Даже при самом поверхностном чтении Евангелия от Иоанна нельзя не заметить, насколько сильно оно отличается от синоптических Евангелий. Проблемы, вызванные этим отличием, мы рассмотрим ниже, а здесь мы остановимся на некоторых главных характеристиках этого Евангелия.
I. Характеристики
А. Место Ветхого Завета
Столь сильный акцент ставится на эллинистическое влияние в Евангелии от Иоанна, что не всегда до конца понималась роль ветхозаветных идей. В нем же многое указывает на еврейскую историю. Евангелие показывает, что Иисус был частью этой истории, и что, отвергая Христа, евреи отвергли Того, Кто был одним из них. (Ин. 1:11). Придя в храм, Он заявил, что имеет власть над ним (Ин. 2:16). Иудейский начальник Никодим признал Иисуса Учителем (Ин. 3:2), в то время как Сам Иисус причислил Себя к евреям, обладающим тайной спасения (Ин. 4:22).
И именно в этом контексте надо понимать обращение нашего Господа в этом Евангелии к Священным Писаниям. Он повелел Своим слушателям исследовать Писания, чтобы убедиться, что оно свидетельствует о Нем (Ин. 5:39). Кроме того, Он считал, что те, кто уверовал в Моисея, должны уверовать и в Него (Ин. 5:45-46), предполагая под этим и явную преемственность между ним и Собой. Ветхозаветное влияние в поучении о хлебе с его ссылками на манну в пустыне (Ин. 6) не вызывает сомнения. Когда Иисус говорит о сошествии Святого Духа (Ин. 7:38), Он снова ссылается на Писание, даже если точная цитата и не приходит сразу на ум. Образ Пастыря в Ветхом Завете является основой поучения о пастыре и овцах в гл. Ин. 10. Как и у Матфея, торжественный въезд в Иерусалим на осле рассматривается как исполнение ветхозаветного пророчества (Ин. 12:14), тогда как неверие евреев подтверждается ссылкой на Исайю (Ин. 12:38-39). И только у Иоанна ноги Иисуса не перебивают на кресте во исполнение Писания, и в этом случае особенно подчеркивается непреложность Писаний (Ин. 19:36) [1].
Кроме того, Иисус несколько раз ссылается на ветхозаветные персонажи, особенно на Авраама. Ссылка на происхождение Авраама становится темой диалога в гл. Ин. 8, достигая своей кульминации в заявлении, что Авраам видел день Христа (Ин. 8:56). Ничто не могло так ясно подчеркнуть прямую связь между Ветхим и Новым Заветом. А также и сон Иакова, который исполнился в Сыне Человеческом (Ин. 1:50-51). В разговоре с Никодимом Иисус сравнивает действие Моисея с его повторением в Сыне Человеческом, выражая тем Свою смерть в ветхозаветной терминологии (Ин. 3:14-15). И более того, Иисус ссылается на Моисея в Своем отношении к субботе (Ин. 7:22). В Ин. 12:41 говорится, что Исайя видит славу Христа, он же предсказал предтечу (Ин. 1:23), и этот факт упоминается во всех Евангелиях.
Знаменательно, что Иисус обращается к Писанию, когда возражает Своим противникам, как в Ин. 10:34, где Его разъяснение признается авторитетным. Ниже мы увидим, что именно поэтому ссылки нашего Господа на Ветхий Завет и собственные замечания евангелистов говорят о том, что все Писание указывает на Христа. Он есть исполнение Ветхого Завета, и в этом свете мы должны рассматривать основную идею Евангелия от Иоанна.
Б. Учение о Святом Духе
Ни в одном из синоптических Евангелий не уделяется столько внимания учению нашего Господа о Святом Духе, как в четвертом Евангелии.
В беседе с Никодимом ясно говорится об участии Святого Духа в возрождении (Ин. 3). Между естественным и духовным рождением делается различие, что становится одним из главных антитезисов в Евангелии. Учение нашего Господа часто неправильно толкуется из-за недопонимания Его духовного характера. Работу Духа также нельзя понять, как и работу ветра (Ин. 3:8), что заставляет Иисуса подчеркнуть, что небесное требует другого способа восприятия, чем земное. Миссия Иисуса требует духовного толкования.
А также и акцент нашего Господа на духовной природе Бога (Ин. 4:24) требует поэтому поклонения в духе. Это явилось определенным расширением ограниченной концепции иудаизма, который в свою очередь имел более высокие цели, чем языческие цели того времени. Сошествие Святого Духа обещалось после прославления Иисуса (Ин. 7:39), когда Дух сойдет, как освежающие ручейки воды, на уверовавших во Христа.
В прощальных поучениях (Ин. 14 - Ин. 16) дается самое широкое разъяснение работы Святого Духа. Звания Утешитель и Дух Истины раскрывают Его характер. В Ин. 14:16-17 Он описывается как представитель Христа, пребывающий в верующем. В Ин. 14:26 Иисус заверяет учеников, что Святой Дух научит их всему и напомнит им, что говорил им Иисус. Он будет свидетельствовать о Христе, и это будет Его главной задачей (Ин. 15:26; Ин. 16:14). Он Тот, Кто придет, чтобы обличать мир о грехе, о правде и о суде (Ин. 16:8-11), и Он Тот, Кто наставит Его людей на всякую истину (Ин. 16:13). Несомненно, что накануне Своей смерти все мысли Иисуса были сосредоточены на работе Святого Духа, но только Евангелие от Иоанна обратило на это внимание.
В. Преобладание великих тем
В отличие от синоптических Евангелий учение у Иоанна касается более абстрактных тем, таких как свет жизни, любовь, правда, верность, которые постоянно повторяются в книге. Некоторые из них появляются впервые в прологе (Ин. 1:1-18), который можно считать введением ко всей книге, дающим начало тем темам, которые в дальнейшем будут развиты в последующих поучениях. Так, например, в Ин. 1:4 утверждается, что "в Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков". Этот стих объединяет две темы, к которым Иоанн снова вернется в своем Евангелии. Так, Христос пришел, чтобы дать вечную жизнь (Ин. 3:15-16, 36; Ин. 6:47; Ин. 17:2). Он называет Себя "хлебом жизни" (Ин. 6:35), предлагает воду, которая сделается источником воды, текущей в вечную жизнь (Ин. 4:14), говорит, что Его цель - это дать другим жизнь с избытком (Ин. 10:10), и это только несколько ссылок на жизнь в этом Евангелии. И неудивительно, что эта тема часто повторяется, учитывая цель евангелиста, выраженную в Ин. 20:31 и состоящую в том, чтобы его читатели могли уверовать и иметь жизнь вечную. Так и тема света снова повторяется в Ин. 8:12, где стоит еще одно из великих "Я есмь" Иисуса, повторенное в Ин. 9:5 и показанное в последующем исцелении слепорожденного. Но это только несколько примеров темы света (см. например, Ин. 3:19 и далее; Ин. 5:35; Ин. 11:9; Ин. 12:46). Тема любви также встречается очень часто, хотя главным образом в прощальных поучениях. Часто подчеркивается любовь Отца к Сыну (ср. Ин. 3:35; Ин. 5:20; Ин. 10:17), как и Его любовь к людям (Ин. 3:16; Ин. 14:23; Ин. 16:27). Фактически вся миссия Иисуса основана на любви Бога. В последней главе любовь является путем к примирению Петра со Христом. Хотя эта тема имеется и у синоптиков, она нигде так широко не раскрыта, как здесь.
