Придя к власти, большевики сразу же начали войну против Церкви. Мотивом гонений они объявили ее контрреволюционность, но на самом деле с момента установления советской власти и конца гражданской войны «большевики не могли указать ни одного факта» контрреволюционной деятельности Церкви в России [1].
Однако гонения только укрепляли поддержку церковным народом именно гонимой части Православной церкви, т. е. так называемых «староцерковников» или «тихоновцев». К концу 20-х гг., как мы видели, ряды «тихоновцев» тоже заколебались в связи с распоряжением митрополита Сергия возносить за литургией молитвы за существующую власть (хотя это было всего лишь повторением такого же распоряжения патриарха Тихона 1923 г. [2]) и с публикацией Декларации лояльности митрополита Сергия. Но массовые закрытия церквей всех ориентации в 30-х гг. привели к тому, что верующие шли в ту церковь, которая уцелела, будь то «сергианская», «иосифлянская» или даже обновленческая. Именно в этих условиях стало возможным всеобщее признание Церкви, возглавляемой митрополитом Сергием, после того как в 1943 г. был заключен устный «конкордат» между ним и Сталиным.
По-видимому, митрополит Сергий надеялся, что в ответ на его Декларацию о лояльности правительство разрешит Церкви расширить ее общественную, культурную и просветительную деятельность. В июле 1928 г. в эмигрантской прессе появилось сообщение о специальной программе, составленной епископом Евгением (очевидно, по поручению самого Сергия), в которой рассматривались вопросы о религиозном воспитании детей, о специальных проповедях для детей, о пастырских и богословских семинарах для родителей, о церковных спортивных организациях, экскурсиях и публичных лекциях [3]. Но новое законодательство о религиозных объединениях, изданное 8 апреля 1929 г., и постановление Народного комиссариата внутренних дел от 1 октября 1929 г. положили конец этим надеждам. Сергий совершил тактическую ошибку, подписав Декларацию, не добившись предварительно уступок от советского правительства. Как уже было указано в предыдущей главе, новые законы запрещали всякую церковную деятельность вне церковных стен. Такая деятельность рассматривалась как пропаганда, право на которую отныне имели только атеисты. Религиозные объединения были лишены права устраивать специальные детские, юношеские, женские молитвенные и другие собрания, организовывать группы для обучения религии, а также кружки библейские, литературные или рукодельные. Запрещалась организация экскурсий, спортивных площадок, библиотек, читальных залов, санаториев и медицинской помощи. Деятельность священнослужителей была ограничена их местожительством и местожительством членов нанимавшего их прихода. Миссионерские поездки в места, где не было церкви и духовенства, рассматривались как нарушение закона. Вне церковных стен деятельность духовенства ограничивалась посещением больных и умирающих, на все другое требовалось специальное разрешение от местного Совета. Несмотря на то что Церковь не получила статуса юридического лица, все действовавшие в то время на территории РСФСР религиозные объединения были обязаны зарегистрироваться в течение одного года. Местные власти имели право отказать в регистрации, в случае чего приход закрывался и церковное здание у верующих отбиралось. Больше того, местные власти сохранили право контролировать состав «двадцаток» и отвергать неугодных, избранных приходом должностных лиц. Религиозные объединения не имели права организовывать какие бы то ни было центральные кассы для сбора добровольных пожертвований, устанавливать какие бы то ни было обязательные сборы и заключать какие бы то ни было контрактные соглашения. Запрещалась также всякая благотворительная деятельность, даже по отношению к нуждающимся священнослужителям и их семьям [4].
При строгом соблюдении этих законов Церковь явно не смогла бы выжить, по крайней мере, экономически. Так, например, в том же законодательстве было указано, что, поскольку Церковь не является юридическим лицом, договоры о ремонте церковного помещения могут заключаться только отдельными членами церковных органов, а не всем приходом и поэтому рассматривались как частные коммерческие сделки. Как таковые они облагались чрезмерным налогом, как и все частные предприятия в то время. Для того чтобы выжить, церковным органам приходилось обходить эти законы и жить в постоянном страхе, что их уличат в незаконных действиях. Таким образом, подчинение Церкви государству было достигнуто путем административных мер.
Во время первой пятилетки, когда в 1929 г. развернулась кампания против частного предпринимательства, Церковь рассматривалась как частное предприятие. Священники, епископы и приходы облагались совершенно непомерным налогом, как «доходные» частные предприятия. В случае неуплаты налога священники, епископы и члены приходского совета могли быть арестованы и их приходы закрывались.
В государственных архивах можно найти множество жалоб с мест на такие репрессии. Вот, например, письмо дочки арестованного священника М. П. Крыловой, адресованное М. И. Калинину (19.11.1930 г.): «Отца - священника Борщовской церкви... Костромского округа... арестовали более месяца назад».
Причин не сообщили, сведений нет. Семья обобрана, даже тулуп отобрали. «Когда я, после произведенных над нами бесчинств, спросила у председателя Рогова, что нам делать, он ответил: «Лучше всего идите в наложницы к какому-нибудь мужику». Без имущества и средств к существованию остались больная мать, больная сестра-подросток, брат 10 лет и пишущая письмо, 24-летняя девушка. Судя по ее письму, они были обречены на голодную смерть.
Характерен ответ прокурора округа на запрос ВЦИКа по этому делу: «Арестован Крылов и выслан в концлагерь на 5 лет по постановлению... тройки ОГПУ... правильно», ибо агитировал крестьян не вступать в колхозы, «внедряемые евреями, которые хотят закрывать русские церкви» [5]. А лишение семьи арестованного имущества прокурор объяснял налоговыми недоимками.
Оставим на совести прокурора Кулакова (если она вообще у него была) утверждение об антиколхозной агитации священника Крылова, но что «раскулачивание», т. е. уничтожение всех зажиточных крестьян, вело к гибели Церкви на селе, это бесспорно. Кто иной, кроме самостоятельного крестьянина, а тем более зажиточного, мог выручить сельского священника, обложенного налогом, превышающим его доходы или близким к тому? А что налоги зачастую были такого калибра, об этом свидетельствует и подборка выдержек из 26 «жалоб служителей религиозного культа, поступивших на имя тов. Калинина», очевидно в те же 29-30-е гг. Так, выписка из письма епископа Ижевского Синезия митрополиту Сергию гласит: священники «задавлены непосильными обложениями... задушены принудительными работами... обложение производится мясом, льном, маслом, яйцами, живностью, дичью... денежные взыскания: с.-х. налог, на индустриализацию, облигации госзаймов, на приобретение инвентаря, тракторизацию, самообложение и пр. За невыполнение в срок, часто исчисляемый часами, - опись имущества, выселение из домов, отдача под суд, ссылка и пр. Все духовенство безотносительно к возрасту и здоровью мобилизуется на лесозаготовки, без оплаты труда. ...Епископ Синезий... сам, при получаемом им содержании в 120 р. в месяц, обложен суммою в 10 703 р., каковую он должен уплатить в 2-дневный срок». В других выписках говорится об отказе местных властей зарегистрировать присланного Церковью сельского священника, выселении его властями из села среди ночи с угрозой быть судимым и отправленным в ИТЛ, если не подчинится приказу. Священникам, не имеющим ни поля под зерновыми, ни овец или коз, приказано в виде налога внести шерсть и рожь. «За неуплату оба (священнослужителя) осуждены нарсудом к 2 годам тюрьмы и на 5 лет высылки». У другого священника за то, что он звонил в колокола на Рождество, отобрано все имущество (от коровы до подушек, кочерги и ведра), «а самого его выгнали из церковной сторожки, где он проживал... Кроме того, им уплачено всех налогов 500 р.» Священник А. Ярцев села Толвицы Псковского округа пишет митрополиту Сергию: «Сегодня ночью пришел ко мне заведующий Елизаровской коммуной Двинский и взял у меня крест с шеи... часы, сапоги и др. домашние вещи». Другого священника обложили налогом в 250 пудов картошки. 31 октября он сдал 103 пуда, но ему приказали сдать остальное. Когда при помощи трех женщин ему удалось, работая всю ночь при фонарях, собрать нужный картофель, на ссыпном пункте отказались его принять под предлогом, что там есть и гнилой картофель. «За это священник Покровский был приговорен к 8 мес. тюремного заключения и конфискации имущества на 1000 р. Сейчас он сидит, а картошка, не принятая в ноябре, была принята в феврале этого года» [6]
Как на такие жалобы реагировал митрополит Сергий? Как известно, в том же году он дает интервью иностранным журналистам, в котором заверяет их в наличии церковной свободы и отсутствии гонений. Но вот как описывает этот эпизод митрополит Сергий-младший (Воскресенский) - экзарх Прибалтики, оставшийся там под немецкой оккупацией:
Митрополит Сергий согласился исполнить это требование большевиков под условием, что православные священники не будут подвергнуты так называемому раскулачиванию, как раз тогда происходившему, и это условие было действительно большевиками выполнено. Ценою унизительного интервью, во время которого за стеной присутствовал агент ГПУ, митрополит Сергий спас множество сельских священнослужителей - в те времена они еще исчислялись десятками тысяч - от разорения и гибели [7].
И действительно, 19 февраля 1930 г., через четверо суток после вышеупомянутого, далекого от истины интервью, митрополит Сергий направил советскому правительству секретный меморандум с перечислением гонений, требуя их прекращения, права на открытие духовных учебных заведений, церковных печатных изданий и нормального функционирования церковных управлений на всех уровнях.
