евангелие, оставаясь при этом политически нейтральной и лояльной правительству, но пример обновленцев показывает, что правительство хочет превратить духовенство в слуг государства и агентов полиции. Правительство обвиняет Церковь во вмешательстве в политику, в действительности же Церковь делает все возможное, чтобы остаться вне политики, в то время как обновленцы открыто занимаются политикой, примером чему может служить постановление обновленческого «Собора» о лишении патриарха Тихона «звания и сана патриарха» и письмо архиепископа Соловья, содержащее сфабрикованную ГПУ клевету на патриарха и митрополита Петра.
История показывает, что Церковь может жить своей жизнью в самых разных условиях: и в мусульманской Турецкой империи, и в демократических Соединенных Штатах Америки, оставаясь при этом лояльной в гражданском отношении, отдавая кесарево - кесарю, а Божье - Богу. Такое положение возможно и в Советском Союзе, несмотря на глубокие противоречия между учением Церкви и марксистской идеологией правящей партии: Церковь признает бытие духовного начала, коммунизм его отрицает. Церковь верит в Живого Бога, Творца мира, руководителя его жизни и судеб, коммунизм не допускает его существования, признает самопроизвольность бытия мира и отсутствие разумных конечных причин в его истории. Церковь полагает цель человеческой жизни в небесном призвании духа и не перестает напоминать верующим об их небесном отечестве, хотя бы жила в условиях наивысшего развития материальной культуры и всеобщего благосостояния, коммунизм не желает знать для человека никаких других целей, кроме земного благоденствия. С высот философского миросозерцания идеологическое расхождение между Церковью и государством нисходит в область непосредственного практического значения, в сферу нравственности, справедливости и права: коммунизм считает их условным результатом классовой борьбы и оценивает явления нравственного порядка товарищество и беспощадность борьбы; Церковь внушает верующим возвышающее человека смирение, коммунизм унижает его гордостью; Церковь сохраняет плотскую чистоту и святость плодоношения, коммунизм не видит в брачных отношениях ничего, кроме удовлетворения инстинктов. Церковь видит в религии животворящую силу, служащую источником всего великого в человеческом творчестве, основу земного благополучия, счастья и здоровья народов. Коммунизм смотрит на религию как на опиум, опьяняющий народы и расслабляющий их энергию, как на источник их бедствий и нищеты. Церковь хочет процветания религии, коммунизм - ее уничтожения. При таком глубоком расхождении в самых основах миросозерцания между Церковью и государством не может быть никакого внутреннего сближения или примирения, как невозможно примирение между положением и отрицанием, между «да» и «нет», потому что душою Церкви, условием ее бытия и смыслом ее существования является то самое, что категорически отрицает коммунизм. Вот почему никакие компромиссы или даже уступки со стороны Церкви не могли примирить эти диаметрально противоположные учения. Это показывает провал всех жалких попыток обновленцев изменить слова богослужений и молитв так, чтобы они отражали не монархические, а республиканские отношения между Богом и человеком, и их попытки очистить церковный календарь от всех святых «буржуазного» происхождения. Все это привело к отчуждению верующих, и попытка обновленцев занять место традиционной Церкви провалилась.
Тем не менее, заключенные епископы считают сосуществование Церкви и советского государства возможным, но только при условии строгого соблюдения закона об отделении Церкви от государства. Тогда Церковь не будет вмешиваться в социально-экономическую деятельность правительства, и не будет мешать гражданам страны исполнять свой гражданский долг, а правительство не будет вмешиваться в духовную жизнь Церкви, и не будет препятствовать религиозной жизни своих граждан. В Послании признается, что в прошлом Церковь вмешивалась в общественно-политическую жизнь страны и выступала против нового режима, но это было во время гражданской войны, когда революция проявляла себя исключительно со стороны разрушительной. Всюду действовали группы подозрительных лиц, выдававших себя за агентов правительства, а в действительности оказавшихся самозванцами с преступным прошлым и еще более преступным настоящим. Они и избивали епископов и священнослужителей, ни в чем не повинных, врывались в дома и больницы, убивали там людей, расхищали там имущество, ограбляли храмы и затем бесследно рассеивались. Было бы странным, если бы при таком напряжении политических и своекорыстных страстей, при таком озлоблении одних против других, среди этой всеобщей борьбы одна Церковь оставалась равнодушной зрительницей происходящих нестроений. Составители Послания говорят, что Церковь призывала к миру и порядку и осуждала тех, кто вызывал хаос, беспорядки и страдания. «Но с течением времени, когда сложилась определенная форма гражданской власти, патриарх Тихон заявил в своем воззвании к пастве о лояльности в отношении к советскому правительству, решительно отказался от всякого влияния на политическую жизнь страны. Патриарх Тихон осудил политическую деятельность Карловацкого синода и издал указ о его роспуске. Это все, что он мог сделать, так как Церковь не может судить священнослужителей за их политические мнения и выступления. Со времени издания патриаршего воззвания в 1923 г. ни один священнослужитель не был осужден советским судом за антисоветскую деятельность. Все находящиеся в заключении священнослужители были арестованы в административном порядке.
В самом конце Послания говорится, что если советское правительство примет эти условия для сосуществования, то Церковь «возрадуется о праве тех, от кого это будет зависеть. Если же это ходатайство будет отклонено, она готова на материальные лишения, которым подвергается; встретит это спокойно, памятуя, что не в целости внешней организации заключается Ее сила, а в единении веры и любви преданных Ей чад Ее, наипаче же возлагает Свое упование на непреоборимую мощь Ее Божественного Основателя и на Его обетование о неодолимости Его создания» [46].
Вскоре после этого Послания, в июне 1926 г., митрополит Сергий составил и разослал «проект декларации, очень близкий по духу к Соловецкому обращению: лояльность советской власти, несовместимость христианства и марксизма, полное отделение Церкви от государства, отмежевание от эмигрантского политиканства». Но власти никак не реагировали на оба документа - очевидно, они их не удовлетворяли, - если не считать четвертое заключение митрополита Сергия в тюрьму, по-видимому, за организацию подпольных выборов патриарха (см. выше). Во время его пребывания в тюрьме, вероятно, шли переговоры о содержании такой декларации, которая привела бы к легализации Церковного управления. И вот, как уже говорилось в предыдущей главе, в конце марта митрополит Сергий был выпущен из тюрьмы (будучи заблаговременно перевезен из нижегородской в московскую тюрьму), а 29 июля 1927 г. появилась его пресловутая Декларация, тоже более подробно освещенная в предыдущей главе. Никита А. Струве верно характеризует сущность этой Декларации, когда говорит, что вместо линии отделения Церкви от государства эта Декларация поставила Церковь «в союзно-подчиненное отношение к государству»; но не прав он, когда говорит, что Сергий сделал это в момент, когда правительство «проводило политику полного ее разрушения» [47] - такая политика стала очевидной только в 1929 г.; и митрополита Сергия можно здесь только обвинить в отсутствии дара пророчества-предвидения. На дворе стоял еще нэп, и никто не ожидал его столь стремительного сворачивания. Чего же митрополит Сергий добился своим стремлением такой дорогой ценой получить возможность отстроить внешние формы церковной структуры? Власти признали, наконец, его Священный синод, «состряпанный» им единолично так же, как сделал патриарх Тихон по своем выходе из заключения в 1923 г. Однако это никак не обезопасило членов нового Синода: почти все они исчезли в лагерях или были расстреляны, и к 1939 г. весь правящий епископат РПЦ состоял из двух митрополитов - Сергия и Алексия Ленинградского (Симанского) /Алексий I (Симанский Сергей Владимирович, 1877-1970) - патриарх Московский и всея Руси с 1945 г. В 1921-1922 гг. был викарием и временно управлял Петроградской митрополией. В октябре 1922 г. был арестован и сослан в Казахстан. С 1926 г. управляет Новгородской епархией с титулом архиепископа Тихвинского; является ближайшим сотрудником митрополита Сергия (Страгородского), участвует в составлении Декларации от 29 июля 1927 г. С октября 1933 по февраль 1945 г. управлял Ленинградской епархией. На Поместном соборе 1945 г. избран патриархом Московским и всея Руси. Умер в Москве, погребен в Троице-Сергиевой лавре./ и двух архиепископов - Сергия (Воскресенского) и Николая (Ярушевича) /Николай (Ярушевич Борис Дорофеевич, 1892-1961) - митрополит Крутицкий и Коломенский. В 1922 г. стал епископом Петергофским. В 1927 г. подписал Декларацию Сергия и вошел в состав Временного патриаршего Священного синода. С 1935 г. - архиепископ Петергофский. В 1941 г. стал митрополитом Киевским и Галицким, экзархом Украины. В 1944 г. назначен митрополитом Крутицким и Коломенским, управляющим Московской епархией. Скончался в Москве, погребен в Троице-Сергиевой лавре./ [48].