Г. Сравнительный недостаток динамики
Часто отмечалось, что Евангелие от Иоанна имеет статический характер, хотя это обусловлено, главным образом, содержащимся в нем учительным материалом. Повествовательного материала в нем значительно меньше, чем наставительного, по сравнению с другими Евангелиями. Тем не менее, нельзя сказать, что в нем полностью отсутствует динамичность. Так, можно вспомнить Ин. 1:19 - Ин. 2:12, развитие событий на протяжении целой недели, а также и путешествия (напр., Ин. 2:12; Ин. 3:22; Ин. 4:3-4; Ин. 5:1; Ин. 6:1; Ин. 7:1; Ин. 10:40). Вместе с тем евангелиста здесь интересует не столько содержание или сам факт событий, сколько их значение. Так, в гл. Ин. 3 Никодим несколько отходит на второй план, а в поучении о хлебе слушателями постепенно становятся не ученики, а враждебно настроенные евреи, некоторые слушавшие Его ученики отступаются от Него. Эта характерная черта Евангелия от Иоанна не позволяет считать эту книгу биографической. То же самое, конечно, можно сказать и о синоптических Евангелиях, но не до такой степени, как в данном случае. Этот исключительный интерес к наставительному материалу придает особую окраску всему Евангелию в целом. Оно носит рефлексивный характер.
Д. Портрет Иисуса
Проблемы, возникшие в связи с описанием Иисуса у Иоанна, мы будем рассматривать ниже, здесь же мы только остановимся на несомненных характеристиках, которые приводит Иоанн. Определение "Сын Человеческий" встречается здесь значительно реже, чем у синоптиков, но там, где оно употребляется, оно имеет особое значение (ср., например, Ин. 1:51; Ин. 3:13-14). Чаще же применяется звание "Сын Божий" или просто "Сын". Больший акцент ставится на сыновней связи между Иисусом и Богом и его важности для Его связи с верующими.
Тем не менее человечность Иисуса не только не отсутствует, но показана еще более ярко, чем у синоптиков. На брачном пире в Кане Он предстает в домашней обстановке и фактически как хозяин дома. У колодца в Сихаре Он испытывает усталость и жажду. У гроба Лазаря Он скорбит и плачет. В горнице Он умывает ноги ученикам, а на кресте испытывает жажду.
Духовное сознание Иисуса гораздо глубже показано в этом Евангелии, чем в синоптических, и достигает кульминации в гл. Ин. 17, где Он громко молится. И именно эта особая черта портрета Иисуса производит самое глубокое впечатление и заставляет читателя осознать, что личность Христа выше его понимания.
В этом Евангелии нетрудно увидеть и мессианскую идею. С самого начала мессианского служения Иисуса некоторые Его ученики признают Его Христом (Ин. 1:41). Уже на ранней стадии самарянка также признает Его Христом, когда Иисус сказал ей, Кто Он. И так как этого нет у синоптиков, этот эпизод считался противоречивым (о чем мы будем говорить ниже). Но Иоанн ясно показывает, что Иисус желает, чтобы самаряне признали Его мессианское служение, хотя колеблется в случае евреев из-за их ошибочных представлений о функции грядущего Мессии. Знаменательно, что только у Иоанна говорится о том, что множество народа, которых накормил Иисус, хотят сделать Его царем (Ин. 6:15), но Он сразу же пресекает это намерение.
Может быть, самой характерной чертой личности Христа в этом Евангелии является учение о Логосе, которое служит введением к Евангелию. Какова бы ни была основа пролога (о ней мы будем говорить ниже), несомненно, что Иисус сначала предстает не только как изначально сущий, но и как имеющий естество Самого Бога.
II. Авторство
Проблема авторства столь широко и детально обсуждалась, что трудно кратко изложить все разновидности различных гипотез, которые были предложены [2]. Также трудно подойти к этой проблеме непредвзято. Мы начнем с рассмотрения данных, которые дает нам само Евангелие, так как они считаются важным фактором в изучении внешних данных.
А. Личные намеки на авторство
Нигде в Евангелии автор не называет своего имени, и все же какие-то намеки на свое участие в этом труде он делает. Их надо учитывать и толковать в свете явного желания автора остаться неизвестным.
1. Самоуказания автора
В прологе автор пишет: "мы видели славу Его" (Ин. 1:14), и естественно думать, что это является указанием на очевидцев, к которым автор себя относит. Такое толкование подтверждается Ин. 1:1-4, где такую же функцию выполняет первое лицо множественного числа. Некоторые ученые считают, что "мы" Посланий обозначают христиан вообще [3], но здесь это утверждение в значительной степени теряет свое значение, если не считать его утверждением очевидца. Автор утверждает не только то, что Слово стало плотью в общем смысле, но и то, что в особом смысле Слово обитало с нами (en hmin /en emin/). Если "с нами" несомненно предполагает человечество вообще, то следующий глагол "видели" (eqeasameqa /etheasametha/) должен быть ограничен христианами. А также и использование этого слова в Новом Завете предполагает, что "видеть" является физическим, а не духовным зрением [4], несмотря на то, что многие толкуют его в этом последнем смысле [5].
Как ни толковать значение слова "слава", которое здесь предполагает содержание увиденного, более верным будет думать, что автор хотел убедить своих читателей в том, что факты Евангелия могут быть засвидетельствованы видевшим, и что он по крайней мере сам их видел.