/По сведениям, полученным митрополитом Евлогием окольными путями от священника из России, которому он абсолютно доверял, заявление от 15 февраля об отсутствии гонений было составлено ГПУ, а от Сергия только требовались стилистическая корректура и подпись. Реакция верующих была такова, что после заявления священник на литургии не решился вознести молитву за митрополита, после чего и отправился к Сергию за объяснением. Сергий сказал, что перед подписанием его держали две недели под арестом и угрожали арестовать всех тихоновских епископов и разрушить всю административную структуру Церкви. Это заставило его взять на себя крест греха лжи. «Путь», с. 621-623./
Одновременно, чтобы убедить советские власти в своей дальнейшей лояльности, митрополит Сергий принимает решение в отношении митрополита Евлогия в Париже. За его отказ гарантировать, что впредь он не будет участвовать в публичных экуменических молитвах за гонимых верующих в СССР (которые в официальной переписке митрополит Сергий толковал как акт политический, а Евлогий - как пастырский), митрополит Сергий лишает Евлогия звания экзарха и требует его ухода на покой. Помимо отсрочки уничтожения многих представителей духовенства ИГ сельских приходов до второй половины 30-х гг., этими актами митрополит Сергий добивается возобновления печатания в 1931 г. ежемесячного Журнала Московской патриархии, который был закрыт четырьмя годами позднее, выходившего нерегулярно и незначительным тиражом в 3000 экз., и кратковременного открытия нескольких пастырских училищ.
/Изъятие колоколов и запрет звона оправдывались официально введением непрерывной рабочей недели в 1929 г. и нуждой государства в меди для индустриализации. Инструкции предусматривали: 1) предоставить право регулирования колокольного звона... горсоветам и районным исполкомам... 2) ликвидировать колокола там, где звон запрещен; а где местные власти его разрешают, там изымать только «излишние колокола» - без указания, что понимать под «излишними».
Как в свое время Ленин в расчете на колоссальные доходы от изъятия церковных ценностей в 1921-1922 гг., так и в это время власти явно преувеличивали количество меди и серебра, которое государство может получить от переплавки колоколов. Секретная справка от 17 октября 1930 г. говорит, что был расчет получить 150 тыс. т меди, реально же можно рассчитывать не больше как на 74 600 т. По плану к 1933 г. должно было быть получено 130 тыс. т бронзы (на деле - не больше 55 800 т). К 1930 г. колокольной бронзы было получено всего 11 тыс. т. В другом документе говорится о сопротивлении местных советских органов отмене колокольного звона и изъятию колоколов. Речь идет, в частности, о Моссовете и Мосрабсовете. См.: ЦГАОР, ф. 5263, оп. 1, ед. хр. 2, л. 18 и 5; ф. 5407, оп. 2, д. 122./ [9].
Хотя митрополит Сергий и «наказал» митрополита Евлогия за экуменические молитвы за верующих в России, однако не может быть сомнения, что все выступления в защиту верующих СССР, в том числе и папы римского (за которыми довольно быстро последовала знаменитая статья Сталина в марте 1930 г. «Головокружение от успехов»), помогли митрополиту Сергию добиться приостановки фронтальной атаки на Церковь [10].
И действительно, в 1930-1931 гг. появляется целый ряд секретных инструкций ВЦИКа и Наркомфина с требованиями снизить ставки налогов с духовенства регулированием максимальных пределов налогов и пр. Так, циркуляр ВЦИКа от 20 июня 1930 г. указывает на главные нарушения законов о культах:
1. Произвольное изъятие у верующих культовых зданий и одностороннее расторжение с ними договоров.
2. Чрезмерное налоговое обложение зданий и духовенства.
3. Неправильное лишение духовенства жилплощади.
4. Незаконное чинение препятствий духовенству в «отправлении культа».
Циркуляр требует восстановления справедливости в трехмесячный срок: возвращения неправильно отобранных храмов, пересмотра страховых сумм, взимаемых с храмов и приведения их в соответствие с подлинной стоимостью зданий (каждое повышение обложения с 1928-1929 гг. должно быть мотивировано). «Не должны допускаться сборы и налоги, не установленные законом, как-то: сбор за исполнение песнопений под видом оплаты авторского гонорара, налог за продажу в молитвенных зданиях свечей и т. п.; виновные... должны привлекаться к ответственности». Циркуляр требует приведения налоговых обложений с духовенства в соответствие с их подлинными доходами. Каждое его увеличение должно быть обосновано. «Не допускать лишения служителей культа жилплощади в муниципализированных зданиях... лишение избирательных прав не может служить основанием к выселению. ...Плата за жилую площадь и коммунальные услуги... не должна превышать 30% общего дохода служителя культа». Дальше говорится, что нельзя с духовенства взимать поборы, относящиеся к организациям, в которых духовенство не имеет права по советскому закону состоять, как-то: кооперативные взносы, колхозные сборы (самообложение, тракторные сборы и пр.). «Лишенство» не лишает священника права на землепользование; но нельзя за это возлагать такие трудовые повинности на священнослужителя, которые приводили бы «к невозможности отправления культа». Раскулачивание священников допускается только в тех случаях, когда у священнослужителя налицо «кулацкое хозяйство». Следовало бы здесь заметить, что, поскольку никогда за историю советской власти не появлялось официального и точного определения, что такое кулацкое хозяйство, последний пункт оставлял возможность для широкого произвола как по отношению к духовенству, так и к крестьянам. Двумя месяцами позднее появляется уже секретное постановление Президиума ВЦИК «О налоговом обложении настоящих и бывших служителей культа за 1930-1931 гг.». Оно, во-первых, освобождает от сельхозналога всех бывших духовных лиц, снявших сан до 1 мая 1930 г. А дальше следуют налоговые правила, касающиеся духовенства, которые уже сами по себе говорят об узаконенном притеснении духовенства не меньше, чем вышеприведенный циркуляр говорил об объеме и масштабах незаконных преследований. По доходам от сельского хозяйства налог на священнослужителя не должен превышать налог крестьянина с таким же доходом больше чем на 100%. Даже если доход священнослужителя не увеличился по сравнению с 1928-1929 гг., налог может быть увеличен максимум на 75% по сравнению с предыдущим годом. Сумма общего налога по «нетрудовым доходам» (т. е. содержание, выплачиваемое приходом) не может превышать налог 1928-1929 гг. больше чем на 75% [12]. Документ кончается распоряжением Наркомфину разработать соответствующие инструкции. 20 февраля 1931 г. опубликован циркуляр Наркомфина союзным комиссариатам финансов за № 68, повторивший, в основном, уже перечисленные условия, правила и ставки взимания налогов с духовенства [13].
Итак, приблизительно на пять лет сельское духовенство, во всяком случае, да и в какой-то степени вся Церковь получили относительную передышку. Что передышка была весьма относительной свидетельствуют и вышеприведенные, фактически ограничительные документы, и продолжавшееся, хотя и не так интенсивно, как в 1929 г., закрытие храмов, и окончательное уничтожение монастырей к 1934 г., о чем еще будет сказано. Кроме того, как показывают некоторые секретные документы, изъятие церковных ценностей не ограничилось кампанией 1921-1922 гг. и возобновилось с новой силой в 30-х гг. В вышеприведенной подборке жалоб духовенства митрополиту Сергию на гонения есть и весьма любопытное письмо благочинного Камышинского округа священника В. Серебрякова о том, что «из некоторых церквей берутся священнические облачения, напрестольные кресты и евангелия для устройства спектаклей и карнавалов, по-видимому, не только для этого. Во-первых, в это время шла повсеместная конфискация колоколов под предлогом нехватки меди для программы индустриализации. Во-вторых, идут изъятия остающихся церковных ценностей «на нужды государства», в том числе и икон. Причем государственные учреждения, такие, например, как сектор науки Наркомпроса, возмущаются только тем, что «при закрытии церквей много икон и других ценностей уничтожается, тем самым теряется доход от их возможной продажи за границу» [14].
Но вернемся к одному из главных завоеваний митрополита Сергия 1930 г. - к Журналу Московской патриархии, в котором тоже можно найти отражение атмосферы террора тех лет. В нем публиковались очень серьезные, и даже блестящие богословские статьи, почти всегда написанные самим редактором - митрополитом Сергием. В большинстве епархиальных и приходских отчетов не указываются ни имена епископов и священников, ни названия епархий и приходов. Неясно, было ли это наивной попыткой митрополита оградить свое духовенство от слишком пристальной слежки ГПУ, или это была работа цензуры, охваченной шпиономанией. В журнале часто публиковались доклады о нарушениях церковных канонов и дисциплины, например, о принятии в клир священнослужителей-обновленцев без предварительного ознакомления с их моральным обликом, без требуемого покаяния и даже без уведомления епархиального архиерея. Бывали среди таковых и вступившие во второй брак. Митрополит настаивал на соблюдении канонов и церковной дисциплины, отменяя все местные решения, нарушавшие эти правила. Общее падение церковной дисциплины в то время позволяет понять, почему Сергий шел на такие уступки властям ради восстановления центрального церковного управления.
В Журнале Московской патриархии можно найти и много других интересных материалов, например, постановление Сергия о заочных похоронах в исключительных случаях, когда умерший был и умер христианином, но совершение церковных похорон оказалось невозможным [15]. Один из номеров открывается посланием Сергия патриарху Константинопольскому Фотию II относительно принятия последним в свою юрисдикцию западноевропейских русских приходов Московской патриархии. Сергий оспаривает притязания Вселенского патриарха.
В 1932 г., когда Сергий, в невероятно трудных условиях, старался восстановить церковный порядок и дисциплину, началась новая кампания против церкви, особенно в городах. В 1934 г. последовала небольшая передышка, хотя уже в этом году произошли первые аресты обновленческого духовенства. В 1936 г. началась массовая ликвидация всех религиозных учреждений; к 1939 г. эта цель была почти достигнута.