В оправдание Сергия нужно признать, что под вопрос была поставлена не только внешняя организация Церкви. После ареста митрополита в декабре 1926 г. все три назначенные им преемника были по очереди арестованы. В то же время продолжались аресты других епископов. На свободе оставались лишь немногие епископы, и их число продолжало уменьшаться. В своем послании епископам от 31 декабря 1927 г. Сергий оправдывает свою Декларацию следующим образом: «...расстройство церковных дел дошло, казалось, до последнего предела... Центр был мало осведомлен о жизни епархий, а епархии часто лишь по слухам знали о центре. Были епархии... которые... часто не знали, за кем идти, чтобы сохранить православие» [49].
Аналогичная ситуация возникла и в 1923 г., когда опасения в связи с положением, сложившимся в Церкви, заставили патриарха Тихона раскаяться в своей прежней «антисоветской деятельности» и просить об освобождении из-под стражи. Выйдя из тюрьмы и ознакомившись с действительным положением, патриарх сказал в частном разговоре, что, если бы он знал, что обновленцы сделали так мало успехов, он вообще остался бы в заключении [50]. Для патриарха духовная сплоченность, выражавшаяся в том, что массы верующих остались в патриаршей Церкви, была важнее, чем внешнее церковное устройство. Сергий же считал, что Церковь не сможет выжить, не сохранив хотя бы минимума церковной администрации. В то время как Тихон продолжал отстаивать независимость Церкви и после своего заявления 1923 г., Сергий после Декларации 1927 г. продолжал сдавать позиции только для того, чтобы сохранить церковную организацию.
Даже с чисто утилитарной, прагматической точки зрения нельзя не признать, что правительство не оправдало надежд Сергия. После Декларации 1927 г. был признан только его Синод, а не вся возглавляемая им Церковь. В 1929 г. вышло новое советское законодательство о религиозных объединениях.
/Речь идет о Постановлении Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров РСФСР от 8 апреля 1929 г., которое с изменениями и дополнениями, внесенными Указом президиума Верховного Совета РСФСР от 23 июня 1975 г., действовало вплоть до принятия в 1990 г. нового закона РФ «О свободе вероисповеданий»./
Оно утверждало, что правительство признает только «двадцатки» мирян, которые составляют приход и арендуют помещение у местных властей, и подтверждало, что «религиозные объединения и избираемые ими исполнительные органы не имеют прав юридического лица». Церковные общины и приходы не имеют права производить сборы средств на Церковь или устанавливать членские взносы и должны быть зарегистрированы в местных органах. «Двадцатки», не получившие регистрации в течение года, должны быть ликвидированы. Решения об открытии новых приходов или о регистрации уже существующих зависели целиком от местных властей, что позволяло не только не допускать открытия новых приходов, но и произвольно закрывать уже существующие.
Нужно признать, что, по крайней мере, теоретически, это законодательство содержало и некоторые уступки со стороны правительства. Впервые в СССР признается власть епископа над священниками, нарушение хода богослужения становится уголовным преступлением, наказуемым тюремным заключением сроком до шести месяцев. Для того чтобы приход мог легально функционировать, требовалась регистрация как религиозной общины, так и священнослужителя. Местные органы могли отвергать отдельных членов «двадцатки», но по отношению к духовенству такого права они не имели. В теории регистрация духовенства требовалась для того, чтобы ставить правительство в известность. В действительности же регистрация духовенства скоро стала использоваться как возможность контролировать назначение священнослужителей, что позволяло властям оказывать давление на епископов, священников и мирян. Последовавшее десятилетие показало, что правительство не собирается соблюдать свое же законодательство о религиях. В 1929 г. в Конституцию была внесена поправка, которая запрещала религиозную пропаганду и ограничивала религиозную деятельность церковными стенами, в то время как право на антирелигиозную пропаганду было оставлено в силе [51]. Это ограничение религиозных прав было сохранено в Конституциях 1936 и 1977 гг. и остается в силе до сего дня.
Судя по тому, что после смерти митрополита Сергия и избрания патриарха Алексия, когда давление на Церковь ослабло и начали открываться церкви и семинарии, и многие из тех, кто порвал с Сергием в конце 20 - начале 30-х гг., вернулись в патриаршую Церковь, включая и такого авторитетного архиерея, как Афанасий (Сахаров), можно заключить, что, если бы правительство не подорвало авторитета Сергия обманом и массовыми гонениями, начавшимися в 1929 г., расколы справа не достигли бы того размаха, который они приняли с конца 20-х гг., а быть может, и вообще бы сошли на нет; тем более что, как будет показано ниже, большинство расколов было вызвано не непосредственно Декларацией, а или видимым бессилием Сергия противостоять вмешательству советской власти в управление Церковью, или спорами о пределах полномочий митрополита Сергия как заместителя местоблюстителя [52]. И вернулись многие откольники в Патриархию, одни в конце 30-х гг., другие (большинство) - после Отечественной войны (в том числе епископ Афанасий, призвавший всех «катакомбников» вернуться под омофор патриарха Алексия, и профессор-протоиерей Верюжский, о котором пойдет речь ниже), когда Церковь находилась в гораздо более порабощенном большевиками состоянии, чем в 20 - начале 30-х гг.
Было много разных расколов, от крайне правых групп, которые не приняли воззвания патриарха и начали отходить от патриаршей Церкви уже в 1925 г. (впоследствии они стали известны под именем Истинно православная церковь), до умеренных, таких, как группы митрополитов Агафангела и Кирилла и их многочисленных последователей, которых называли «непоминающими». Они осуждали Декларацию митрополита Сергия и его церковную политику и не поминали на богослужениях ни его, ни советское правительство, но признавали и каноничность духовенства патриаршей Церкви, и действительность ее таинств. Поэтому они не запрещали своим последователям посещать официальные церкви и участвовать в таинствах. Оба митрополита были назначены патриархом Тихоном как его преемники и стояли выше Сергия по старшинству [53].