Отрывок Ин. 19:35 непосредственно связан с вопросом авторства, где говорится, что "видевший засвидетельствовал, и истинно свидетельство Его; Он знает (ekeinos /ekeinos/), что говорит истину". Непосредственный контекст говорит, что ребра нашего Господа были пронзены, и об этом дается свидетельство. Но так как в следующем стихе слово "сие" (tauta /tauta/) стоит во множественном числе, то надо думать, что здесь предполагается все содержание служения нашего Господа, и этот особый факт в Его смерти был кульминацией (ср. употребление слова tauta в Ин. 21:24, о котором мы будем говорить ниже). Проблема здесь в том, предполагает ли автор, что он сам или кто-то другой дает это свидетельство. Если он не хотел, чтобы читатели считали его этим очевидцем, то такое утверждение, должно быть, было добавлено с целью показать, что источником этого повествования был очевидец. Слово ekeinos /ekeinos/ ("знает") имеет несколько неопределенный смысл, так как оно может относиться к очевидцу, а не к автору, либо к очевидцу как автору, либо к Богу как удостоверителю свидетельства. Третье предположение наименее вероятно, так как контекст не предполагает, что ekeinos должно относиться к Богу. Два других предположения в равной мере возможны, хотя некоторые ученые считают, что едва ли автор применил бы слово ekeinos к себе, и поэтому предпочитают первое предположение. С другой же стороны, можно полагать, что очевидец не был автором, потому что если бы автор назвал свой источник, то это свидетельство не имело бы такой силы. Но здесь ничего нельзя утверждать с уверенностью. Достаточно только заметить, что не исключена возможность, что под очевидцем автор имел в виду себя, хотя и это предположение недоказуемо.
И наконец, отрывок Ин. 21:24-25, хотя и здесь остается открытым вопрос, относятся ли эти слова к автору или к редактору. В то же время у нас нет данных утверждать, что эти стихи не входили с самого начала в Евангелие, и поэтому их надо считать ценным свидетельством для выяснения авторства. Стих Ин. 21:24 гласит: "Сей ученик и свидетельствует о сем и написал сие; и знаем, что истинно свидетельство его". Более естественным будет думать, что outos /outos/ ("сей") относится к ученику, которого любил Иисус (ст. Ин. 21:20). В таком случае можно говорить, что этот ученик был не только очевидцем, но и автором. Некоторые ученые не согласны с таким выводом на том основании, что на первом месте стоит "свидетельствует", а потом "написал", что очень важно, ибо могло указывать на то, что автор гл. Ин. 21 не был уверен в авторстве всего свидетельства [6]. Но порядок глаголов здесь совершенно естествен, если автор хотел показать, что запись основана на личном свидетельстве, так как свидетельство существовало до того, как было написано. Но можно считать и то, что "написал" и кто-то другой, как, несомненно, было в случае Пилата, когда он "написал" на кресте (Ин. 19:19-22) [7]. Но едва ли такое предположение верно, потому что "свидетельствовать" (marturwn /martyron/) мог только очевидец, и поэтому "написал" (grayas /grapsas/) надо также понимать в этом же смысле. Если же этот стих предполагает, что любимый ученик был автором [8], то почему он вызвал столько споров? Дело в том, что сторонники теорий авторства, которые отрицают, что автор был очевидцем, считают свидетельство этого стиха редакторским методом. По мнению Ч. К. Баррета [9] издатели Евангелия отредактировали это свидетельство в соответствии с Ин. 19:35 и таким образом сделали любимого ученика автором Евангелия [10]. Хотя по мнению Баррета это было сделано с добрыми намерениями, такой метод неприемлем для внутренних свидетельств. Таким способом можно устранить неясность любого свидетельства. Пока не будет достаточно веских оснований принять противоположное мнение (а их еще нет), слова в ст. Ин. 19:24 должны считаться утверждением автора, что он очевидец [11], или же свидетельством другого в этом же смысле.
2. Проблема любимого ученика
Выражение "ученик, которого любил Иисус", мы уже рассмотрели в контексте гл. Ин. 21, где показали, что Ин. 21:24 имело целью отождествить этого ученика с автором Евангелия. Он не называется по имени, но он был в группе учеников в ст. Ин. 21:2, в которую входили Петр, Фома, Нафанаил, сыновья Зеведеевы и двое других. Неназванный "любимый ученик", очевидно, был одним из последних четверых. Другие подробности о нем, которые даются в гл. Ин. 21, это, во-первых, то, что "приклонившись к груди Его", он спросил, кто был предателем, и, во-вторых, то, что он был тесно связан с Петром. Оба эти факта описаны в Ин. 13:23-24, где мы впервые узнаем об этом ученике. Повторение Ин. 13:23-24 в гл. Ин. 21 показывает, как живо писатель помнит этот эпизод, что совершенно понятно, если сам писатель был тем любимым учеником [12].
Знаменательно, что раньше в гл. Ин. 21 "любимый ученик" обращается к Симону Петру и говорит ему о присутствии Господа. Оба они были вместе, когда к ним прибежала Мария Магдалина с вестью об исчезновении тела Иисуса (Ин. 20:2). Кроме того, писатель говорит, что, когда любимый ученик увидел пустой гроб, он уверовал (Ин. 20:8), что также совершенно понятно, если автор сам был тем учеником, который едва ли мог забыть тот момент, когда он уверовал. Такие подробности о любимом ученике, конечно, можно было бы приписать автору, но повествование развивается столь естественно, что первое предположение более вероятно.
Далее, мы видим любимого ученика у креста, где Иисус поручает ему заботу о Своей Матери, и он сразу берет ее к себе (Ин. 19:26-27). Только в этом случае с ним нет Петра.
Поэтому есть все основания считать, что любимый ученик был товарищем Петра, и поэтому была особая причина для его появления в повествовании о Страстях, а не раньше в Евангелии. Скорее всего это был Иоанн, сын Зеведеев. Он и Петр входили в тесный круг учеников, и вместе с Иаковом они были тогда, когда другие отсутствовали (ср. Мк. 5:37; Мк. 9:2; Мк. 14:33). Именно Петру и Иоанну Иисус поручил приготовить пасху для Себя и Своих учеников (Лк. 22:8). Они оставались все вместе и после Воскресения (Деян. 3:1, 11; Деян. 4:13). И опять же их двоих посылают из Иерусалима в Самарию (Деян. 8:14). И Павел называет "почитаемыми апостолами" Иакова, Кифу и Иоанна (Гал. 2:9). Все это позволяет считать, что "ученик, которого любил Иисус", был сыном Зеведеевым [13]. Это предположение подтверждается тем фактом, что нигде в этом Евангелии апостол Иоанн не называется по имени, тогда как двадцать раз (включая параллели) он упоминается у синоптиков. Кроме того, Иоанн Креститель называется "Иоанном" без дальнейших уточнений, что несомненно говорит о том, что писатель хотел показать, что апостол Иоанн - это не Иоанн Креститель. Конечно, нельзя отрицать, что отсутствие особых на него указаний позволяет считать Иоанна автором, и поэтому другие точки зрения должны тоже учитываться, имея в виду эту особенность, и получить должную оценку.