/Согласно Левитину удар 1929-1932 гг. пришелся в основном по церквам и духовенству на селе. В Ленинграде было относительно спокойно. Правда, в 1930 г. были арестованы три популярнейших пастыря: Николай Чуков (будущий митрополит Ленинградский Григорий), Николай Чепурин (выдающийся богослов, который, выйдя на свободу через 15 лет, станет ректором Московской духовной академии; но жизнь его оборвется через полгода) и Михаил Чельцов, тоже видный ученый и историк ранней Церкви, расстрелянный в 1932 г. В 1932 г. начнется огульное закрытие храмов в Ленинграде; были арестованы митрополит Иосиф (Петровых) и его последователи: епископ Алексий (Буй), 13 архиереев-иосифлян и большинство духовенства этого раскола, а также началось массовое закрытие монастырей. Левитин - «Лихие годы», 210-264; Регельсон, 464, 486-505./
В 30-е гг. Сталин завершал построение монолитного тоталитарного государства. В таком государстве не было места для Церкви, в особенности Церкви, сохранившей до некоторой степени внутреннюю независимость. (Даже после 1927 г. в своих письмах митрополит Сергий подчеркивал, что его требование лояльности имеет только гражданский и политический характер и что в своей вере, в своей духовной жизни, в богослужении и моральном учении Церковь сохраняет свою свободу.) Причиной перехода к политике массовой ликвидации религии было то, что все предшествовавшие антирелигиозные меры оказались недостаточными. Лишенная имущества и не признаваемая законом, Церковь не умирала и самим своим существованием опровергала марксистское учение о религии как о классовом явлении, обусловленном экономическими факторами [16]. Больше того, как уже было сказано выше, в 20-е гг. началось значительное церковное возрождение, которое продолжалось не только во время нэпа, но и в 30-е гг. В это трудное время между мирянами и духовенством было достигнуто небывалое дотоле взаимное понимание, чувство единства, любви и согласия. Количество и качество проповедей, вопрос о которых рассматривался уже на соборе 1917-1918 гг., достигло высокого уровня. Епископов охраняли организованные приходами группы добровольцев. Левитин пишет: «...когда наши епископы разъезжали в нарядных каретах, их так не встречали. А теперь они смиренно ходят пешком... а с каким почетом и благоговением встречает их народ. Отошли от них все блага мирские, и сами они стали не от мира сего» [17].
Организованные популярными епископами и священниками христианские группы молодежи, молодежные хоры и съезды стали обычным явлением. Левитин говорит, что если бы его спросили, как он представляет себе «идеальную христианскую общину», то он всегда вспомнил бы Петроград 20-х гг. Проповеди читались не только по воскресеньям, как до революции, но и в будние дни. Во многих церквах, раз или два в неделю, после короткого богослужения устраивались серьезные богословские лекции и дискуссии между мирянами и духовенством, для этого в церковь приносили скамейки и стулья. Почти в каждом приходе был, по крайней мере, один такой популярный священник, проповедник или учитель, вокруг которого собирались верующие. В 20-е гг., когда аресты и ссылки были еще краткосрочными, на свободе оставалось еще достаточно популярных священнослужителей. В то время не было еще закона об обязательной регистрации, так что священники и епископы, часто только что выпущенные на свободу, могли заключать договор с приходским советом и приступать к своей работе [18]. Закон о регистрации сделал это невозможным. Как патриарх Тихон, так и его заместители выступали против этого закона, но в 1927 г. Сергий пошел на уступки. Этот закон, как и законодательство 1929 г., показывает, что в своей борьбе с Церковью правительство могло рассчитывать только на грубую силу, террор и преследования.
Советские данные о религии и атеизме за эти годы не внушают доверия. Так, например, в одном из документов говорится, что в 1929 г. атеисты составляли не больше 10% населения страны, в другом число атеистов в 1930 г. определяется в 65%, а в третьем приводится цифра в 98,5%. Цифры эти явно вымышленные. Наряду с этим появлялись и более надежные данные - например, об участии московского населения в совершении церковных обрядов.
| 1925 | 1926 | 1027 | 1928 | |
| крещение детей | 56% | 59% | 60% | 68% |
| неизвестно (было ли совершено крещение) | 2 | 1 | 7 | 4 |
| церковные похороны | 58 | 59 | 67 | 66 |
| неизвестно (были ли церковные похороны) | 1 | 0 | 3 | 1 |
| церковные браки | 21 | 22 | 16 | 12 |
Принимая во внимание условия того времени, в том случае, когда указано «неизвестно», можно предположить скрытое от властей совершение церковного обряда. Обращает на себя внимание падение числа церковных браков. В то время как крещение детей можно было объяснить инициативой верующих «бабушек», а церковные похороны «отсталыми взглядами» стариков, церковные браки были делом самих молодых, которым грозили очень серьезные последствия.
В одном из советских источников содержится признание, что «в тридцатых годах патриаршая Церковь начала расти». Это подтверждает и секретный внутренний доклад Союза воинствующих безбожников, в котором говорится о новом религиозном подъеме в 1929-1930 гг. [19] Это было время насильственной коллективизации, раскулачивания и депортации миллионов крестьян в отдаленные районы страны или прямо в концлагеря. Вышеупомянутые источники представляют эти меры как подавление эксплуататорских классов и считают церковное возрождение доказательством того, что религиозные организации являются органами контрреволюционно настроенных нэпманов и кулаков. Но те же источники противоречат сами себе, признавая, что церкви удается вербовать заводских рабочих и беднейших и безземельных крестьян в члены приходских советов и на другие выборные церковные должности [20]. Таким образом, если допустить прямую связь между коллективизацией и религиозным подъемом, как это делают вышеупомянутые источники, то необходимо признать, что недовольство режимом охватило не только имущие классы, но и все население страны.
Опросы школьников в 1927-1930 гг. показали, что от 11 до 92% детей были верующими, причем процент верующих не зависел от того, были ли это городские школы или сельские. Наивысший процент верующих оказался в одной из московских школ. Среди призывников в армию 70% были верующими [21]. Даже в 1937-1940 гг. вожди советского атеизма считали, что число верующих составляет от 80 до 90 млн., т. е. от 45 до 50% всего населения [22].
Согласно данным митрополита Сергия в 1930 г., патриаршая Церковь насчитывала 30 тыс. храмов. Очевидно, это была прикидка, учитывающая массовые закрытия 1929 г., так как, по данным НКВД, только по РСФСР в 1928 г. еще действовало более 28 тыс. патриарших церквей. Впрочем, вот данные:
| РСФСР, 1928 г. | Российская империя, 1917 г. | |
| Патриаршая Церковь | 28 560 | 77 767 |
| Обновленцы | 3364 | 0 |
| Старообрядцы | 1679 | 1258 |
| Римско-католическая церковь | 128 | 4233 |
| Иудеи | 261 | 6069 |
| Мусульмане | 2293 | 24 582 |
| Евангельские христиане-баптисты | 701 | 244 723 |
Правда, к концу 1930 г. данные митрополита Сергия уже были значительным преувеличением, если верить вождю Союза воинствующих безбожников Е. Ярославскому (Губельману), который утверждал, что в течение года численность церквей сократилась в некоторых районах на 50%. В то время Союз сделал заявление: «В течение 1930 г. мы должны превратить нашу красную столицу в безбожную Москву, наши деревни в безбожные колхозы... колхоз с церковью и попом достоин карикатуры... Новой деревне церковь не нужна».
/Лаговский И. - «Коллективизация и религия». Париж: ИМКА-пресс, 1932, 1-3. Цитата из «Безбожника у станка». В 1932 г. Союз воинствующих безбожников объявил, что вторая пятилетка (1932-1937) будет и пятилеткой окончательного уничтожения религии, но тут же получил нагоняй от ЦК за неправильное толкование постановления XVII партконференции, в котором говорится, что необходимость «ликвидации в течение второй пятилетки пережитков капитализма обязывает к особенно напряженной борьбе с религией - этим наиболее живучим и враждебным пережитком реакционной идеологии эксплуататорских классов». А. Стецкий в газете «За коммунистическое просвещение» поясняет, что в решениях XVII партконференции речь идет о преодолении, а не о ликвидации религии, которая еще долго будет «давать себя чувствовать». См. «Российский центр хранения и исследований документов новейшей истории» (РЦХИДНИ): ф. 89, оп. 4, д. 131, лл. 14-18./
Для осуществления этой программы в дополнение к драконовским законам 1929 г. был принят ряд административных постановлений, направленных против священнослужителей. В 1929 г. священники были лишены возможности дополнительного заработка, так как специальное постановление разрешало местным властям увольнять с работы все элементы, враждебные советскому обществу и рабочему классу. В их число входили не только священники, но и миряне, открыто исповедовавшие свою веру. Больше того, 3 января 1930 г. в «Правде» было напечатано постановление о том, что все ограниченные в правах лица (священники, а также лица, принадлежавшие к дореволюционным эксплуататорским классам) должны быть выселены из всех национализированных и принадлежащих государству помещений, а также помещений, принадлежащих кооперативам и промышленным предприятиям. Необходимо напомнить, что все церковные и приходские здания были к этому времени национализированы [24], хотя, как мы видели, в июне-августе последовали распоряжения, отменяющие выселение духовенства из муниципализированных домов. Статья в «Правде» была у всех на виду, а принятые позже распоряжения - секретные инструкции. Учитывая, что запретительные меры против религии, верующих и духовенства гораздо больше соответствовали всему духу, направлению государственной политики и политической атмосфере в стране, можно смело предположить, что восстановление справедливости по отношению к духовенству было гораздо более редким явлением, чем противоположные процессы. Духовенство, обремененное совершенно непосильными налогами, было еще вынуждено платить втридорога за наем частного жилья в условиях страшного жилищного голода и страха граждан иметь дело с духовенством. И даже в таких условиях, по сообщениям Журнала Московской патриархии, священники продолжали возвращаться в патриаршую РПЦ, в т. ч. и отказавшиеся ранее от сана, через покаяние [25].
Террор, вышеупомянутые административные меры привели к тому, что к концу 30-х гг. правительству почти удалось осуществить свою цель и создать безбожное государство или, вернее, видимость такого государства. Число открытых церквей катастрофически уменьшалось. Так, например, между началом 20-х гг. и 1933 г. число действующих церквей в Москве сократилось с 600 до 100, т. е. открытыми оставались всего лишь 15% церквей. В провинции открытых церквей сохранилось еще меньше, например, в Каргополе из 27 церквей не действовала ни одна [26]. К концу 1936 г. положение было еще плачевнее. От дореволюционного числа «культовых зданий» действовали:
на Украине - 9%, в Азербайджане - 4,3%, в РСФСР - 35%, в Белоруссии - 11%, а всего по СССР - 28,5%.