Митрополит Агафангел заверил Сергия, что, хотя он сам никогда не сможет с ним сотрудничать, он признает Сергия главой Русской церкви, пока митрополит Петр находится в тюрьме. Всем, обращавшимся к нему за советом, он рекомендовал духовно признать возглавляемую Сергием Церковь, посещать ее богослужения и не создавать новых расколов. Незадолго до смерти он получил телеграмму с вопросом, правда ли то, что он примирился с Сергием. Он ответил: «Да, это правда». Через шесть месяцев он скончался [54].
Кирилл занял гораздо более непримиримую позицию, которую он отстаивал (находясь большей частью в тюрьме или в ссылке под надзором) до самой своей смерти в 1944 г. Он не соглашался с тем, как Сергий толковал каноны, оправдывая законность своего положения, и осуждал Сергия за его капитуляцию перед советской властью. Стремясь во что бы то ни стало восстановить в Церкви иерархический порядок и дисциплину, Сергий запретил в служении тех епископов и священников, которые отказались следовать его указаниям и провозгласили свою независимость от его Синода, ссылаясь на патриарший указ 1920 г. о местной епархиальной автокефалии в случае развала центральной церковной власти или невозможности установить с ней связь. Сергий считал, что на этот указ ссылаться нельзя, так как центральная церковная власть существует, т.е. он и его Синод, и что связь с этой властью возможна.
Кирилл не соглашался. В письме своему викарию, епископу Афанасию, от 15 мая 1929 г. (с копией, посланной митрополиту Сергию) он пишет, что заместитель местоблюстителя не обладает правами местоблюстителя, не имеет прав законотворчества и потому не имел права организовывать при себе Синод. Сергий сделал правильно, убедив митрополита Петра лишить признания архиепископа Григория и его Синода, но теперь впадал в ту же ошибку, что Григорий, единолично создав свой Синод. Поэтому Кирилл не признает Сергия в качестве своего руководителя, не может сослужить ему и ему подчиненному духовенству, не допускает совместное поминовение себя и Сергия за богослужениями в своей епархии, но молиться за Сергия, как за любого христианина, можно и должно. Личный грех Сергия никак не лишает его таинства благодатности, и если вокруг не будет единомысленного митрополиту Кириллу духовенства, он, Кирилл, примет соборование от сергианского духовника. Мирянам советует ходить в сергианские храмы и принимать там все таинства, если поблизости нет храма «непоминающих». На утверждение митрополита Сергия (в ответе митрополиту Кириллу), что он обладает теми же правами, что и Петр, так как последний передал ему всю полноту власти (а в свою очередь патриарх Тихон предоставил свою патриаршую власть избранным им преемникам, в том числе Петру), поэтому Петр фактически «и.о. патриарха», а не местоблюститель), Кирилл уже из ссылки отвечает, что то было по смерти патриарха, а, пока жив митрополит Петр, Сергий не имеет полноты власти. В ответе Сергий указывает, что никто не подвергал сомнению полноту власти митрополита Агафангела, когда патриарх Тихон был в заключении. Таково же положение Сергия при арестованном Петре. Далее он упрекает Кирилла в непоследовательности: с одной стороны, он признает таинства митрополита Сергия, с другой - оказывает предпочтение всем «непоминающим», в том числе и «иосифовцам», которые называют «сергиан» сатанистами и отрицают благодатность таинств, ими совершаемых».
В одном из своих писем к Сергию Кирилл написал, что враждующие группировки признали бы Сергия своим главой, если бы он руководствовался духом соборности и предварительно обсуждал свои решения с другими епископами, обращаясь с ними как с братьями, и проявлял готовность отказаться от тех решений, которые вызывали наиболее серьезные возражения. В таком случае, исходя из практических соображений, епископы признали бы и созданный им Синод, но Сергий просто командовал другими епископами, как если бы он имел на это канонически неоспоримое право. Сергий назначил над Кириллом церковный суд (который так и не состоялся) и лишил его звания митрополита Казанского. Кирилл объявил эти постановления неканоничными и продолжал оказывать большое влияние на «непоминающих», руководить которыми он все же едва ли мог, так как находился под надзором в ссылке; в 1934 г. он был арестован. С другими епископами Сергий поступал гораздо резче: митрополит Иосиф, епископ Алексий (Буй) и другие были запрещены в служении и удалены на покой. Более мягкие меры по отношению к Кириллу объясняются тем, что он пользовался большим влиянием среди духовенства (когда в 1926 г. была сделана попытка избрать патриарха путем переписки, Кирилл получил большинство голосов), и Сергий не решался поступить с ним так же резко, как с другими епископами; правда, Кирилл, как видно из вышеприведенных цитат, и не заходил в такие крайности, как, например, митрополит Иосиф и его последователи. Но и митрополиту Кириллу Сергий в сердцах дал понять, почему он так строг в наказаниях за отколы: «Вам не нравится учреждение Синода, другому - декларации [что еще раз подчеркивает, что Кирилл порвал с Сергием не из-за Декларации 1927 г.], третий найдет, что я слишком снисходителен к падшим, четвертый - наоборот». Если по таким поводам будут отколы, пишет далее Сергий, то Церковь перестанет существовать [56].
Дело митрополита Иосифа (Петровых) заслуживает отдельного рассмотрения. В списке преемников, составленном митрополитом Петром 6 декабря 1925 г., Иосиф стоял на втором месте, сразу после Сергия. Сергий назначил его митрополитом Ленинградским. После ареста Сергия Иосиф стал на его место и, опасаясь ареста, в свою очередь, составил список своих преемников: архиепископов Корнилия (Соболева), Фаддея (Успенского) и Серафима (Самойловича). Регельсон, один из лучших специалистов по этому периоду, комментирует это так: «Документ этот показывает, до какой степени развилась ложная идея заместительства... Распоряжение митрополита Иосифа оставляет впечатление, будто речь идет не о Церкви, но об армии, в которой любыми средствами должно сохраняться единоначалие... Митрополит Иосиф в этот период совершенно не отдает себе отчета в том, что, устанавливая новую систему преемственности Высшего церковного управления, он (впрочем, вслед за митрополитом Петром) покушается на такое действие, которое не дерзал совершать даже сам Святейший патриарх, строго и безупречно выполнявший соборное постановление».
/Регельсон, 115. Он составил список четырех архиереев - преемников митрополита Петра в порядке очередности, в случае чрезвычайных обстоятельств, и шести архиереев, наследующих заместителю местоблюстителя./
Это обвинение может быть предъявлено и митрополиту Сергию, который пошел по пути, проложенному митрополитом Иосифом и сменившим его архиепископом Серафимом. Когда при возникшей чехарде заместителей в конце 1926 г. архиепископ Томский Димитрий объявил временную автономию своей епархии, архиепископ Серафим запретил его в священнослужении [57]. Интересно отметить, что именно эти епископы впоследствии обвиняли Сергия в неканоническом поведении, когда Сергий принял те же меры по отношению к ним. Тогда они отказались признать Сергия своим главой.
Назначенный в Ленинград митрополит Иосиф не получил разрешения властей переехать туда и находился под надзором в Ростове Великом. 13 сентября 1927 г. митрополит Сергий назначил его архиепископом Одесским на том основании, что Иосиф фактически не может управлять Ленинградской епархией. Иосиф объявил это постановление неканоничным, так как епископ не может быть смещен против своей воли и воли своей паствы, кроме как церковным судом в случае серьезного преступления. (Нужно заметить, что в дореволюционной России перемещение епископов, обычно по распоряжению императора или обер-прокурора, было обычным явлением.) Иосиф стал главой самых непримиримых противников Сергия, которые не признавали не только его административных полномочий, но и действительность совершаемых им таинств. Они считали, что то, что Сергий превысил свою власть и неканонически присвоил себе права местоблюстителя, лишает его благодати, что делает совершаемые им таинства недействительными.