Однако необходимо объяснить, почему "ученик, которого любил Иисус", появляется только в конце Евангелия, во время событий в горнице. У Матфея Иоанн появляется только в повествовании о его призвании, среди двенадцати апостолов и в повествовании о Преображении. У Марка он, помимо этого, появляется в доме Петра, когда была исцелена теща последнего (Мк. 1:29); когда Иисус взял с Собой его, Петра и Иакова в дом Иаира (Мк. 5:37); когда он говорит Иисусу о своем благонамеренном, но не имеющим на то право запрещении человеку изгонять бесов именем Иисуса (Мк. 9:38); когда просит почетного места в Царстве Божием для себя и Иакова (Мк. 10:35 и далее); когда находится среди небольшой группы учеников, которые просили объяснить знамения последнего времени (Мк. 13:3 и далее), и когда он был с Иисусом в саду Гефсиманском (Мк. 14:32-33). В целом же портрет Иоанна у Марка отнюдь не лестный. Так и у Луки он упоминается только два раза в двух случаях, которых нет у других синоптиков: это его участие в приготовлении пасхи (Матфей только предполагает его среди "учеников", Марк - одним из "двух учеников", и только Лука называет его по имени), и его желание призвать вместе с Иаковым огонь с неба, чтобы истребить селение Самарянское. Если предположить, что любимый ученик был автором Евангелия, то какие из этих эпизодов он мог рассказать? Те, которые показывают его пылкий характер? Так как рассказы о его слабостях уже, несомненно, были известны и его преодоление их уже проявилось в его жизни, он скорее всего оставил бы в своем повествовании об Иисусе те эпизоды, в которых он сам участвовал, потому что в эти часы он мог лучше других узнать сердце и мысли Иисуса.
Но в связи с этим возникает вопрос. Возможно ли, чтобы человек написал о себе, что он был "учеником, которого любил Иисус"? Некоторые ученые настолько уверены, что это совершенно невозможно, что считают необходимым, несмотря на силу приведенных данных, постараться выяснить, кто был этот любимый ученик, или же показать различие между этим учеником и писателем Евангелия [14].
Трудность этого вопроса понятна, но разве нельзя допустить, что Иоанн сам назвал себя учеником, "которого любил Иисус" (on hgapa o Ihsous /on egapa о Jesus/) [15]. Если эта фраза означает, что Иисус испытывал особую любовь к этому ученику, то трудность разрешить эту проблему, конечно же, остается. Однако Иоанн в своем Первом Послании показывает, какое огромное значение имеет любовь Божия во Христе [16], и эта фраза могла появиться от изумления, что Иисус излил Свою любовь на него. Но не надо думать, что для кого-то другого не было бы так же трудно, как и для самого любимого ученика, выделить одного из учеников, которого возлюбил Иисус. Конечно, такое определение могло быть дано старому апостолу в Азии, и тогда первым читателям сразу же было понятно, о ком идет речь, как и мотивы такого определения. Это отнюдь не было признаком высокомерия, как некоторые полагают, а скорее скромности. И именно поэтому Иоанн не называет своего имени, желая показать, чем он обязан любви Иисуса.
Тем не менее, те, кто не считает любимого ученика апостолом Иоанном, пытаются избежать эту трудность предположением, что им был кто-то другой. Так, одни считают, что это был молодой человек, имевший большое имение, потому что, как свидетельствует Мк. 10:21, Иисус, взглянув на него, полюбил его. Но поскольку мы не знаем, уверовал ли этот человек, предположение это вызывает сомнение. Другие предлагают считать любимым учеником Нафанаила, но это остается только предположением, потому что мы так мало знаем о нем, и то, как о нем говорится в Ин. 21, предполагает, что он не мог быть любимым учеником. И, наконец, предлагается еще Лазарь [17]. Это предположение заслуживает большего внимания. Любимый ученик появляется впервые в Евангелии после того, как о Лазаре уже шла речь в гл. Ин. 11 и Ин. 12. Более того, в Ин. 11:3 его сестры говорят о нем, что он тот, "кого Ты любишь" (on fileis /on fileis/). Это интересное предположение, но был ли Лазарь в горнице на вечере и возлежал ли он на груди Господа? Едва ли. Во всяком случае, синоптические Евангелия ясно говорят, что только апостолы были с Иисусом в пасхальную ночь. Но если допустить эту возможность, то тогда надо объяснить, почему Лазарь называется по имени в гл. Ин. 11 и Ин. 12, а в гл. Ин. 13 и далее о нем говорится только описательно.
И, наконец, может быть, любимый ученик - это просто идеальный образ [18]. Тогда его анонимность предполагает, что автором Евангелия был не один человек, а вся Церковь, и описание жизни и учения Иисуса становятся собственным свидетельством Церкви о ней самой и ее Господе [19]. Но это самое неудачное объяснение, потому что в этом случае любимый ученик становится неисторической фигурой, что противоречит впечатлению, которое создает о нем повествование, и потому, что это предполагает, что любая община могла создать такой идеализированный образ, чтобы выразить свой коллективный опыт познания Иисуса. Однако случайные упоминания о любимом ученике в Евангелии никак не похожи на символические. И совершенно справедлив критический принцип, согласно которому, если какая-то фигура имеет все основания считаться исторической, то ее нельзя превращать в символ, который может означать все, что захочет в него вложить толкователь. И можно еще спросить, будет ли любое упоминание о любимом ученике иметь смысл в контексте, если его считать не более чем идеализацией?
По-видимому, самым правильным выводом будет считать, что у нас нет никаких неопровержимых исторических доказательств против отождествления любимого ученика с Иоанном, сыном Зеведеевым [20].
Б. Палестинский фон
Выше мы показали, что писатель Евангелия хотел убедить читателей, что события, которые он описывал, были свидетельством самих очевидцев, здесь же мы постараемся показать, имеются ли этому косвенные подтверждения, исходя из его освещения палестинских событий. Хорошо ли он знает их, или же он описывает неправдоподобные вещи и вносит неточности? В последнем случае всякое свидетельство очевидца в его Евангелии можно с уверенностью отвергнуть.
1. Знание еврейских обычаев
Несколько раз в ходе повествования Евангелия писатель проявляет точное и детальное знание еврейской жизни в период, предшествующий разрушению Иерусалима. Он знает ритуальные тонкости, как явствует из Ин. 2:6 (обряд очищения), Ин. 7:37; Ин. 8:12 (обряд возлияния и освящения во время праздника кущей), и он упоминает несколько еврейских праздников (например, праздники пасхи, кущей, обновления храма). Он знает специфические еврейские доктрины, такие как низкое положение женщины (Ин. 4:27), законы о субботе (Ин. 5:10; Ин. 7:21-23; Ин. 9:14 и далее) и о наследственном грехе (Ин. 9:2) [21].