«К началу 40-х гг. ...в 25 областях РСФСР не было ни одного действующего православного храма, в 20 функционировало не более, чем по 5 церквей. На Украине ни одной православной церкви не было в Винницкой, Донецкой, Кировоградской, Николаевской, Сумской, Хмельницкой областях; по одной... действовало в Луганской, Полтавской и Харьковской» [27]. В 1941 г., не по пропагандистским заявлениям ТАСС, а по внутренним данным НКВД, во всей стране оставался всего 3 021 действующий православный храм, из коих почти 3 тыс. были на территориях, присоединенных к СССР в 1939-1940 гг. [28] Таким образом, на коренных советских территориях к 1941 г. оставалось немногим больше сотни действующих православных храмов. Характерные примеры: в Тамбовской епархии из ПО церквей (на конец 20-х гг.) оставалось 2 открытых храма [29]. А ведь Е. Ярославский в это время признавал, что верующих около 50% населения! Данные ТАСС за июнь 1941 г. были: 8 338 действующих культовых зданий всех религий, из коих 4 225 православных (возможно, что последняя цифра включала обновленческие храмы).
Что до судеб духовенства, то, согласно некоторым западным источникам, между 1918-м и концом 30-х гг. погибло до 42 тыс. православных священнослужителей [30]. Точные статистические данные нам все еще недоступны, но кое-что можно приблизительно вычислить. Согласно митрополиту Сергию, в 1930 г. в патриаршей Церкви было больше священников, чем действующих храмов. Кроме того, было еще около 10 тыс. обновленческого духовенства (по всей стране) и еще несколько тысяч находившихся в расколе справа. Сколько, мы не знаем, но их число сокращалось не только из-за репрессий - «сергияне» подвергались репрессиям, как свидетельствует одна из активнейших участниц церковной жизни в России 30-х гг., не в меньшей степени, чем раскольники справа, а из-за постепенного присоединения к митрополиту Сергию многих из первоначально отколовшихся. По ее свидетельству:
«Все годы... по день отъезда моего из России в 1942 г. основной по количеству чад своих, монолитной и нерушимой оставалась одна патриаршая Церковь (подч. в оригинале. - Д. П.). ...чада ее и себя называли и отколовшимися группами именовались "тихоновцами" и... "староцерковниками". И лишь особо враждебные нам группы называли нашу Церковь "сергиевской"... Отколовшихся группировок было довольно много... Все они возникли в результате большевистской сатанинской работы, имеющей целью раздробить единство Церкви, посеять недоверие к духовенству и расшатать веру. Большевистские агенты натравляли их всех на патриаршую Церковь, раздувая ненависть и клевету. Но основная масса народа... относилась к ним недоверчиво и оставалась верной патриаршей Церкви».
Свидетельница, покойная Наталия Китер, указывает, что мученики за веру были и у отколовшихся групп, и у патриаршей Церкви [31], но, напоминая о словах апостола Павла, что даже мученичество неблагодатно, если оно без любви, замечает, что раскольники справа были полны ненависти и гордыни (так, «кирилловцы» себя называли «Восходящей Церковью»). «Каждая группировка в большинстве своем считала, что «благодать только у них». «На все нападки, - продолжает Китер - патриаршая Церковь отвечала молитвой об их вразумлении». Китер отвергает как клевету утверждения карловацкой церковной печати о том, что митрополит Сергий запрещал возносить молитвы на литургии за находившегося в ссылке митрополита Петра и за арестованных церковнослужителей. До дня смерти митрополита Петра, пишет она, во всех «сергиевских» церквах первым возносилось имя «Местоблюстителя патриаршего престола митрополита Петра», а затем его заместителя, Сергия. Служились панихиды по убиенным епископам и священникам и «читались бесконечные синодики "убиенных", "умученных", а также и "заключенных"... при каждом имени говорилось это - в алтаре и всенародно - дьяконом». Отрицает она и наличие когда-либо проповедей просоветского политического характера или восхваления «вождя» в церквах «до самого прихода немцев» [32].
Но возвращаясь к нашему подсчету духовенства (общему числу епископов, священников и дьяконов) в начале 30-х гг., даже если считать, что правых антисергианцев среди духовенства было меньше обновленческого, мы придем к примерно 50 тыс., а то и больше, т. е. к цифре, близкой дореволюционной. Это - учитывая все противодействующие явления той поры - еще раз свидетельствует о динамичности церковной жизни начала 30-х гг.
В 1941 г. в Советском Союзе было 5665 официально зарегистрированных священников. В это число входят и обновленцы, и священники, находившиеся на незадолго до этого присоединенных к Советскому Союзу западных территориях; последние составляли, по-видимому, значительно более половины общего числа священников. Таким образом, в течение 30-х гг. число священников на исконной территории Советского Союза понизилось на 95%. Положение было настолько безнадежным, что в Одессе, где сохранилась только одна церковь, не было постоянного священника. Церковь эта сохранилась только благодаря ходатайству академика Филатова, лечившего Сталину глаза. (Филатов был верующим и просил Сталина оставить в городе хотя бы одну церковь.) Вначале, по воскресеньям, среди присутствующих оказывался священник, который и совершал литургию. На следующий день этот священник исчезал в застенках НКВД. Потом литургии стали совершаться только на Пасху. Когда священников не стало, на их место стали дьяконы, которые могли совершать все богослужения, кроме литургии. Со временем исчезали и они. Их заменили псаломщики, впоследствии тоже пропавшие. В последние месяцы перед немецкой оккупацией на церковные молитвы собирались только миряне [33].
Даже если предположить, что в 30-х гг. рукоположения священников не совершались и что до 30% священников, служивших в начале 30-х гг., умерли своей смертью, то остается еще 37 тыс. пропавших без вести священников. Но рукоположения совершались и в 30-х гг. Так, например, в некоторых монастырях епископы успели рукоположить всех монахов, до того как монастыри были закрыты, а монахи - расстреляны, сосланы или в немногих случаях просто разогнаны. Одним из таких священников был, по-видимому, и патриарх Пимен. В 1927 г. он был пострижен в монахи в одном из скитов Троице-Сергиевской лавры. В 1930 г., очевидно при закрытии монастыря, он был рукоположен в священники в одном из московских приходов [34].
Митрополит Сергий, беседуя с американским журналистом Уолласом Кэрролом, сказал, что при отсутствии семинарий юноша, желающий стать священником и окончивший как минимум среднюю школу, подает заявление в патриархию или ближайшему епископу, получает список литературы, которую ему следует усвоить, а затем сдает экзамен по необходимым дисциплинам у данного архиерея [35]. В вышеуказанное число пропавших без вести священников входят также и те, которые скрывались, ушли в тайные катакомбные церкви или просто оставили священство. Даже если допустить, что их число доходило до 10-15% духовенства начала 30-х гг., то окажется, что в 30-е гг. было уничтожено или арестовано от 30 до 35 тыс. священнослужителей [36].
Пример Ленинграда наводит на мысль о том, что число пострадавших было значительно выше. В начале 30-х гг. в Ленинграде было 150 священников (100 патриарших и 50 обновленческих). К 1941 г. это число сократилось до 19. Если предположить такое же положение и во всей стране (нет оснований думать, что террор в Ленинграде был особенно жестоким), то окажется, что в течение десяти лет всего было ликвидировано или арестовано от 80 до 85% священников, т. е. более 45 тыс. К этому числу нужно прибавить еще от 5 до 10 тыс. расстрелянных и арестованных между 1918 и 1929 г., а также несколько тысяч священников, большей частью катакомбных, арестованных между 1941 и 1964 г. Принимая во внимание то, что в сталинских лагерях выживало не больше 20-30%, а также то, что у тех, кто выходил на свободу, здоровье было подорвано голодом и непосильной работой, а следовательно, они умирали преждевременно, можно заключить, что за первые сорок пять лет советской власти, включая и новую волну гонений при Хрущеве, погибло не менее 50 тыс. священнослужителей.
По прикидке Левитина, между концом 20-х и серединой 50-х гг. погибло, по меньшей мере, 670 епископов (280 патриарших, 390 обновленческих). Он, однако, не учитывает долю естественных смертей, которые за четверть века могли унести до 50% архиереев, учитывая преклонный возраст многих из них; вернее было бы оценить число скончавшихся насильственной смертью в 300 [37]. Хейер дает картину почти полной ликвидации епископата всех направлений на Украине.
В 1943 г. почти все «катакомбное» духовенство Московского округа было арестовано [38]. Новая волна арестов духовенства прокатится в 60-е гг. Так, в 1960 г. одновременно в заключении находилось 46 священников церковно весьма малочисленной Оренбургской епархии [39]. Почти каждый политзаключенный 60-х гг. встречался со священниками, осужденными за миссионерство или работу с молодежью.
Здесь следует сказать объективно и о деятельности учреждений, которые были поставлены советской властью для регулирования положения религиозных организаций и их отношений с государством. С одной стороны, был отдел ЧК-ГПУ-НКВД, явной функцией которого было терроризировать Церковь, что Тучков и его преемники ревностно выполняли. Но между 1918 и 1938 г. действовало и учреждение - под разными именами, которое формально должно было следить за соблюдением законности в отношении Церкви. Сначала это был так называемый Ликвидационный отдел при Наркомате юстиции (до 1922 г. - VIII, а с 1922 по 1924 г. - V отдел). Позднее это были комиссии при Президиуме ВЦИК: Постоянная комиссия по вопросам культов (до 1934 г.) и Постоянная комиссия по культовым вопросам (до 1938 г.).
Как Ликвидационным отделом, так и Постоянной комиссией с 1935 г. (после смерти П. Г. Смидовича) руководил Красиков, а между 1923 и 1935 г. ведал религиозными делами при ВЦИКе Смидович.