Слабость позиции Иосифа заключалась в том, что: 1) будучи назначен Сергием в Ленинград, он признал каноничность этого назначения; 2) занимая положение заместителя местоблюстителя, сам Иосиф истолковывал свои полномочия очень широко; 3) он выступил против Декларации Сергия не сразу после ее появления, а только после того, как Сергий перевел его в Одессу [58]. Ответ на последнее возражение дает верный сторонник Иосифа, епископ Гдовский Димитрий, который пишет, что, когда эта Декларация была опубликована, она «представлялась нам первоначально одним из обычных даже для патриарха подтверждений о невмешательстве Церкви в дела гражданские. И нам пришлось изменить отношение к нему лишь тогда, когда обнаружилось, что послание начинает оказывать сильное влияние и на дела чисто церковные и искажать не только канонически, но даже и догматически лицо Церкви». Дальше идет перечень этих искажений: незаконное создание Синода, требование поминать на богослужениях Сергия наряду с митрополитом Петром, до сорока случаев перемещения епархиальных архиереев, совершенных под давлением гражданских властей. Особые опасения «непоминающих» вызывал сам состав Синода: некоторых из его членов подозревали в сотрудничестве с властями, других - в сочувствии обновленцам.
/Версия об обновленчестве патриарха Алексия I, повторяемая Регельсоном, не совсем верна. Согласно Левитину, после ареста митрополита Петроградского Вениамина ГПУ пообещало архиепископу Алексию, ставшему администратором Петроградской епархии после ареста митрополита, что жизнь митрополиту Вениамину будет сохранена, если он, Алексий, снимет митрополитово прещение с трех петроградских священников-обновленцев (Введенский и др.). Посоветовавшись с епархиальным советом, который постановил, что любые действия для спасения митрополита оправданы, Алексий восстановил их в священных правах. Позднее, когда митрополит Вениамин был все же расстрелян, архиепископ Алексий слезно раскаивался в содеянном.
Затем, пользуясь указом патриарха Тихона (1929 г.), Алексий и его викарий Николай (Ярушевич) объявили временную автокефалию Петроградской епархии, одновременно подчеркивая свою лояльность советской власти, избежав этим прямого подчинения обновленческому ВЦУ. (Левитин-Краснов, Шавров, 1:103-114 и 218-224, и 2:223-228.)/
На этом основании епископ Димитрий опасался, что Синод ограничивает свободу Сергия, как это происходит в епархиях, где новые епархиальные советы ограничивают власть епископов. В последнем пункте этого перечня Димитрий обвиняет Сергия в незаконном требовании, чтобы верующие внутренне признали существующий строй, признали общность интересов с открытыми врагами Церкви [59]. Раскол ширился и привлекал огромные массы духовенства и верующих. Как утверждается в диссертации, написанной в 1965 г. в Ленинградской духовной академии, «во многих епархиях большинство приходов вернуло Декларацию ее автору... в некоторых епархиях (на Урале) до 90 приходов отослали Декларацию назад» [60]. Одним из последствий Декларации было возобновление возношения молитв за советское правительство за литургией. Это вызвало бурное возмущение верующих.
/Очевидно, что указ патриарха Тихона по этому вопросу был забыт и не соблюдался./
По данным митрополита Иосифа, к расколам присоединилось 26 правящих архиереев.
/Регельсон, 452; Хризостомус, 2:205-211. Если считать, что в 1930 г. митрополиту Сергию оставались верны 163 епископа (см. его пресс-конференцию 18 февраля 1930 г.), то в расколе справа было около 15% епископата. Малочисленность отколовшихся очень волнует митрополита Иосифа, который писал в 1928 г.: «Будем помнить, что большинством голосов (и подавляющим) была распята Сама Истина». (Струве Н. - Реплика, Вестник русского студенческого христианского движения, № 157 (1989), 205.) Правда, в некоторых епархиях до «90% приходов по получении текста Декларации отсылали его обратно автору в знак несогласия». (Балашов Н. - Еще раз о «Декларации» ... Вестник русского студенческого христианского движения, 157. С. 199.)/
Православная Россия разделилась на три группировки, различавшиеся своим отношением к Сергию. Одни считали действия Сергия пагубными для Церкви, другие объясняли их личным малодушием Сергия, третьи считали это решение мудрым, так как существование Церкви в советском государстве могло продолжаться только при этом условии [61]. Регельсон насчитывает шесть групп епископов, возглавлявших противников Сергия от Ярославской епархии, возглавляемой Агафангелом, который, в конце концов, примирился с Сергием, и Казанской епархии, возглавляемой Кириллом, который признавал благодатность Сергия и его духовенства, но отказывался сослужить с ним, так как причащение из одной чаши возможно только при условии мира и согласия, до самых крайних групп Даниловского монастыря, возглавляемого архиепископом Феодором (Поздеевским), который стал в оппозицию уже в 1923 г., когда патриарх Тихон сделал заявление о лояльности, и митрополита Иосифа, который даже не признавал благодатности таинств Сергия и его духовенства. Последнее было уже ересью, так как, согласно православному учению, административные действия священнослужителей не имеют никакого отношения к благодатности совершаемых ими таинств. В это бурное время мнение пострадавших за веру епископов-соловецких узников было особенно ценно. Нижеследующий соловецкий ответ на Декларацию, поддержанный 17 или 26 епископами (в источниках приводятся различные цифровые данные, если последняя цифра верна, то она представляет большинство соловецких архиереев в тот момент), показывает их «протест без отклонения или отмежевания от митрополита Сергия».
/Слова епископа Нектария (Трезвинского), поддержавшего Соловецкую декларацию 1926 г., но в 1928 г. порвавшего с Сергием. Большинство соловецких епископов остались решительными противниками раскола и отделения от Сергия до Поместного собора, на котором Сергий должен был дать отчет и, по словам митрополита Кирилла, принести покаяние. (Балашов. Указ. соч. С. 198-199.)/
Вот текст Соловецкой декларации 1927 г.:
«1. Мы одобряем самый факт обращения Высшего Церковного Учреждения к Правительству с заверением о лояльности Церкви в отношении Советской Власти во всем, что касается гражданского законодательства и управления. Подобные заверения, неоднократно высказанные Церковью в лице почившего Патриарха Тихона, не рассеяли подозрительного отношения к ней Правительства; поэтому повторение таких заверений нам представляется целесообразным.
2. Мы вполне искренне принимаем чисто политическую часть послания, а именно:
а) Мы полагаем, что клир и прочие церковные деятели обязаны подчиняться всем законам и правительственным распоряжениям, касающимся гражданского благоустройства государства;
б) Мы полагаем, что тем более они не должны принимать никакого, ни прямого, ни косвенного, ни тайного, ни явного, участия в заговорах и организациях, имеющих целью ниспровержение существующего порядка и формы правления;
в) Мы считаем совершенно недопустимым обращение Церкви к иноземным правительствам с целью подвигнуть их к вооруженному вмешательству во внутренние дела Союза для политического переворота в нашей стране;
г) Вполне искренне принимая закон, устраняющий служителей культа от политической деятельности, мы полагаем, что священнослужитель как в своей открытой церковно-общественной деятельности, так и в интимной области пастырского воздействия на совесть верующих не должен ни одобрять, ни порицать действий Правительства.