2. Знание еврейской истории
Автор точно знает, сколько прошло времени от строительства храма до очищения его Иисусом. Более того, он прекрасно знает политические пристрастия еврейского народа, особенно их вражду к самарянам (Ин. 4:9). Он знает, что палестинцы с пренебрежением относились к евреям в рассеянии (Ин. 7:35). Он знает историю иерархии, называя Анну и Каиафа первосвященниками, и тут же он уточняет, что Каиафа был первосвященником в тот роковой год (Ин. 11:49; Ин. 18:13 и далее).
3. Знание палестинской географии
Писатель, несомненно, был сам в Иерусалиме, потому что он знает еврейское название купальни у Овечьих ворот и что она имела пять крытых ходов. Эта деталь была подтверждена археологическими раскопками около храма, где была обнаружена купальня с пятью крытыми ходами и надписью о целительных свойствах этой воды [22]. Он также знает еврейское название (Гаввафа) каменного помоста возле претории, и эта деталь также подтверждается археологическими раскопками около башни св. Антония, которая стояла напротив храма. Так как это каменный помост стоял на уступе скалы, еврейское название, которое означает "гребень горы", является описанием его места расположения [23]. Он также знает купальню Силоам (Ин. 9:7) и поток Кедров (Ин. 18:1).
Очень часто в Евангелии даются топографические детали, иногда в повествованиях, где у синоптиков их нет [24], как, например, две Вифании (Ин. 1:28; Ин. 12:1), Енон возле Салима (Ин. 3:23) [25], Кана Галилейская (Ин. 2:1; Ин. 4:46), море Галилейское и другое его название Тивериадское (Ин. 6:1; Ин. 21:1), Сихарь возле Сихема (Ин. 4:5), гора Геризим возле колодца Иаковлева (Ин. 4:21), Ефраим возле пустыни (Ин. 11:54) [26].
Едва ли кто станет отрицать, что автор либо был сам родом из Палестины, либо был очень близок с теми, кто был оттуда [27]. Первое, по-видимому, более вероятно, потому что во многих случаях топографические детали можно объяснить только личными воспоминаниями.
В. Детали, предполагающие очевидца
Каждый такой акцент на деталях неизбежно ставит вопрос об исторической точности Евангелия. Потому что, если Евангелие является не более чем образным изложением фактов и поучений, основанных на предании, или, как некоторые считают, чистым вымыслом, то, конечно же, бессмысленно говорить о тех признаках, которые указывают на очевидца [28]. Общий .вопрос историчности мы будем рассматривать ниже, здесь же необходимо только отметить, что едва ли можно полагать, что некоторые детали являются чистой выдумкой. Какой смысл было упоминать шесть каменных водоносов в Кане (Ин. 2:6), двадцать пять или тридцать стадий, которые проплыли ученики по морю Галилейскому (Ин. 6:19), или количество пойманной рыбы и расстояние, на котором лодка находилась от берега, когда Иисус явился ученикам после Воскресения (Ин. 21:8, 11)? Нет оснований считать, что эти детали имеют символическое, а не историческое значение, так как ничего точно не указывает, что именно так их надо понимать. Ч. К. Баррет [29] допускает возможность символического толкования, например, ст. Ин. 2:6, но не считает его абсолютно убедительным, хотя и предпочитает аллегорическое толкование ст. Ин. 21:11, как всю соборную Церковь. Противники же такого метода толкования предпочитают считать 153 рыбы живым воспоминанием очевидца. Если бы автор вкладывал в этот стих аллегорическое значение, то он, несомненно, как-нибудь намекнул бы на это [30].
Другие незначительные детали, такие как пять ячменных хлебов (Ин. 6:9), благоухание, наполнившее дом (Ин. 12:3), знаки, которые делал Петр (Ин. 13:24), реакция воинов на арест Иисуса (Ин. 18:6), количество смирны и алоэ для помазания Иисуса (Ин. 19:39), создают у читателя впечатление, что писатель сам присутствовал при этих событиях. Кроме того, в некоторых случаях писатель проявляет прекрасное знание реакции учеников (например, Ин. 2:11-12; Ин. 4:27; Ин. 6:19; Ин. 12:6; Ин. 13:22-23) и Самого Господа (ср. Ин. 2:11, 24; Ин. 6:15, 61; Ин. 13:1).
Еще более важным является то, что Иоанн много раз называет по имени людей, которые в подобных случаях у синоптиков упоминаются анонимно [31]. Так, это имена Филиппа и Андрея в повествовании о насыщении множества народа (Ин. 6:7-8), Марии, сестры Лазаря, которая помазала миром ноги Иисуса (Ин. 12:3), имя раба первосвященника, которому Петр отсек мечом ухо (Ин. 18:10), а также и те, которые вообще не упоминаются у синоптиков, как Нафанаил, Никодим и Лазарь. Эти детали говорят о том, что, в худшем случае, писатель основал свои повествования на твердом предании; в лучшем же, писатель вспоминает имена этих людей потому, что сам знал их. Последнее предположение более вероятно, чем первое [32].
Г. Сравнение с синоптическими Евангелиями
Общий вопрос связи между Евангелием от Иоанна и другими синоптическими Евангелиями мы рассмотрим ниже, здесь же мы только постараемся показать, помогают ли синоптические Евангелия выяснению авторства четвертого Евангелия. С первого взгляда может показаться, что нет, и все же некоторые методы толкования четвертого Евангелия столь явно обусловлены его связью с синоптическими Евангелиями, что никакое обсуждение авторства не было бы полным без учета этой связи.
1. Изучение одинакового материала
Главной проблемой является, зависит ли Евангелие от Иоанна от синоптических Евангелий. Многие ученые считают, что автор использовал и Марка и Луку (о чем мы будем говорить ниже), и если это так, то тогда встает вопрос, мог ли апостол использовать писания неапостолов. Обычно принято считать, что апостол, который не был очевидцем, не пользовался бы материалом из вторых рук, и это предположение надо всегда учитывать. Но правильны ли его основные предпосылки? Прежде всего надо сказать, что едва ли Иоанн использовал эти два Евангелия, так как количество деталей, в которых они совпадают, столь незначительно, что их можно объяснить устным преданием. В таком случае это ничего не дает для решения вопроса авторства четвертого Евангелия. Но даже если и согласиться с тем, что оно отражает и Марка, и Луку, то почему этого не могло произойти с любым апостольским преданием. По мнению некоторых ученых, четвертое Евангелие предполагает, что читатели знали синоптическое предание. Достаточно привести один пример: без всякого объяснения апостолы вводятся в повествование как "двенадцать", и это несомненно говорит о том, что читатели знали, кто они. Редкие случаи введения фрагментов из Марка (если автор действительно это сделал) нельзя считать недостойными для апостола. Это могло быть сделано с целью напомнить читателям о том, что они уже знали.