Вначале Ликвидационный отдел фактически проводил репрессивную политику по отношению к религии, особенно православной: ведь ему предстояло проводить в жизнь ликвидацию церковного имущества, лишение Церкви прав юридического лица. Но с 1929 г. - да в отдельных случаях и раньше, - когда даже крайне репрессивные законы 1929 г. не соблюдались и в отношении религии чинился произвол, и Смидович и Красиков (хотя и большевики, но все же юристы дореволюционной школы) ему сопротивлялись. В архивах имеется много подписанных ими жалоб и в ГПУ-НКВД, и в Генеральную прокуратуру на нарушение законов и местными властями, и активистами Союза воинствующих безбожников (СВБ), на произвольное отобрание храмов у верующих, их закрытие, переобложение налогами, использование церквей под ссыпные помещения для зерна и пр. [40] В отчетах Постоянной Комиссии по вопросам культов (и ее преемницы) постоянно говорилось о пренебрежении законами со стороны местных исполкомов, председатели которых, часто без участия исполкомов, единолично, закрывали храмы, даже не предупредив верующих. Во многих РИКах не было даже специального органа или чиновника ведающего религиями, и регистрацией «религиозного общества и служителей культа» занимался вместо РИКа НКВД. Закрывая храм, верующим часто даже не давали времени обжаловать этот акт в высшие инстанции, и, пока они хлопотали, церковь разрушалась местными властями. Поэтому верующие посылали ходоков прямо в Комиссию в Москву, вместо того чтобы решать вопросы на местах, ее кадры не справлялись с работой из-за такой перегрузки. Так, за 1934 г. в Комиссию поступило 8 229 жалоб (отвечено на 2 216), принято ходоков - 1 601. «Из указанного количества по вопросам о закрытии церквей - 2 664. ...Налогообложения - 3 071» и т. д. Удовлетворено жалоб - 679, частично - 60, отказано - 1 137. Что касается непосредственного вопроса о закрытии церквей, то рассматривалось 105 жалоб, и только в 14 случаях местное решение о закрытии было отменено. Цифра эта никак не вяжется с вышеуказанным числом жалоб на закрытие церквей. Следует поэтому предположить, что подавляющее большинство этих жалоб вообще не рассматривалось (т. е. было частью тех 6 тыс. вопросов-ходатайств, которые остались без внимания Комиссии). Все это никак не свидетельствовало об особой гуманности Комиссии, ее сочувствии гонимым. Но даже и такая «черствая Комиссия» (в состав которой входили и такие рьяные «богоборцы», как активист СВБ Олещук Ф. Н.) «взывает к справедливости». Кстати, в одном из отчетов указывалась, по крайней мере, одна причина беспокойства: «после закрытия всех церквей часть православных переходит в сектантство», а сектантство менее уловимо, за ним труднее следить. В отчетах также говорилось об отсутствии всесоюзного законодательства о культах и нечеткости его даже там, где оно есть, как-то: в РСФСР. Указывалось на кое-какие шаги в направлении упорядочения этого положения: «Разработано положение о Союзной Комиссии, разработан проект союзного закона о религиозных объединениях» [41].
Как мы знаем, никакого общесоюзного законодательства о культах так и не было принято вплоть до Закона о свободе совести 1990 г. А что касается Положения или устава Комиссии, то тут вопрос неясен. Вышеприведенный отчет за 1934 г. свидетельствует, что Положение было только разработано. Но в политическом климате тех лет все эти «тонкости» уже были ни к чему.
Как сообщает М. Одинцов, «в середине 37-го г. среди партийного и советского актива получило широкое хождение... мнение о необходимости полной ликвидации законодательства о культах... В апреле 1938 г. Комиссия была упразднена» [42]. Зато в том же году был возобновлен выход газеты СВБ «Безбожник», закрытой в 1934 г. Курс был взят на полное уничтожение религии, во всяком случае, ее организационных форм, и законы тут оказались ни к чему. Что «Безбожник» был прекращен в 1934 г. - это, по-видимому, было вызвано безуспешностью деятельности СВБ и неэффективностью его прессы. А теперь газета пригодилась для разжигания примитивной ненависти, для печатания фантастических «разоблачений» НКВД «японских» и прочих «шпионов» среди духовенства [43].
Дело в том, что опыт 30-х гг. показал, что даже в самых неблагоприятных для Церкви условиях, созданных крайне дискриминационным законодательством 1929 г. и при полной монополии антирелигиозной печати успехи последней, успехи воинствующего атеизма были, мягко выражаясь, весьма скромны, несмотря на всемерную помощь им со стороны правительства; так, например, между 1928 и 1940 г. тираж антирелигиозных изданий достиг 140 млн. В 1932 г. число членов Союза воинствующих безбожников превысило 5 млн., после этого оно стало понижаться и к 1938 г. сократилось до 2 млн. вместо запланированных 22 млн. В то же время число членов Союза, плативших членские взносы, упало с 45 до 13%. Есть сведения, что комсомольцы, которые должны были всячески помогать Союзу в его работе, на деле этого избегали и что среди комсомольцев было много верующих.
Катакомбная и патриаршая Церковь в 30-е гг.
Согласно официальным советским данным, к концу 30-х гг. из общего числа всех православных «сергиевцы» составляли 75-80%, обновленцы - 15-20 и «григорьевцы» - меньше 5%. Эти цифры весьма сомнительны, так как они не включают ни одной из отколовшихся от Сергия групп, которые, по всей вероятности, составляли значительно больше 5% всех верующих. Процент же обновленцев здесь явно завышен.
Выше мы приводили не очень лестные свидетельства о так называемой катакомбной Церкви очевидца, бывшего в 30-х гг. секретарем церковной двадцатки и «членом одного из многочисленных тайных братств патриаршей Церкви в Петербурге». И, тем не менее, духовная жизнь в катакомбной, неофициальной Церкви была более интенсивной, чем в открытой, а следовательно, гораздо более контролируемой властью. Так, например, она продолжала заниматься религиозным воспитанием и образованием детей, что в условиях официальной церкви было невозможно. О деятельности «катакомбников» можно судить по примеру о. Александра Меня, одного из самых выдающихся священников Московской патриархии и очень плодовитого церковного писателя. Он был крещен и духовно воспитан катакомбными священниками в окрестностях Москвы в 40-е гг. Пример о. Меня показывает, что «катакомбность» церкви не обязательно означала ее фанатичность и непримиримость. В действительности этот термин охватывает всякую неофициальную, и поэтому не контролируемую государством, церковную деятельность. В число катакомбных христиан входили крайние группы, как, например, «иосифляне», отрицавшие благодатность сергиевской Церкви, из среды которых вышел ряд сект: «федоровцы», названные по имени о. Федора, ушедшего в раскол с епископом Алексием Буем, имеславцы.
/Имеславие - религиозно-сектантское движение в православном монашестве, возникшее в 1910-1912 гг. в русских православных монастырях на Афоне (Греция). Основатель - Антоний (Булатович А. К.). Имеславцы считали, что человек в силу своей греховности может славить в молитвах не самого Бога, а лишь его имя, требовали с благоговением относиться ко всему, что составляет христианский культ. Божественна сама молитва, имена Богородицы, Иисуса Христа, всех святых, а также принадлежности культа: плащаница, чаша, крест и т. д. Царское правительство и Синод объявили движение монахов бунтом, а учение - ересью. На Афон были посланы войска, сотни монахов схвачены и отправлены в разные монастыри России. В 1912-1913 гг. они были отлучены от Церкви. После Октябрьской революции имеславцы выродились в сектантскую группировку, выступавшую против патриаршей Церкви как «неблагодатной» и стоящую на монархических позициях/, появившиеся на Северном Кавказе и отличавшиеся монархическими взглядами и эсхатологическим направлением, молчальники, о которых мало что известно, так как они отказывались говорить. Более многочисленны были умеренные группы, как, например, последователи митрополита Кирилла. Они считали свой раскол временным явлением и после воззвания епископа Афанасия вернулись в патриаршую Церковь в 1945-1946 гг. [44]
Во-вторых, вероятно, самая многочисленная часть «катакомбников» никогда не порывала с митрополитом Сергием. Они ушли в подполье только потому, что открытое совершение религиозных обрядов оказалось невозможным. По-видимому, они признавали Сергия законным временным главой Русской церкви и, когда это стало возможным, т. е. после 1943 г., восстановили с ним каноническую связь и литургическое общение. Только так можно объяснить внезапное появление тысяч двадцаток, просивших разрешения открыть церкви, и тысяч приемлемых для этих двадцаток священников в местностях, где от 5 до 15 лет не было ни одной открытой церкви. Можно заключить, что в большинстве случаев это были священники, которые до 1943-1944 гг. продолжали свою деятельность в подполье и поэтому были лично известны членам этих двадцаток. Один из специалистов по истории Русской церкви считает, что существование катакомбной церкви является одной из причин того, что Сергию удалось сохранить к 1939 г. несколько сот приходов и сокращенное до минимума церковное управление. Советское правительство, очевидно, боялось, чтобы вся Церковь не ушла в подполье, так как официальная и строго контролируемая церковь представляла меньшую опасность, чем подпольная [45].
Взамен закрытых правительством монастырей в 30-е гг. появилось много тайных монашеских общин, некоторые в глубине сибирской тайги, другие в городах, например, в Смоленске.
В «Сборнике материалов по антирелигиозной пропаганде» (Ленинград, 1938, с. 105) говорится, что в Смоленске монахи вели борьбу против блока коммунистов с беспартийными, якобы пытаясь выдвигать своих кандидатов. Монахи и монахини пытались также создавать собственные совхозы и колхозы, которые на самом деле были камуфляжем, скрывавшим монастырские общины. Такой «совхоз» на Северном Кавказе имел один из самых высоких производственных показателей в этом регионе. Покойный профессор Криптон описывает один тайный женский монастырь в Ленинграде 30-х гг., где «богослужения и даже пение шли шепотом. У монастыря было несколько таких общин в разных ленинградских квартирах» [46].
Были также и подпольные семинарии. Одна из них, в Москве, была, в конце концов, раскрыта властями и разогнана в 1938 г.; руководивший семинарией епископ Варфоломей (Ремов) был расстрелян еще в 1936 г. Когда некий епископ Петр, тайно рукоположенный патриархом Тихоном, в 1936 г. вышел после долгого тюремного заключения на свободу, верующие вырыли ему потайную землянку в Оренбурге, где он жил и молился с маленькой группой учеников. В 1937 г. за ним начал охотиться НКВД, но допросы сотен людей ни к чему не привели, хотя он поддерживал связь с сотнями верующих по всей стране. В 1943 г., когда положение Церкви улучшилось, он ушел на Тянь-Шань и основал там тайный монастырь, в котором было около трехсот тайно постриженных им монахов. В этом монастыре Сергия, а потом и Алексия признавали главой Русской церкви и молились за них. В 1951 г. монастырь был замечен с вертолета, все монахи приговорены к тюремному заключению, сам епископ умер или погиб в тюрьме [47].