3. Но мы не можем принять и одобрить послания в его целом по следующим соображениям:
а) В абзаце 7-м мысль о подчинении Церкви гражданским установлениям выражена в такой категорической и безоговорочной форме, которая легко может быть понята в смысле полного сплетения Церкви и Государства. Церковь не может взять на себя перед Государством, какова бы ни была в нем форма правления, обязательства считать «все радости и успехи Государства своими успехами, а все его неудачи своими неудачами», так как всякое правительство может принимать решения безрассудные, несправедливые или жестокие, которым Церковь бывает вынуждена подчиниться, но не может им радоваться или одобрять их. В программу же настоящего Правительства входит искоренение религии, и для осуществления этой задачи им издан ряд законов. Успехи Государства в этом направлении Церковь не может признать своим успехом;
б) Послание приносит Правительству «всенародную благодарность за внимание к духовным нуждам православного населения». Такого рода выражение благодарности в устах главы Русской Православной Церкви не может быть искренним и потому не отвечает достоинству Церкви и возбуждает справедливое негодование в душе верующих людей, ибо до сих пор отношение Правительства к духовным нуждам православного населения выражалось лишь во всевозможных стеснениях религиозного духа и его проявлений: в осквернении и разрушении храмов, в закрытии монастырей, в отобрании святых мощей, в запрещении преподавания детям Закона Божия, в ограничении прав служителей Церкви, и как мало Правительство проявило внимания к религиозным потребностям населения в настоящее время в самом обещании легализовать церковные учреждения, лучше всего показывает оскорбительная для чувства верующих статья официального правительственного органа «Известий ЦИК», предваряющая текст послания митрополита Сергия;
в) Послание Патриархии без всяких оговорок принимает официальную версию и всю вину в прискорбных столкновениях между Церковью и Государством возлагает на Церковь, на контрреволюционное настроение клира, проявляющееся в словах и делах, хотя в последнее время не было ни одного судебного процесса, на котором публично и гласно были бы доказаны политические преступления служителей Церкви, а многочисленные епископы и священники лишь в административном порядке томятся в тюрьмах, ссылке и на принудительных работах за свою чисто церковную деятельность (борьбу с обновленчеством) или по причинам, часто неизвестным самим пострадавшим. Настоящей же причиной борьбы, тягостной для Церкви и для самого Государства, служит задача искоренения религии, которую ставит для себя настоящее Правительство. Именно это принципиальное отрицательное отношение правительства к религии заставляет Государство с подозрением смотреть на Церковь и независимо от ее политических выступлений, а Церкви не позволяет принять законов, направленных к ее разрушению;
г) Послание угрожает исключением из клира Московской Патриархии священнослужителям, ушедшим с эмигрантами, за их политическую деятельность, то есть налагает церковное наказание за политические выступления, что противоречит постановлению Всероссийского Собора 1917-1918 гг. от 3 (16) августа 1918 года, разъяснившему всю каноническую недопустимость подобных кар и реабилитировавшему всех лиц, лишенных сана за политические выступления в прошедшем (Арсений Мацеевич, свящ. Григорий Петров).
4. Наконец, мы находим послание Патриаршего Синода неполным, недоговоренным, а потому недостаточным. Закон об отделении Церкви от Государства двусторонен: устраняя Церковь от вмешательства в политическую жизнь страны, он гарантирует ей невмешательство Правительства в ее внутреннюю жизнь и в религиозную деятельность ее учреждений. Между тем закон этот постоянно нарушается органами политического наблюдения. Высшая церковная власть, ручаясь за лояльность Церкви в отношении к Государству, открыто должна будет заявить Правительству, что Церковь не может мириться с вмешательством в область чисто церковных отношений государства, враждебного религии. СОЛОВКИ 14 (27) сентября, 1927 г. [62].
Как мы видим, однако, письмо это решительно осуждает любую политическую оппозицию советской власти со стороны Церкви, а тем самым осуждает «карловчан» и призывает держаться от разрыва с митрополитом Сергием»! Активными же защитникам и церковной политики митрополита Сергия были среди прочих соловецких узников: епископ Иларион (Троицкий) - один из главных составителей Соловецкого обращения 1926 г., архиепископы Прокопий (Титов), Амвросий (Полянский), Евгений (Зернов), Петр (Зверев), епископы Глеб (Покровский) и Мануил (Лемешевский). Тот факт, что все они погибли, за исключением Мануила, который, проведя четверть века в лагерях и ссылках, кончил жизнь митрополитом Куйбышевским, доказывает, что верность митрополиту Сергию вознаграждалась таким же мученическим венцом, как и непризнание его.
Любопытно сравнить с этой критической аргументацией позиции епископа Илариона (Троицкого) и духовного старца Всеволода - все три письма написаны в 1928 г.
Иларион, письмо первое: «Я ровно ничего не вижу в действиях митрополита Сергия и Синода его, что бы превосходило меру... терпения... возьмите деятельность Синода с 1721 по 1917 г. [63] Там... было больше сомнительного, и, однако, ведь не отделялись ... А главное, есть терциус гауденс /лат. букв, «третий радующийся»; третье лицо, извлекающее пользу из борьбы двух./, и ему-то все будто подрядились доставлять всякое урешение ...»
Второе письмо о митрополите Иосифе и его последователях: «Везде писаны пустяки, кто напротив пишет. ... А Осиповы письма уж очень не понравились... У него будто злоба какая.
И самый главный грех тот, что его на другую должность перевели... Допреже [т.е. при царях] по каким пустякам должность меняли и еще были рады, а теперь заскандалили».
Старец о. Всеволод более строг и досконален: «И те и другие неправы. Митрополит Сергий и его Синод... смешивают церковное дело с политикой... Но не таковы еще эти преступления, чтобы можно было объявить митрополита Сергия безблагодатным и требовать ... разрыва с ним молитвенного общения... Правы те, кто выставляют против митрополита Сергия обвинения; но глубокая ... ошибка их... в том, что они порвали общение с ним и... объявляют его еретиком ... они за это будут отвечать перед Господом... И вы можете свободно ходить и в те, и другие храмы... Нельзя ходить только к... обновленцам, григорианам и украинцам. Этих последних бойтесь: они - безблагодатны» [64].
Узнав о перемещении митрополита Иосифа в Одессу и о его отказе принять это назначение, в декабре 1927 г. почти все ленинградское духовенство восстало против Сергия. Требования духовенства были изложены профессором, протоиереем В. Верюжским в письме митрополиту Сергию:
1) Синод, состоящий из назначенных, а не из избранных епископов, может быть только совещательным органом, все распоряжения должны исходить только от лица Заместителя;
2) три вызывающих возражения епископа должны выйти из состава Синода, в том числе Алексий (Симанский), будущий патриарх;
3) митрополит Иосиф должен быть возвращен на Ленинградскую кафедру;
4) имя митрополита Сергия не должно возноситься за литургией вместе с именем митрополита Петра;
5) распоряжение об устранении из богослужений молений о ссыльных епископах и о возношении молений за гражданскую власть должно быть отменено.