2. Введение уникального материала
Именно этот материал сразу же становится основной проблемой Евангелия от Иоанна. Отклонения от синоптических Евангелий и введение нового материала в этом Евангелии заставили критиков рассматривать первые как исторический критерий для суждения о последнем. Это привело к тому, что многие ученые признали четвертое Евангелие не историческим, а это означало невозможность считать автором апостола, и этим исключалась возможность свидетельства очевидца. Расхождения в повествовании об Иоанне Крестителе, очищении храма, в хронологии служения нашего Господа, описании чудес и поучений нашего Господа, упоминаются здесь как наиболее яркие примеры, которые считаются доказательством неисторичности Евангелия от Иоанна и достаточным свидетельством против других данных, предполагающих рассказ очевидца и, следовательно, его достоверность. Как мы покажем ниже, критические мнения относительно историчности Евангелия имеют явную тенденцию придавать ему большую историческую ценность, и эта тенденция, если она продолжится, сделает менее веским противоположное мнение о его неисторичности.
Конечно, можно согласиться с большой долей вероятности, что нововведения в этом Евангелии являются доказательством скорее в пользу, чем против апостольского авторства. Если уже существовали три синоптических Евангелия и они были признаны, то для появления Евангелия, столь сильно отличающегося от них по своему содержанию и форме, как четвертое Евангелие, необходим был автор, который имел бы не меньший авторитет. Единственно приемлемой гипотезой является то, что апостол имел непосредственное к нему отношение либо как автор, либо как главный очевидец. Если же по другим причинам с этим нельзя согласиться, то появление и признание этого Евангелия остается загадкой. В лучшем случае можно предположить, что все Церкви считали апостола автором Евангелия (об этом мы будем говорить ниже). Более подробно на других предположениях мы остановимся, когда будем рассматривать различные гипотезы об авторстве, а здесь надо только отметить, что уникальность материала нельзя считать свидетельством против собственных утверждений и впечатлений очевидца в Евангелии. Это утверждение не игнорирует своим характером проблемы Евангелия от Иоанна, а только подчеркивает, что оно имеет отношение к авторству только для тех, кто полностью отрицает историчность этой книги.
Д. Эллинистическое влияние
Степень эллинистического фона мы рассмотрим ниже, но те, кто в этом Евангелии находит много общего с религиозными представлениями эллинистического мира [33] того времени, не могут приписать такое Евангелие еврейскому рыбаку из Галилеи, и с этим надо согласиться. Но степень этой невозможности будет зависеть от нескольких факторов. Оценка влияния эллинизма на автора делалась с разных точек зрения, но та научная школа, которая не видела в Евангелии почти ничего другого, кроме влияния эллинизма, естественно не могла приписать его ни апостолу, ни никакому другому палестинскому еврею [34]. Но в последние годы эта школа в значительной степени потеряла свой вес, и большинство ученых склонно допустить незначительное влияние эллинизма, а некоторые почти полностью его исключают. Реальная же проблема в том, был ли апостол Иоанн знаком с эллинистической наукой. Влияние эллинизма, конечно же, было широко распространено в Палестине [35], и надо признать возможность его отражения в палестинских писаниях. Но если Иоанна считать необразованным галилейским крестьянином, то было бы разумным предположить, что такой человек не мог написать подобного Евангелия.
Однако мы не можем утверждать, что Иоанн был необразованным человеком, как это некоторые полагают. Зеведеевы занимали, по-видимому, высокое положение, так как могли иметь рабов, и вполне возможно, что Иоанн и Иаков были более образованы, чем другие апостолы. Если этого нельзя доказать, то нельзя и отрицать, по крайней мере, если не считать, что отрывок Деян. 4:13 (agrammatoi /agrammatoi/ и idiopai /idiotai/ - "некнижные" и "простые") это отрицает. Но нельзя исключать и того, что эти слова пренебрежительно применялись по отношению к не знающим раввинского учения.
Весь вопрос эллинизма и проблема авторства Евангелия от Иоанна зависит также от степени, до которой Иисус мог выражать мысли, близкие к эллинистическим, или же считать их толкованием автора. Если же наш Господь выразил свое благовестив в форме, принятой для выражения универсальной миссии, то наличие мыслей в апостольском писании, которые были понятны язычникам, не вызывает удивления. Тем не менее некоторые ученые полагают, что Иисус не мог знать этих форм мышления. Кумранские находки показали, что, с литературной точки зрения, иоанновский тип мышления был более распространен, чем считалось ранее [36].
E. Иные соображения
Иногда как доказательство против авторства палестинского еврея приводится тот факт, что писатель всегда применяет слово "Иудеи" к противникам нашего Господа в таком контексте, который позволяет думать, что он не принадлежал к еврейскому народу и поэтому, должно быть, был язычником [37]. Однако нельзя придавать слишком большое значение такому употреблению этого слова, потому что это может предполагать, что не автор, а читатели были язычниками. Если это так, то можно предположить, что такое употребление было самым понятным для язычников [38]. Возможно, что слово "Иудей" используется более специфически с целью противопоставления его "христианам", а не "язычникам", в том смысле, в котором оно стоит в Откр. 3:9. То, что употребление слова "Иудей" не обязательно указывает на то, что автор не был евреем, подтверждается словами Павла в 1 Кор. 10:32. Вполне вероятно, что всякий еврей из христиан чувствовал в той же мере, что и автор Евангелия, сильную вражду своего еврейского народа к его Господу и Учителю [39]. Это чувство могло быть еще сильнее, если автор видел проявление этой вражды своими собственными глазами.
Еще одним фактором является знакомство автора с раввинскими методами аргументации, что едва ли возможно, если он был галилейским рыбаком. Мог ли он знать темы спора и глубоко изучить Тору? [40]. На первый взгляд может показаться, что это было невозможно. Но вескость аргумента зависит от точки зрения на положение Иоанна. Так как вполне вероятно, что Зеведей был крупным торговцем рыбы, что предполагает наличие у него рабов, его знание иудейской риторики отнюдь нельзя исключить [41]. Более того, если Иоанн был тем учеником, которого знал первосвященник (Ин. 18:15), то он должен был знать раввинские методы аргументации. И также не исключено, что наш Господь Сам был знаком с еврейскими тенденциями того времени и соответственно им выразил некоторые Свои учения.