Китер тоже знала епископа Петра (в миру Дмитрия) и тоже подтверждает его верность митрополиту Сергию. Она в следующих словах формулирует понятие «катакомбности»: «Жизнь Церкви уходила в подполье... Не САМА Церковь, но ЖИЗНЬ, ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ЕЕ» [48].
Немногочисленные уцелевшие «зарегистрированные» священники, стремясь хотя бы до некоторой степени удовлетворить духовные нужды верующих и предохранить их от преследований за посещение церкви, начали совершать групповые крещения, заочные отпевания на основании свидетельства верующих, исповеди по переписке или общие исповеди. Некоторые священники совершали даже крещение и венчание в отсутствие детей или молодых [49].
Конституция 1936 г., ее предварительное обсуждение и последовавшая предвыборная кампания были вначале приняты всерьез многими кругами населения, в том числе и духовенством. Конституция даровала священнослужителям равные права со всеми другими гражданами, включая и право голоса; согласно 141-й статье Конституции кандидаты в Верховный Совет должны были выдвигаться общественными организациями. В некоторых местах священники говорили мирянам, что они могут просить вновь открыть церкви, так как согласно Конституции церковь и ее служители больше не рассматриваются как враждебные элементы. В некоторых городских и сельских церквах проводились предварительные неофициальные тайные голосования, на которых выдвигались кандидатуры священников и дьяконов для будущих выборов в Верховный Совет.
В ответ на это в прессе начали появляться официальные разъяснения, согласно которым Церковь не могла считаться общественной организацией «по причине реакционного и антикультурного характера ее деятельности...
Несмотря на то, что священники получили гражданские права, они продолжают придерживаться противных и враждебных науке взглядов и понятий и распространять эти взгляды и понятия... Религиозные организации разрешаются... только как частные объединения для совершения религиозных обрядов. Религиозные организации, как таковые, не имеют права принимать участие в общественной и политической жизни страны. Священники не могут избираться ни в Совет Союза, ни в Совет Национальностей, ни в рабочие Советы. Они не могут представлять ни общие интересы трудящихся масс... ни особые интересы отдельных национальностей... Религиозные объединения очень удобны для деятельности антисоветских элементов, так как эти объединения являются легальными, возглавляются людьми, враждебными социализму, располагают средствами, активными группами мирян и центральным аппаратом» [50].
Согласно утверждениям Путинцева, некоторые епископы даже награждали священников за проведение общественного обсуждения Конституции в приходах. Митрополит Витебский, по его словам, направил с этой целью около 40 священников в глубь епархии. Левитин тоже признает, что новая Конституция возбудила надежды у духовенства на лучшее будущее. Она, во всяком случае, сняла с духовенства ярлык лишенцев, который лишал их детей права на полное образование, лишал их и их семьи государственного страхования [51]. Интересно отметить, что в одной из статей священники, устраивавшие неофициальные предварительные голосования, обвинялись в нарушении принципа тайного голосования [52].
Митрополит (патриарх) Сергий
В любопытной биографии профессора медицины и архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого) Марк Поповский, говоря об отношениях митрополита Сергия с советским правительством, называет Сергия «карьеристом-бюрократом дореволюционного Синода» [53]. Это совершенно не соответствует действительности.
Сергий был одним из самых выдающихся епископов-богословов этого века. Его магистерская диссертация «Православное учение о спасении» была признана ценным вкладом в православную богословскую науку. В этой диссертации он рассматривал также и вопрос о различиях между православным и западным богословием. По мнению Сергия, эти различия заключаются не столько в католических догматических новшествах, сколько в католическом легализме и формализме, которые, в конечном итоге, замещают любовь кодификацией грехов, поступков и договорных обязательств. В двух больших статьях о старокатоликах он дал ясный и исчерпывающий анализ тех черт, которые отделяют их от православия и делают простое механическое соединение с ними невозможным [54].
Среди русских епископов Сергий пользовался, по-видимому, еще большим богословским авторитетом, чем Антоний (Храповицкий), в отличие от которого Сергий никогда не был так консервативен в своих политических взглядах и в своем отношении к интеллигенции и к общественным движениям. Когда в 1901 г. интеллигенция решила вступить в диалог с Церковью, председателем религиозно-философских собраний стал молодой епископ Сергий, ректор Санкт-Петербургской духовной академии. Участвовавшие в этих собраниях представители интеллигенции, в то время еще очень далекие от Церкви, высоко оценили его широту и доброжелательность. «Не председателя увидели во главе... а христианина... Тщеславие и самолюбие умерло, а забила живая струя духовных интересов» [55].
В 1904 г. Сергий благословил рабочее движение Гапона в Петербурге. Будучи епископом Финляндским, он горячо приветствовал законодательство 1905 г., легализировавшее положение старообрядцев и сектантов [56].
В 30-е гг., в своей переписке с жившим в Париже православным богословом Владимиром Лосским, он горячо поддержал мысль о православных миссиях на Западе и высказывался за введение в таких приходах григорианского календаря и местного языка, и даже за создание православного богослужения западного обряда для новообращенных, воспитанных в западных традициях. Он предлагал использовать для этого галликанскую, или даже римскую литургию, дополненную в духе православного литургического богословия [57].
Широта и непредвзятость взглядов Сергия проявляются особенно ярко в его докладной записке предсоборной комиссии. По сравнению с докладными записками других епископов предлагаемые им церковные реформы были одними из наиболее далеко идущих. Он пишет, что предстоящий собор должен начаться с упразднения Синода и с прекращения тесных связей между Церковью и правительством. Он считает, что право голоса на соборе должно бы быть прерогативой епископов, если бы только они пользовались полным доверием и любовью верующих. Но в послепетровский период бюрократическое централизованное управление Церковью привело к ужасному разрыву между мирянами и духовенством и между женатыми священниками и монахами-епископами. Поэтому на общих собраниях миряне и белое духовенство должны иметь равное право голоса с епископами, за исключением вопросов, касающихся догматического учения и канонического права. Все постановления общих собраний (нижней палаты собора) должны передаваться на рассмотрение и утверждение отдельного собора епископов - верхней палаты собора. Предложения, отвергнутые собором епископов, возвращаются в нижнюю палату для дальнейшего обсуждения. В случае если соглашение не будет достигнуто, вопрос откладывается до будущего собора. Отстаивая принцип соборности, Сергий предлагает создать децентрализованную систему митрополичьих округов, представители которых входили бы в центральное управление, возглавляемое патриархом. Выборы патриарха должны производиться на одном из последних заседаний собора, так как к этому времени члены собора успеют познакомиться друг с другом и будут знать, за кого они голосуют. Сергий предлагает также далеко идущие реформы богословского образования и упразднение духовного сословия [58].
Спинка считает, что репутация Сергия, как прогрессивного реформатора, была запятнана: есть косвенные данные о том, что он был причастен к рукоположению епископа Варнавы, ставленника Распутина [59]. Известно также, что Сергий защищал Саблера, очень непопулярного обер-прокурора Синода, которого осуждали за его сотрудничество с Распутиным. Значит ли это, что Сергий уже в то время считал, что для достижения церковных целей нужна помощь сильных мира сего? Очевидно, так же можно объяснить и то, что, отказавшись вначале от участия в Синоде, самовольно распущенном и вновь созванном В. Львовым, послереволюционным обер-прокурором Синода, Сергий вошел в состав Синода по личному приглашению того же Львова [60].
В ноябре 1917 г., почти сразу же после прихода большевиков к власти, Сергий был арестован, но очень скоро выпущен на свободу. В июне 1922 г. он присоединился к «Живой церкви». Во время обновленческого «Собора» 1923 г. митрополит Сергий опять был в тюрьме, то есть никаких документов этого «Собора», в том числе и постановления об отставке патриарха Тихона, он не подписывал. Более того, еще в августе 1922 г. он письменно выражает свое несогласие с направлением деятельности ВЦУ, требует независимости от него, фактически местной автокефалии. Вот за эту независимость Сергий, по-видимому, и попал снова в тюрьму. 27 августа 1923 г. он через публичное покаяние возвращается под омофор патриарха Тихона [61].
То, что подавляющее большинство епископов приняли Декларацию лояльности, объясняется, во-первых, колоссальным личным авторитетом митрополита Сергия среди духовенства; во-вторых, тем, что в создавшихся условиях они не видели иного выхода; и, в-третьих, тем, что политика и Декларации Сергия ничем, кроме некоторых акцентов, не отличались от политики и деклараций и патриарха Тихона, и митрополита Петра.
Так, в письме митрополита Петра из ссылки митрополиту Сергию от 26 февраля 1930 г. говорится о Сергии как о «прибежище для всех истинно верующих людей». Критикуя его политику, Петр в то же время уговаривает Сергия не думать отходить от руководства Церковью и называет его «самым близким мне Архипастырем ... от святительской руки которого принял постриг и благодать священства» [62].
Уже цитировавшийся выше протоиерей Виноградов в 1947 г. писал епископу Иоанну (Шаховскому), тогда Бруклинскому, относительно выпадов «карловчан»: «Меня глубоко удивляет, что всю вину за церковную примирительную с большевиками политику возлагают на покойного патриарха Сергия... ведь это, собственно, политика патриарха Тихона в последний период его правления.
Бранят патриарха Сергия за... поминовение властей за богослужением. Но... поминовение установил именно патриарх Тихон... со своим временным Синодом... патриарх Сергий только подтвердил распоряжение патриарха Тихона...» [63] В январе 1928 г. в личном письме к митрополиту Агафангелу Сергий умолял его не порывать, потерпеть, «пока выяснится, куда мы хотим вести церковный корабль: к сравнительно ли сносному существованию в данных условиях или к гибели...». В своем ответе профессору Верюжскому, явившемуся к митрополиту, чтобы объясниться по поводу некоторых, на его взгляд, неканонических деяний Сергия, последний обещал, что неканонические смещения и назначения епископов и другие нарушения прекратятся, как только положение Церкви нормализуется [64].