Сергий ответил решительным отказом на том основании, что Синод исполняет ту же функцию, что и при патриархе Тихоне, когда члены его тоже назначались, а не избирались, что он не может отказаться от курса церковной политики, который считает правильным и отвечающим нуждам Церкви, и что перемещения епископов - явление лишь временное и прекратится, когда отношения между Церковью и государством нормализуются. Относительно молений за заключенных Сергий ответил: «Устранено не моление за сущих в темницах и пленении (в ектении оно осталось), а только то место, которым... злоупотребляли, превышая молитвенное возглашение в демонстрацию». После ответа митрополита Сергия (1 (14) декабря 1927 г.) и было принято «иосифовцами» в Ленинграде при активном участии профессора-протоиерея Верюжского официальное решение отложиться от Сергия. Акт разделения от 13 (26) декабря обвинял митрополита Сергия в превышении власти и вплоть до покаяния митрополита Сергия на Соборе провозглашал единственным законным местоблюстителем Петра во имя сохранения той свободы, «которую даровал нам кровию Своею Господь наш Иисус Христос» [65].
«Иосифовцы», однако, разделились на два течения: одно принимало митрополита Петра и его решения, безусловно; другое считало, что если митрополит Петр признает законность нового курса митрополита Сергия, то и Петру не подчиняться. А митрополит Петр хоть и с оговорками, но продолжал поддерживать митрополита Сергия. Этому есть не менее двух свидетельств. Во-первых, письмо митрополиту Сергию от Петра из его ссылки в зимовье Хе от 26 февраля 1930 г., в котором он говорит: «...необходимо поставить церковную жизнь на тот путь, на котором она стояла в первое Ваше заместительство... Благоволите вернуться к той, всеми уважаемой, Вашей деятельности. Я... далек от мысли, что Вы решитесь вообще отказаться от возложенного на Вас послушания - это послужило бы не для блага Церкви... Пишу Вам откровенно, как самому близкому мне Архипастырю ... от святительской руки которого принял постриг и благодать священства». Другое свидетельство митрополита Литовского Елевферия, посетившего Москву осенью 1928 г. Там он встретил в Патриархии только что вернувшегося из ссылки иерарха, который по пути посетил митрополита Петра «и прожил с ним две недели. Местоблюститель познакомился с декларацией митрополита Сергия из газеты "Известия", в которой она была напечатана. По словам этого иерарха, митрополит Петр согласен с деятельностью митрополита Сергия, находя, что это - единственный выход при существующих там условиях» [66].
Сначала советское правительство старалось «помогать» Сергию, производя массовые аресты не подчинившихся ему епископов и священников. На допросах следователи ОГПУ сначала спрашивали у арестованных, как они относятся к «нашему» митрополиту Сергию и «Советской церкви», а потом часто вступали в богословские споры, стараясь доказать, что действия Сергия и его Декларация полностью соответствуют канонам.
Это делалось явно для того, чтобы углубить раскол и дать повод противникам Сергия обвинять его и его Синод в сотрудничестве с ГПУ. По мнению большинства противников Сергия, как в то время, так и впоследствии, лично Сергий в такого рода сотрудничество с ГПУ не вступал. Интересно отметить, что в то время как в 1926 г. епископов арестовывали за то, что они поддерживали Сергия, теперь их арестовывали за оппозицию к Сергию [67].
Один неизвестный епископ, оставшийся в оппозиции к Московской патриархии до 60-х гг., писал о последствиях этих мер: «В тридцатые годы после того, как были арестованы противники Сергия, были арестованы и те, которые надеялись спастись, поддерживая его. Церкви и монастыри продолжали закрываться и через десять лет после Декларации, которая сулила мирное и благополучное существование, по всей стране осталось только несколько открытых церквей в городах. Их даже стали называть «показными церквами». Кроме того, удержался сам митрополит Сергий и его незаконно организованный Синод. Так бы и продолжалось, если бы не война. На территории, оккупированной немцами, началось стихийное восстановление церквей... Сталин ... понял, что продолжение его прежней церковной политики было слишком для него опасно... и приказал Сергию вновь открыть церкви, закрытие которых Сергий еще недавно оправдывал в печатных заявлениях тем, что это делается согласно свободным решениям самих прихожан». Новые гонения на Церковь убедили выше цитированного автора в том, что новая политика Сталина была всего лишь тактическим шагом и что поэтому следует воздерживаться от общения с патриархом Алексием и его Церковью. Дальше автор старается доказать каноничность своей позиции тем, что каноны запрещают гражданским властям оказывать давление на решения соборов, так что решения, принятые под таким давлением, являются канонически недействительными [68]. (При последовательном применении этого критерия, придется признать, что все послепетровские церковные постановления, а также большинство постановлений ранней русской и византийской Церквей являются недействительными.)
Гонения на Церковь после 1934 г., почти полное уничтожение как противников Сергия, так и тех, кто его поддерживал, показали, что целью советского правительства было уничтожение всякой религии. В случае Сергия возможно и еще одно объяснение. Большая популярность «антисергиан» свидетельствовала, что массы верующих идут за тем, кто занял непримиримую позицию по отношению к власти и подвергается за это преследованиям. Если бы правительство не преследовало «сергиан», то повторилась бы история с обновленцами, которые растеряли свою паству. Таким образом, преследования помогли Сергию сохранить доверие части верующих. Можно предположить, что если бы не преследования 30-х гг., то патриаршая Церковь не смогла бы вызвать патриотический подъем десятков миллионов верующих во время войны с Германией. В 30-е гг. Сталин, конечно, не мог этого предвидеть, но в нужный момент в его распоряжении оказались остатки лояльной по отношению к нему церковной организации, которую он смог использовать в своих целях.
Что же касается «антисергиан», то собранные Регельсоном материалы о дальнейшей судьбе порвавших с Сергием епископов показывают, что большинство из них, в конце концов, примирилось с Сергием или с его преемником, патриархом Алексием. Особенно показателен пример епископа Афанасия, который был хиротонисан в 1921 г. и из сорока одного года своего епископства (он умер в 1961 г.) двадцать восемь лет провел в тюрьмах, лагерях и ссылках, а только 33 месяца в качестве правящего и викарного епископа (после возвращения из ссылки был за штатом по собственному выбору). В 1927 г. он был приговорен к трем годам принудительных работ за то, что поддержал митрополита Сергия. В 1933 г. он порвал с Сергием и занял позицию, аналогичную митрополиту Кириллу Казанскому [69]. Большинство катакомбного духовенства и мирян признавали его своим вождем. В 1945 г., после избрания патриарха Алексия, Афанасий написал окружное послание во все катакомбные церкви и скиты, призывая их вернуться в лоно официальной Церкви. Он признал законность избрания патриарха Алексия и считал, что Алексий не несет личной ответственности за то, что Сергий присвоил себе власть патриарха. В одном самиздатском источнике говорится, что, «согласно сомнительным слухам, в глухой провинции все еще сохранились разрозненные маленькие группы, отказывающиеся вступать в какие бы то ни было отношения с Патриархией. Даже если это правда, их влияние ничтожно» [70].
Такие группы сохранились до наших дней. Может быть, они и не так ничтожны, как это говорится в вышеприведенном самиздатском источнике (этот вопрос будет рассмотрен отдельно). Но уже в вышеупомянутом письме неизвестного епископа, написанном в 1962 г., содержится признание, что такие группы остались фактически без духовенства и без церквей и что поэтому верующие должны находить в официальной Церкви искренних священников, которые действительно стараются служить Богу, и входить в их приходы [71].