Ж. Внешние данные
Всегда трудно оценить свидетельство отцов Церкви II века относительно книг Нового Завета, так как оценка неизбежно связана с его общими предположениями. Так, одни критики ставят больший акцент на отрицательных свидетельствах, чем на положительных, а другие склонны больше доверять первым по времени свидетельствам, отвергая последующие просто как отражение первых и тем самым ослабляя вескость всего свидетельства. Хотя едва ли возможен абсолютно непредвзятый подход, мы попытаемся дать краткий обзор фактов [42].
1. Данные в пользу апостольского авторства Евангелия
Первым писателем, назвавшим автора Евангелия по имени, был Ириней, который не только ясно говорит, что это был Иоанн, ученик нашего Господа, но также и то, что он написал Евангелие в Ефесе и оставался в этом городе до царствования Траяна [43]. Более того, Евсевий пишет, что авторитетом для Иринея был Поликарп, который научился истине у апостолов [44]. И именно в этом смысле говорится, что Иоанн встретился с Керинфом в Ефесе. Другую ссылку на Поликарпа мы находим в письме Иринея к Флорину, в котором он напоминает своему другу детства об их знакомстве с Поликарпом и о воспоминаниях последнего о его беседах с Иоанном и другими, кто видел Господа [45]. Поэтому не может быть никакого сомнения, что Ириней считал на основании свидетельства Поликарпа апостола Иоанна автором Евангелия и что оно было написано в Ефесе.
Такое же свидетельство мы находим у Поликрата, епископа Ефесского (189-198), писавшего в письме к Виктору Римскому, что Иоанн, который был свидетелем и учителем, покоится теперь в Ефесе. Но здесь не говорится, что он написал Евангелие.
Свидетельство Иринея было подвергнуто глубокому критическому исследованию, и многие ученые не склонны считать его надежным доказательством. Они основываются на том, что свидетельство Иринея не подтверждается их собственными критическими выводами. Если на основании других данных можно считать, что Иоанн не был автором Евангелия, то Ириней тогда, несомненно, ошибся. В таком случае нетрудно понять причину появления неточного предания. Воспоминания Иринея, относящиеся к его детству ошибочны, так как Иоанн, который знал Поликарпа, был не апостолом, а другим Иоанном. Это как раз и есть тот случай, когда один принимается за другого [46].
Теперь эта теория широко признается и выглядит правдоподобной, но можно ли с ней согласиться? Согласно этой теории, Ириней основывается только на утверждении Поликарпа, а это далеко не так. Он часто ссылается на неизвестного пресвитера (а по словам А. Гарнака он сам не слышал апостолов), которого обычно считают Пофинием (Pothinius), его предшественника в Вьенне и Лионе, человека, родившегося в конце I века (он умер в 177 г., прожив более 90 лет) [47].
Более того, Ириней был тесно связан с Римом. Можно ли утверждать, что он ссылается на предание, которое не подтверждалось преданиями других крупных Церквей, учитывая особенно тот факт, что сам он раньше жил на Востоке? [48]
Наше доверие Иринею поддерживается тем, что все после него беспрекословно признавали апостольское авторство Евангелия (Тертуллиан, Климент Александрийский, Ориген). Если бы они только повторяли утверждения Иринея, то должны были считать его достаточно надежным, чтобы без колебаний на него ссылаться. Кроме того, в Мураториевом каноне, относящемся ко времени Иринея, говорится, что Иоанн написал Евангелие после того, как Андрей видел сон, что Иоанн должен написать Евангелие, а его сотрудники исследовать его. Несмотря на то, что к этому утверждению надо подходить с большой осторожностью, учитывая, что, по общему признанию, Андрей не дожил до времени, к которому относят написание Евангелия [49] (хотя надо отметить, что мы не имеем других сведений о жизни Андрея), у нас нет основания подвергать сомнению тот факт, что авторство Иоанна этого Евангелия признавалось в то время в Риме. Другим свидетельством (хотя значение его трудно оценить) является Пролог "Против Маркиона". Текст его очень испорчен, но он утверждает, что автором Евангелия был апостол (хотя и предполагает, что апостол продиктовал Евангелие) и что Евангелие было написано в Азии. Оба эти свидетельства, однако, говорят о том, что в фактическом написании Евангелия принимали участие и другие, что необходимо учитывать в процессе рассмотрения его происхождения.
Можно с уверенностью сказать, что предание об авторстве Иоанна сложилось до времени Иринея, но почему тогда Поликарп не упоминает Иоанна в своем послании к Филиппинской Церкви? Он называет по имени Павла, но не Иоанна, хотя он, очевидно, знал его. Но это нетрудно объяснить, если придать большее значение аргументу умалчивания, чем он естественно заслуживает. Совершенно понятно, что в своем письме Церкви, основанной Павлом, Поликарп упоминает Павла, но почему он должен был упомянуть и Иоанна? Одно здесь несомненно, а именно то, что свидетельство Поликарпа нельзя считать аргументом ни против существования Евангелия, ни против его апостольского авторства. Его молчание может показаться странным, но действия Поликарпа нельзя сравнивать с действиями современных ученых. В общем можно сказать, что аргументы умалчивания могут ввести некоторых в заблуждение [50], и все же критика четвертого Евангелия, больше чем всех других книг Нового Завета, сама пострадала от таких методов. Это мы покажем ниже, когда будем говорить о раннем использовании и авторстве Евангелия.
2. Свидетельства о ранней мученической смерти Иоанна и предание о его пребывании в Ефесе.
Свидетельств о ранней мученической смерти Иоанна очень мало и мы можем кратко их здесь изложить.
(1) Мученическая смерть Иоанна предполагается в Мк. 10:39. Так как и Иакову, Иоанну говорится, что он будет пить ту же чашу, что и Господь. Считается, что если бы этого не произошло, то Марк изменил бы свой текст, чтобы показать подлинные обстоятельства смерти Иоанна.
(2) Два писателя, эпитоматор (писатель, извлекавший и излагавший часть из более обширного труда) Филипп Сидейский (V век) [51] и Георгий Амартолус (IX век) [52] приводят утверждения, сделанные якобы Папием, с целью показать, что Иоанн и Иаков были убиты евреями. Амартолус ссылается при этом на Мк. 10:39.
(3) Сирийский мартиролог 411 г. [53] отмечает память Иоанна и Иакова в один и тот же день (27 декабря) и называет их "апостолами в Иерусалиме".
(4) Карфагенский календарь (ок. 505 г.) [54] также отмечает память Иакова и Иоанна 27 декабря, но называет Иоанна Крестителем. Однако многие ученые считают, что это апостол, а не Креститель, и видят в этом свидетельство ранней смерти евангелиста Иоанна.
(5) В одной из своих проповедей (21) [55] Иаков Афраат говорит, что, кроме Стефана, Петра и Павла, было еще только два апостола мученика, Иоанн и Иаков.