В 1930 г. в своем интервью иностранным корреспондентам Сергий был вынужден заявить, что религия в СССР не преследуется и что все аресты священнослужителей являются следствием их противозаконной деятельности. Подобные заявления делались и впоследствии. Они повторяются и в изданной во время войны «Правде о религии в России». Это заявление оскорбило находившихся в заключении епископов, священников и мирян. Оно вызвало большее, чем Декларация 1927 г., возмущение среди духовенства, увидевшего в ней предательство новомучеников [65].
Одна из причин, побудивших Сергия выступить с такими заявлениями, была рассмотрена выше. Но можно поставить вопрос: почему он не отказался продолжать эту ложь, видя, что это никак не облегчает положение Церкви и ее духовенства? Сурово осуждающий Сергия о. Польский сравнивает поведение Сергия с поведением человека, которого приговорили к смерти, но оставили в живых, не отменив приговора: «Если он остается еще жив, то живет по милости победителя и делает все, что приказано». Однако даже такой противник «сергианства» приводит слова одного епископа в конце 20-х гг. о том, что избрание тюрьмы вместо компромисса ничего не даст, кроме лишения народа пастырей и богослужения [66]. Один из близких сподвижников Сергия и его экзарх в оккупированных балтийских республиках, оказавшись под немецкой оккупацией, объяснял его поведение следующим образом:
Патриарший местоблюститель... и его ближайшие помощники мирились с этим унижением... ради относительного сохранения сил Церкви... в надежде на будущее избавление от безбожного ига... Лично митрополит Сергий сравнивал наше положение с курами в садке кухни повара. Приходит день, и из садка выхватывается следующая жертва [67].
Эти слова, по сути, напоминают признание самого местоблюстителя: «Я действую по нужде каждого дня». В другом месте он сравнивает жизнь Церкви в СССР с апостольскими временами [68].
Но правительство продолжало время от времени использовать Церковь для своих нужд на международном фронте, чтобы показать, что религия не преследуется и что церкви закрываются только в связи с отходом самих верующих. Такого рода заявления делал и сам Сергий [69]. Чтобы продемонстрировать свободу Церкви в СССР, митрополиту Сергию было приказано, или разрешено, совершить 27 апреля 1934 г. торжественное богослужение в патриаршем соборе, на котором Сергий был провозглашен митрополитом Московским, т. е. де-факто патриархом, хотя митрополит Петр оставался еще в живых. В богослужении приняли участие 20 епископов, 44 священника и 15 дьяконов [70]. Интересно отметить, что к 1941 г. только четверо из этих епископов сохранили свое положение.
22 июня 1934 г. Сергий и его Синод исполнили, наконец, требование советского правительства: объявили «карловчан» схизматиками и запретили их духовенство в священнослужении. Подробности этого акта будут рассмотрены в девятой главе, здесь же интересно отметить одну подробность, характеризующую Сергия как православного богослова, жившего интересами Церкви. В своей переписке с патриархом Сербским Варнавой (в свое время Варнава учился в Санкт-Петербургской духовной академии, его учителем был Сергий, в то время ректор академии; он же постриг Варнаву в монахи) Сергий называет послереволюционную русскую эмиграцию не политической, а духовной эмиграцией, что показывает, что революция для него - духовный катаклизм, а коммунизм - секулярная религия. Он пишет, что указанная Богом задача эмиграции - это открыть западному христианству все богатство православной веры, и упрекает эмиграцию в том, что вместо этого она занимается бессмысленными раздорами и взаимными осуждениями и травлей как в печати, так и с амвона [71].
После ложного известия о смерти митрополита Петра (о расстреле митрополита Петра в 1937 г. стало известно лишь в 1992 г., после раскрытия архивов КГБ. До этого официальной датой «естественной» его смерти в ссылке считался 1936 г.), в 1936 г. Синод передал «все права и обязанности патриаршего местоблюстителя... его заместителю, митрополиту Сергию». Но в 1931 г. Сергий заявлял, что заместитель, будучи назначен местоблюстителем, сохраняет свои прерогативы только до тех пор, пока местоблюститель сохраняет свое положение: «ушел местоблюститель от должности (за смертью, отказом и пр.), в тот же момент прекращаются полномочия заместителя». Регельсон считает, что после смерти митрополита Петра местоблюстителем должен был стать митрополит Кирилл, назначенный на эту должность самим патриархом Тихоном [72]. Такова была точка зрения и многих епископов, которые отказывались признать законность заместительства Сергия, как и впоследствии избрания его в патриархи. Такова была, например, позиция вышеупомянутого епископа Афанасия (Сахарова), который, отвергая полномочия Сергия, признал избрание патриарха Алексия законным.
Но правы ли были эти пуристы? В том же 1931 г. Сергий писал, что в то время как назначение местоблюстителя уходящим патриархом является неканоническим и было принято русскими епископами только как крайняя мера, вызванная небывалым еще в истории положением, избрание местоблюстителя собором епископов на время до избрания нового патриарха было обычной практикой в истории Церкви. Именно это и произошло в 1936 г., когда Сергий был избран собором епископов на должность временного патриаршего местоблюстителя. К этому вопросу можно подойти и с другой точки зрения. Если бы в самый разгар террора 30-х гг. едва существовавший Синод избрал своим главой находившегося в заключении митрополита Кирилла, не было ли бы это понято Сталиным как еще одно доказательство враждебного отношения Церкви к его режиму? Да и как мог находившийся в заключении восьмидесятилетний митрополит управлять церковью и назначать своих заместителей? Сам митрополит Кирилл в одном из своих ранних писем писал митрополиту Сергию, что соблюдаться должны только те каноны, которые служат на благо Церкви, а не те, которые ей вредят. Это было не время для канонических тонкостей. Положение было отчаянное. Архиепископ Сергий (Воскресенский), будущий экзарх Московского патриархата в балтийских республиках, встретив в 1935 г. одного киевского монаха, возвращавшегося из ссылки на Дальнем Севере, сказал ему, что «наступили последние дни», и советовал, если он хочет остаться в живых, выбрать себе какую-нибудь светскую профессию. Этот монах, Леонтий, ставший при немцах епископом Украинской автономной церкви, впоследствии епископ Чилийский, описывая положение Церкви в предвоенные годы, утверждал, что в большинстве главных городов оставалось по одной открытой церкви, в то время как в более маленьких городах, как правило, не было ни одной. В открытых церквах было оставлено по два священника, таких, которые согласились сотрудничать с НКВД. Они должны были доносить о содержании исповедей, о верующих должностных лицах и о подпольных священниках и мирянах. Оставлено было именно по два священника, чтобы один мог доносить на другого. Леонтий приводит пример двух священников единственного оставшегося в Киеве прихода. Один, очевидно, вызвал недовольство НКВД, был избит и после побоев скончался. Перед смертью в больнице он покаялся в своих грехах перед другими больными. У другого священника ушли жена и сын, взяв с собой черновики его донесений в НКВД. В 1941 г. жена донесла на него немцам, его арестовали, он сознался и был казнен. В таких условиях становится понятным, почему к концу 30-х гг. доверие мирян к духовенству было подорвано, что отмечалось в атеистической прессе [73].
К тому времени и у самого митрополита Сергия возникли, вероятно, сомнения в целесообразности своей Декларации 1927 г. В мае 1941 г. он сказал заехавшему к нему по дороге из ссылки о. Василию Виноградову: «Раньше нас душили, но, по крайней мере, исполняли свои обещания. Теперь нас продолжают душить, но обещаний своих больше не исполняют» [74].
Примечания
[1]. Письмо неназванного «катакомбного» епископа, 1962 г., см.: Регельсон Л. Указ. соч. С. 119.
[2]. См., напр.: Регельсон Л. Указ. соч. С. 344.
[3]. Timasheff N. S. Religion in Soviet Russia. London, 1943. P. 62.
[4]. Законодательство о религиозных культах. М., 1971. С. 10-24; Орлеанский Н. Закон о религиозных объединениях РСФСР. М., 1930. С. 6-25, 170-171 и др.
[5]. ЦГАОР, ф. 5263, оп. 1, ед. хр. 7, л. 75, 82. Естественно, прокурорское письмо под грифом «секретно» и «секретная часть».
[6]. ЦГАОР, ф. 5263, оп. 1, ед. хр. 7, л. 72 74. Без даты.
[7]. Церковь в СССР перед войной, рукопись. Рига (1944?). Подпись: Патриарший экзарх (митрополит Сергий); с подлинным верно, нач. канц. (подп. неразборчива).
[8]. Текст в «Вестнике русского студенческого христианского движения» № 161 (1991 г.).
[9]. Регельсон Л. Указ. соч. С. 475-476; Боголепов А. А. Указ. соч. С. 32; Струве Н. Указ. соч. С. 48-52.
[10]. Регельсон Л. Указ. соч. С. 475; Евлогий. Указ. соч. С. 619-621.
[11]. Центральным исполкомам автономных республик, краевым и областным исполкомам. «Секретно». Подписи: Калинин М., секретарь ВЦИК - Киселев В., ответ, секр. Культовой комиссии при Президиуме ВЦИК - Воробьев С. - ЦГАОР, ф. 5263, оп. 1, ед. хр. 6, л. 6, 7.
[12]. Председатель ВЦИК - Калинин М. 30.VIII 1930 г. - ЦГАОР, ф. 5263, оп 1,ед. хр. 19, л. 199, 200.
[13]. За подписью зам. наркомфина СССР Генкина. - ЦГАОР, ф. 5263, оп. 1, ед. хр. 6, л. 5.