По свидетельству архимандрита Мисаила, в те годы (1978 г.) пребывавшему в Пантелеймоновском монастыре на Афоне, который пережил и пытки, и лагеря за свою веру, а также пребывал некоторое время в тайных монастырских скитах Урала и Сибири, никогда не порывая с Патриархией, многие «катакомбники», как и он, были лояльны Патриархии. Катакомбность их была в том, что, как незарегистрированные властями или лишенные регистрации, они действовали подпольно. Он также подтвердил, что катакомбные епископы после войны не хиротонисали епископов и избегали рукополагать священников, чтобы раскол не принял перманентный характер, и это одна из причин, почему упорные «катакомбники» остались фактически без духовенства.
О. Дамаскин (Орловский), много лет собирающий по всей стране материалы о новомучениках и имевший контакты с упорными «катакомбниками», например, на Алтае, нашел, что это уже секты, обросшие какими-то новыми неправославными понятиями и обрядами; и поэтому напрасно думать, что они часть какой-нибудь православной юрисдикции. Теперь уже они сами по себе, как старообрядцы.
Таким образом, большинство порвавших с Сергием епископов продолжало признавать благодатность официальной Церкви, несмотря на все политические маневры, уступки самого Сергия. Известно, что после войны отколовшиеся епископы не хиротонисали новых архиереев, очевидно не желая укоренения раскола (тайные хиротонии совершались на Соловках еще в 30-е гг.).
Примечания
[1]. Стратонов И. Русская церковная смута. 1921-1931. Берлин, 1932. С. 16-20; Левитин-Краснов А., Шавров В. Указ. соч. Т. 2. С. 153.
[2]. Карловацкий источник - прот. Владимир Востоков: рукопись «На северном Кавказе и на Кубани с Доном», с. 5-6 и «Незабываемые Крымские вечера летом 1920 г.» - оба в Бахметьевском архиве, дело св. Востокова. О судьбах - у митрополитов Антония и Евлогия: Митрополит Евлогий. Путь моей жизни. Париж, 1947. С. 31, 346-353.
[3]. Св. Ломако Г. Церковно-каноническое положение русского рассеяния. С. 3-16; карловацкая версия - см.: Польский М. Положение церкви в Советской России. Иерусалим, 1931. С. 15 и др.
[4]. Деяния русского всезаграничного церковного собора. С. 3-20.
[5]. Аничков Е. В. На грани //Сборник под ред. Зеньковского В. В.: Православие и культура. Берлин, 1923. С. 131-132.
[6]. Стратонов И. Исходный момент русской церковной смуты последнего времени // Путь. 1928. № 12. С. 89-99; Он же. Русская церковная смута, 1921-1931. Берлин, 1932. С. 23-32; Евлогий. Путь моей жизни. Париж, 1947. С. 395-397; Деяния (1922), 46-53.
[7]. Троицкий С. В. О неправде Карловацкого раскола. Париж, 1932. С. 99; текст Обращения: Церковный вестник. 1922. Апрель. № 3. С. 2-4.
[8]. Новое воззвание Тихона // Известия. 1923. 4 июня.
[9]. Стратонов И. Русская церковная смута, 1921-1931. Берлин, 1932. С. 46-49, 60 (Указ № 348); d'Herbigny. Les eveques russesen exil. Paris, 1931. С 53.
[10]. Польский М. Указ. соч. С. 21; Левитин-Краснов А., Шавров В. Указ. соч. Т. 2. С. 258 и др.; Т. 3. С. 7-16, 123-127; д' Эрбини М. Церковная жизнь в Москве. Париж, 1922. С. 53; Вестник Священного Синода. 1926. № 8-9. С. 13; № 10. С. 3; Левитин-Краснов А., Шавров В. Указ. соч. Т. 3. С. 7-16, 123-127.
[11]. Церковный вестник. 1926. Август. № 10-11. С. 12.
[12]. Регельсон Л. Указ. соч. С. 284, 337-338.
[13]. Евлогий Указ соч. С. 402-405, 605-612; Елевферий. Мои ответ... С. 29-30; Церковный вестник. 1923. Февраль. № 3-4. С. 8. Поразительно, что тот же Антоний, который в 1922 г. настаивал на передаче всей власти Евлогию и признавал его единственно каноническим епископом, в декабре 1924 г., т. е. за два года до раскола, пишет архиепископу Кентерберийскому (как видим, нынешний карловацкий антиэкуменизм был чужд митрополиту Антонию!), что Евлогий совсем не представитель Московского патриарха, а всего лишь епископ, подчиненный Карловацкому синоду. Об указе патриарха 5. V. 1922 г. пишет, что он был плодом большевистского насилия над патриархом, но что якобы в том же указе патриарх признает необходимость в общеэмигрантском управлении. Письмо умалчивает о том, что патриарх поручал это управление именно Евлогию. Свою легитимность Антоний основывает на том, что якобы к патриарху в Москву ездил (неназванный) представитель православных приходов в Чехословакии, где шел спор между митрополитом Евлогием и епископом Савватием, по поводу которого якобы Тихон сказал: передать вопрос на решение митрополиту Антонию. В письме ни слова о повторных запретах уже на Карловацкий синод в патриарших указах 1923 г. ЦГИА, ф. 6343, оп. 1, ед. хр. 252, л. 55-56.
[14]. Олсуфьев Д. Мысли соборянина о нашей церковной смуте. Париж, 1928. С. 17-20; Евлогий. Указ. соч. С. 115-117.
[15]. Стратонов И. Русская церковная смута. С. 60 и дал.
[16]. Польский М. Указ. соч. С. 11-12.
[17]. Левитин-Краснов А., Шавров В. Указ. соч. Т. 3. С. 8-9; Польский М. Указ. соч. С. 24.
[18]. Письмо князю Г. Р. Трубецкому // Вестник русского студенческого христианского движения. 1987. № 151. С. 229-230.
[19]. Виноградов В. П.: а) Письма // Вестник русского студенческого христианского движения. 1987. № 150. С. 253-254; б) О некоторых важнейших моментах последнего периода жизни и деятельности св. патриарха Тихона (1923-1925). Мюнхен, 1959. С. 40-53.
[20]. Доклад о. Дамаскина на конференции «Церковь и советская власть в 20-30-х гг.». Спб., 1992. Май.
[21]. Левитин-Краснов А., Шавров В. Указ. соч. Т. 3. С. 11-12.
[22]. Церковные ведомости. 1925. Август. № 15-16. С. 3-4; Раскол русской Церкви // Возрождение. 1925. № 41; Махароблидзе Е. Открытое письмо Карташеву // Церковные ведомости. 1925. № 15-16. С. 8-11; Стратонов И. Русская церковная смута. С. 126; Регельсон Л. Указ. соч. С. 97.
[23]. Рар Г. Плененная церковь. Франкфурт-на-Майне, 1954. С. 22-23.
[24]. Елевферий. Неделя в патриархии. Париж, 1933. С. 103.
[25]. Евлогий. Путь моей жизни. Париж, 1947. С. 37-46; Петров Григорий. У пустого колодца. М., 1911. С. 227-263; Шавельский Г.И. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. Нью-Йорк, 1974. Т. 1. С. 167; Т. 2. С. 161-168.
[26]. Отзывы епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе. Спб., 1906. Т. 1. С. 111-148; Т. 3. С. 186-194; архимандрит Попович Юстин. Тайна личности митрополита Антония // Русско-американский православный вестник. 1941. №8. С. 115-117.