[14]. См., напр.: Выписка из обновленческого благочиннического собрания г. Ржева под председательством епископа Никона, одобрившего (это было в практике обновленцев) изъятие ценностей на нужды пятилетки, 5.III 1931 г.; жалоба председателя райисполкома Воронкова (Горьковский край) на сопротивление верующих отнятию колоколов, от 20.V 1935 г.; Наркомпрос, Сектор науки в Постоянную комиссию по делам культов при Президиуме ВЦИК, 21.VI 1932 г - ЦГАОР, ф. 5263, оп. 1, ед. хр. 2, л. 1; ед. хр. 39, л. 75; ед. хр. 19, л. 244.
[15]. Журнал Московской патриархии. 1931. Апрель. № 4. С. 2.
[16]. Регельсон Л. Указ. соч. С. 443-444, 445-446, 456, 458.
[17]. Левитин-Краснов А., Шавров В. Указ. соч. Т. 2. С. 165; Регельсон Л. Указ. соч. С. 92-95.
[18]. Левитин-Краснов А. Воспоминания. Т. 1. Лихие годы. С. 72-79.
[19]. Шейнман М. Обновленческое течение. С. 63; Епфимов В. Ф. О причинах и условиях существования религиозных пережитков в СССР. Вологда, 1971. С. 376; Смоленский архив, библиотека Уайденер, XT 47/460, протокол 14, дополн. 3: «Постановление о целях антирелигиозной работы в Западной обл.».
[20]. Там же и в других документах Смоленского архива.
[21]. Curtiss J. The Russian Church and the Soviet State, 1917-1950. Boston, 1953. P. 219-224.
[22]. У Ярославского - 80 млн (1937 г.), у Никольского - 90 млн (1940 г.). Fletcher W. A Study in Survival. N. Y., 1965. P. 74; Коновалов Б. Н. К массовому атеизму. М., 1974. С. 62.
[23]. Одинцов М. Хождение по мукам // Наука и религия. 1990. № 5. С. 10.
[24]. Curtiss J. Op. cit. P. 230-237.
[25]. Напр.: Журнал Московской патриархии. 1932. № 7-8. С. 11-16.
[26]. Шафаревич И. Законодательство о религии в СССР. Париж, 1973. С. 14, 21; см. также: Curtiss J. Op. cit. P. 230-273.
[27]. Одинцов М. Указ. соч. // Наука и религия. № 7, 8. С. 56, 19.
[28]. Священник Гордун С. Русская православная церковь при святейших патриархах Сергии и Алексии // Вестник русского студенческого христианского движения. 1990. № 158. С. 98.
[29]. Curtiss J. Op. cit. P. 230-273.
[30]. Hut ten Kurt. Iron Curtain Christians. Minneapolis: Augsburg Publishing House, 1967. P. 11.
[31]. Китер говорит о существовании иосифлянского прихода в Ленинграде в храме Спаса на Крови еще в конце 30-х гг. В приложении к письму, адресованному митрополиту Анастасию, возглавлявшему в то время Карловацкий синод, приводятся примеры неверного и клеветнического освещения положения Церкви в СССР в «Православной Руси» и других карловацких изданиях. Лагерь «Фишбек»(под Гамбургом). Германия, 1938. С. 8. Из фондов Николаевского Б., Архив Гуверовского института, ящик 144, папка 2, № карточки 9. Любопытно, что одно из названий «сергиевского» церковного направления в 30-х гг. было «тихоновцы», название, которым теперь обозначают противников митрополита Сергия и официальной РПЦ.
[32]. Hutten Kurt. Op. cit. S. 7-10.
[33]. Устное свидетельство священника К. Тивецкого, одессита, эмигрировавшего в США в 1980 г.
[34]. Журнал Московской патриархии. 1971. № 6. С. 23, а также гл. 4 этой книги. В противоречивом документе, в котором приводятся биографические сведения о покойном патриархе, говорится, что он отбывал воинскую повинность с 1932 по 1934 г., служил офицером с 1941 по 1943 г. и находился в заключении с 1939 по 1941 г. В этом документе не приводятся данные за 1934-1936 гг. и за 1939-1941 гг.
[35]. Fletcher W. A Study in Survival. N. Y., 1965. С. 86-91. О рукоположении монахов см.: Левитин-Краснов А. Воспоминания. Т. 1. Лихие годы. С. 222-223.
[36]. Атеист А. И. Клибанов говорит об особо повышенной активизации «истинно православных» к концу 30-х гг. (Из мира религиозного сектантства. М., 1974). Есть сведения, что они пытались влиять на выборы 1939 г. (Fletcher W. Op. cit. P. 92-94). M. Поповский утверждает, что только в Москве и области действовало к 1941 г. не меньше 10 «катакомбных» священников (с. 355-360). Поскольку в Москве оставалось только 15 действующих церквей и еще меньше в области, то доля «катакомбных» священников, если информация Поповского верна, могла быть где-то в пределах 15% по отношению к официальному духовенству. Кроме того, было немало бродячих священников, которые посещали дома верующих, служили, отпевали, крестили и даже венчали, а затем уходили в другой город или село (см.: Fletcher W. Op. cit. P. 86-91; Регельсон Л. Указ. соч. С. 506).
[37]. Левитин-Краснов А. Воспоминания. Т. 1. Лихие годы. С. 321-322.
[38]. Василевская В. Я. Катакомбы XX века (самиздат); Поповский М. Жизнь и житие Войно-Ясенецкого, архиепископа и хирурга. Париж: ИМКА-пресс. 1979. С. 357.
[39]. Шафаревич И. Указ. соч. С. 64.
[40]. Напр.: Прокурору СССР Вышинскому А. Я., 1.Х 1935 г. Подпись: Председатель Комиссии... Красиков. ЦГАОР, ф. 5263, оп. 1, ед. хр. 39, л. 61 и об.
[41]. Агеев, ответ, секретарь Комиссии по вопросам культов при Президиуме ЦИК СССР. «Отчетные сведения о работе Комиссии по вопросам культов за 1934 г.» (ЦГАОР, ф. 5263, оп. 1, ед. хр. 43, л. 26-28); «Состояние религиозных организаций СССР» - Из докладной записки Комиссии по культовым вопросам... в ЦК ВКП(б), ноябрь 1936 г. (см.: Одинцов М. Указ. соч. // Наука и религия. 1990. № 7. С. 57).
[42]. Одинцов М. Указ. соч. С. 56-57.
[43]. См.: Pospielovsky D. A history of Soviet Atheism in Theory and Practice, and the Believev. V. 2. P. 61 90.
[44]. См.: Fletcher W. Op. cit. P. 38. Зыбковец в своей книге «Национализация монастырских имуществ в Советской России (1917-1921)» (М., 1975. С. 111-112) пишет о десятках тайных скитов «молчальников» в сибирской тайге.
[45]. Alexeev W. The Russian Orthodox Church. P. 29-30.
[46]. Fletcher W. Op. cit. P. 86-91.
[47]. Устное свидетельство автору архимандрита Мисаила, бывшего келейника епископа Петра. Пантелеймоновский монастырь Святой горы Афон, июль 1978.
[48]. Китер Н. И свет во тьме светит. Ч. 1. С. 22-23, рукопись, приложение к письму митрополиту Анастасию, 1948. Гуверовский архив.
[49]. Fletcher W. Op. cit. P. 86-88.
[50]. Олещук Ф. Н. О задачах антирелигиозной пропаганды. М., 1937. С. 12-17; Коган Ю., Мергужан Ф. О свободе совести. М., 1938. С. 64-65.
[51]. Левитин-Краснов А. Воспоминания. Т. 1. Лихие годы. С. 299-300.
[52]. Олещук Ф. Н. Указ. соч. С. 15-17.
[53]. Поповский М. Указ. соч. С. 353.
[54]. Патриарх Сергий и его духовное наследство. М., 1947. С. 99-102.
[55]. Там же. С. 102-103; цитата из «Записок религиозно-философских собраний» (Спб., 1906. С. 245).
[56]. Spinka M. Op. cit. P. 54.
[57]. Патриарх Сергий и его духовное наследство. М., 1947. С. 72-76.
[58]. Отзывы епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе. Спб., 1906. Т. 3. С. 259-290.
[59]. Spinka M. Op. cit. P. 55-59.
[60]. «Григорьевцы» использовали этот факт в своих нападках на митрополита Сергия (Регелъсон Л. Указ. соч. С. 407).
[61]. Поспеловский Д. В. Митрополит Сергий и расколы справа // Вестник русского студенческого христианского движения. 1990. № 158. С. 59.
[62]. Регельсон Л. Указ. соч. С. 480-481.
[63]. Вестник русского студенческого христианского движения. 1987. № 150. С. 253-254.
[64]. Регельсон Л. Указ. соч. С. 137-138.
[65]. Там же. С. 477-481.
[66]. Польский М. Указ. соч. С. 100, 65.
[67]. Fletcher W. Op. cit. P. 101-102.
[68]. Патриарх Сергий и его духовное наследство. М., 1947. С. 253; Поповский М. Указ. соч. С. 356 и др.
[69]. Польский М. Указ. соч. С. 88.
[70]. Поповский М. Указ. соч. С. 353-354.
[71]. Послание митрополита Сергия сербскому патриарху, № 311, 23.III 1933 г. // Журнал Московской патриархии. 1933. № 14-15. С. 1-8. Его постановление относительно Карловацкой церковной группировки, № 50, 22.VI 1934 г. // Журнал Московской патриархии. 1934. № 22. С. 1-2.
[72]. Регельсон Л. Указ. соч. С. 185-186. Текст о возведении митрополита Сергия в патриаршего местоблюстителя в журнале «Путь» (1937. № 53. С. 66-67). См. также статью его заместителя (Журнал Московской патриархии. 1931. № 1. С. 3-5).
[73]. Епископ Леонтий. Указ. соч. С. 127, 134-136. Об отношении мирян к духовенству в эти годы см.: Федосеев. С. 58-59.
[74]. Слова Виноградова процитированы у Хризостома (Chrusostomus J. Kirchengeschichte Russlands der neusten Zeit. Salzburg, 1965-1968. T.2. S. 311). Удушение дошло до того, что митрополит Ленинградский Алексий, будущий патриарх Алексий I, был вынужден сделать в 1936 г. указание не допускать детей к причастию Левитин-Краснов А. Слушая радио // Посев, 23.IX 1966. С. 3).