[27]. Какое ироническое противоречие между первой и второй цитатой: Родзянко М. Правда о Зарубежной Церкви. Мюнхен, 1954. С. 5; Вселенский патриарх о церковной смуте // Возрождение. 1927. 11 марта. № 647.
[28]. Церковный вестник. 1922. Апрель. № 2. С. 8-9.
[29]. Каноническое положение Русской православной церкви за границей. Париж, 1927. С. 24-41, 50-61.
[30]. Евлогий. Указ. соч. С. 396-397, 604-695; Записки Зернова Н., сделанные на Соборе 1921 // Вестник русского студенческого христианского движения. 1974. № 114. С. 119-146; Ответ протоиерея Граббе Г. // Там же. 1975. № 116. С. 146-152; Комментарии Зернова // Там же. С. 152-153.
[31]. Церковный вестник. 1927. Январь. № 1-2. С. 2; Тальберг Н.Д. (бывш. ред. «Двуглавого орла»). Церковный раскол. Париж, 1927. С. 3-9; К сорокалетию пагубного евлогиевского раскола. С. 27 и др.; Федотов Г. Зарубежная церковная смута // Путь. 1927. Апрель. № 7. С. 119-120; Шульгин В.В. Три столицы; Войцеховский С. Л. Трест.
[32]. Евлогий. Указ. соч. С. 622-623.
[33]. ЦГАОР, ф. 6343, оп. 1, д. 239.
[34]. Там же, д. 232, л. 66; д. 234, л. 47-50.
[35]. Возрождение. 1977. 19 июля. № 777; Fletcher W. A Study in Survival. N. Y., 1965. P. 40.
[36]. Церковные ведомости. 1922. Март. № 1. С. 2; 1923. Сентябрь. № 17-18. С. 1; Каноническое положение Русской православной церкви за границей. Париж, 1927. С. 50-62.
[37]. Родзянко М. Указ. соч. С. 6.
[38]. См., напр., указ. выше работы М. Польского и М. Родзянко.
[39]. Каноническое положение Русской православной церкви за границей. С. 14-22 (цитаты в обратном переводе).
[40]. Там же. С. 45, 61-63 и др.; карловацкая т. зр.: Русская православная Церковь в Северной Америке. С. 6-9.
[41]. Возрождение. 1927. № 836. С. 1, 3; 1927. № 869. С. 1; 1928. № 1123. Официальное заявление Парижской епархии от 27.VIII.1928 в «Бахметьевских архивах», собр. Вышеславцева, коробка 7, папка 9. Также: Церковный вестник. 1927. Сентябрь. № 3. С. 1-11; 1927. Октябрь. № 3-4. С. 1.
[42]. Евлогий. Указ. соч. С. 418-422, 610-648; Каноническое положение Русской православной церкви за границей. С. 65-79.
[43]. Евлогий. Указ. соч. С. 622-623.
[44]. Каноническое положение Русской православной церкви за границей. С. 26-31; Евлогий. Указ. соч. С. 625-629; Князев А. Открытое письмо редактору // Вестник русского студенческого христианского движения. 1974. № 114. С. 114-118.
[45]. Регельсон Л. Указ. соч. С. 117-118.
[46]. Там же. С. 417-428. По словам Волкова С. А. (Архиепископ Иларион // Вестник русского студенческого христианского движения. 1981. № 134. С. 227), инициатором послания был епископ Иларион (Троицкий).
[47]. Струве Н. Соловецкие епископы и декларация митрополита Сергия, 1927 // Вестник русского студенческого христианского движения. 1988. № 152. С. 297-298.
[48]. Регельсон Л. Указ. соч. С. 187, 121-122.
[49]. Боголепов А. А. Церковь под властью коммунизма. Мюнхен, 1958. С. 30; Регельсон Л. Указ. соч. С. 187-188.
[50]. Левитин-Краснов А., Шавров В. Указ. соч. Т. 2. С. 215.
[51]. Боголепов А. А. Указ. соч. С. 12-13; Spinka M. Op. cit.P. 70-76; Шафаревич И. Законодательство о религии в СССР. Париж, 1973. С. 10-60.
[52]. Евлогий. Указ. соч. С. 194-195, 568-574. Из-за разногласий о пределах власти Сергия от него откололись митрополит Кирилл Казанский в 1929 г. и епископ Афанасий в 1933 г. См. переписку митрополитов Кирилла и Сергия в 1929-1930 гг. (Пражский архив, ф. 5919, оп. 1, д. 13). Откол епископа Афанасия см.: Регельсон Л. Указ. соч. С. 492.
[53]. Chrysostomus J. Kirchengeschichte Russlands der neusten Zeit. Munich - Salzburg, 1965-1968. T. 2. S. 125-130.
[54]. Регельсон Л. Указ. соч. С. 109-113, 152-160.
[55]. ЦГАОР, ф. 5919, оп. 1, д. 13 (май 1929-январь 1930).
[56]. Там же.
[57]. Регельсон Л. Указ. соч. С. 116.
[58]. Там же. С. 134-136, 451, 456-157.
[59]. Там же. С. 136-151.
[60]. Там же. С. 434.
[61]. Fletcher W. A Study in Survival. N. Y. 1965. P. 37.
[62]. Текст второго соловецкого послания - из диссертации игумена Иоанна (Снычева, ныне митрополит Санкт-Петербургский). - «Оппозиция митрополиту Сергию». Балашов. Указ. соч. С. 194-197.
[63]. В текстах, приведенных Струве, опечатка: с 1921 по 1927. Исправления указаны Балашовым (Указ. соч. С. 199).
[64]. Струве Н. Соловецкие епископы и декларация митрополита Сергия // Вестник русского студенческого христианского движения. 1988. № 152. С. 209-210; Регельсон Л. Указ. соч. С. 462-64.
[65]. Там же. С. 136-137; митрополит Санкт-Петербургский Иоанн (Снычев). Расколы // Христианское чтение: Журнал православной духовной академии. Спб., 1991. №6. С. 20-28.
[66]. Регельсон Л. Указ. соч. С. 490-491 (он полагает, что это письмо не дошло по назначению при жизни митрополита Сергия); Доклад митрополита Елевферия митрополиту Евлогию, 12 декабря 1928 г. // Вестник русского студенческого христианского движения. 1990. № 158. С. 290. См. также: Балашов. Струве. Указ. соч.; митрополит Иоанн (Снычев). Указ. соч. С. 8-49.
[67]. Регельсон Л. Указ. соч. С. 406-413, 465, 599.
[68]. Там же. С. 187-193.
[69]. Там же. С. 568-574; Крестный путь преосвященного Афанасия // Вестник русского студенческого христианского движения. 1973. № 107. С. 170-211.
[70]. Василевская В. Я. - свидетельство тетки зверски убитого несколько лет назад протоиерея Александра Меня, доктора психологии, педагога. Обратилась в православие формально из иудаизма в 30-х гг. в катакомбной общине в Загорске, руководимой о. Серафимом Батюговым, который был духовником епископа Афанасия. Пребывала в Катакомбной церкви до упомянутого обращения епископа Афанасия - «Катакомбы XX века», под ред. Дубининой А. С, погибшей в ГУЛАГе в 1977 г. Рукопись в архиве самиздата Кестонского колледжа. Вышеупомянутый анонимный «катакомбный» епископ в письме (1962 г.) тоже говорит, что времена меняются и «наших храмов теперь в СССР нет» (с. 192).
[71]. Там же. С. 193.