Вескость всех этих свидетельств вместе взятых очень низок, и еще ниже вес отдельных звеньев этой цепи [56].
Так, отрывок Мк. 10:39 не обязательно толковать как предсказание о мученичестве; и такой подход к толкованию, как vaticinium ex eventu ("предсказание после события"), вызывает возражение, так как он предполагает, что все евангелисты были редакторами, которые излагали материал со своей точки зрения на события и не имели целью написать все точно так, как это произошло. Такой вывод из этого стиха, который означает ничего более, как предсказание Страстей, заставляет предполагать раннюю смерть Иоанна.
Свидетельство же эпитоматора Филиппа и Георгия Амартолуса нельзя принимать всерьез, так как ни один из них не считается надежным историком. Кроме того, как отмечает Баррет [57], и Ириней, и Евсевий хорошо знали писания Папия, но никто из них не ссылается на это утверждение о мученической смерти Иоанна. Кроме того, едва ли Папий назвал бы Иоанна "Богословом", как это утверждает Филипп, а Георгий сам не придает большого значения Палию, так как последний говорит о мирной кончине апостола Иоанна.
Другими свидетельствами можно пренебречь, так как по всей вероятности, мартирологи и Афраат смешивают апостола Иоанна с Иоанном Крестителем. Поэтому утверждение о ранней мученической смерти Иоанна можно считать просто легендой. Ст. Гал. 2:9, который надо датировать после смерти Иакова в 44 г., называет Иоанна "почитаемым столпом", а в Деян. 12:2, где сообщается о смерти Иакова, ничего не говорится о смерти Иоанна. Не имея более надежных свидетельств, защитники этой теории вынуждены подтасовывать факты, и единственное что они могут предложить, это то, что Иоанн Марк был одним из "почитаемых столпов", и поэтому позднее предание опустило эти слова из Деян. 12:2, но предположение недостаточно обосновано.
Является ли пребывание Иоанна в Ефесе также легендой? Некоторые ученые полагают, что да, но главным образом они основываются на отрицательных аргументах. В Новом Завете ничего не говорится, что Иоанн каким-то образом был связан с Ефесом, если не считать изгнания автора Откровения в Азиатскую область, так как Патмос находился не так далеко от Ефеса. Но это будет иметь вес только для тех, кто считает апостола Иоанна автором Откровения [58], что многие оспаривают. Кроме того, едва ли автор Деяний допустил бы, чтобы, обращаясь к Ефесским старейшинам, Павел ничего не сказал бы об Иоанне, если ко времени написания Деяний Иоанн был в Ефесе. Это еще один метод "предсказания после события" (vaticinium ex eventu), который совершенно здесь неприемлем, если Деяния были написаны до того, как Иоанн оказался в Азии, что вполне вероятно. Может быть, больший вес будет иметь аргумент, что Игнатий не упоминает апостола в своем обращении к Ефесской Церкви, особенно учитывая, что это произошло вскоре после известного пребывания там Иоанна. Баррет [59] придает этому аргументу большое значение, считая его известным аргументом умалчивания. Этот аргумент несомненно предполагает, что Игнатий должен был бы упомянуть Иоанна, если бы он был связан с Ефесом, но это мнение не имеет твердых оснований. Игнатий называет по имени нескольких членов Церкви, включая епископа Онисима, но его, очевидно, больше волновало сохранить в тот момент в Церкви почитание и верность Онисиму, чем ее прошлую историю. И это совершенно понятно, так как он писал об этом на пути к своей мученической смерти!
Такого же рода аргументом умалчивания является отсутствие указания места пребывания Иоанна в посланиях Поликарпа, Папия или Иустина [60]. Тот факт, что Ириней был первым, кто написал о пребывании Иоанна в Ефесе (кроме легендарных "Деяний Иоанна"), отнюдь не означает, что его источник был ненадежным. Это только говорит о нашем незнании путей передачи предания. Тем не менее Ириней мог ошибаться, и Иоанн вообще никак не был связан с Ефесом. Но в таком случае ничего неизвестно, что произошло с ним после его ухода из Иерусалима, и где он был, когда писалось четвертое Евангелие, так как сколько-нибудь более надежное предание отсутствует [61].
3. Разные гипотезы авторства
Существуют три основных теории авторства, но каждая из них имеет много разновидностей, поэтому мы изложим здесь только главные гипотезы.
1. Апостол Иоанн
Это традиционная точка зрения, которая в большой степени поддерживается внутренними свидетельствами. Можно сказать, что фактически нет убедительных данных, которые могли бы ее опровергнуть, несмотря на многие попытки ее противников. Эта теория в большей степени, чем любая другая, основывается на большом количестве фактов, даже если и имеет свои проблемы.
Согласно одной гипотезе, апостол Иоанн был свидетелем, а кто-то другой - автором. В качестве аналогии можно привести участие Петра и Марка в составлении второго Евангелия [62]. Сильных возражений эта гипотеза не имеет, но она довольно широко толкует слово grayas /grapsas/ ("написал"), в Ин. 21:24, в том смысле, что "написал" предполагает кого-то другого. Но здесь можно привести и другие новозаветные параллели. Предположение, что апостол играл главную роль в написании Евангелия, отнюдь не противоречит внешним данным. В этом отношении его участие будет отличаться от участия Петра и Марка в написании второго Евангелия и, по этой теории, помощник или секретарь остается анонимным и апостол приписывает себе авторство Евангелия. В этом случае его участие отличается от Петра-Марка и предполагает, что он имел более личное отношение к написанию Евангелия, чем Петр в случае Евангелия от Марка.
По другой гипотезе, которая менее убедительна, ученик Иоанна записал воспоминания апостола после его смерти.
2. Иоанн Иерусалимский
Существование Иоанна Иерусалимского, который имел доступ в дом первосвященника, впервые было предложено Г. Дельффом [63]. По его мнению Иоанн предания был этим Иоанном Иерусалимским, который впоследствии стал влиятельным человеком среди Азиатских Церквей. Он хорошо знал раввинизм и присутствовал на Тайной вечере. В пользу этой теории почти ничего нельзя сказать, кроме того, что она ставит акцент на личной связи очевидца с написанием Евангелия. Внешние данные не подтверждают существования такого человека [64].
3. Теории авторства не Иоанна
Некоторые гипотезы вообще пренебрегают именем Иоанна на том основании, что если внутренние свидетельства не могут доказать апостольского авторства, то внешние данные являются неправильными. Поэтому вообще нет смысла говорить о каком бы то ни было Иоанне. И единственное, что можно сделать, это постараться выяснить, почему появилось такое предание. И самым вероятным объяснением будет то, что имя апостола было приписано Евангелию позже. Так, Дж. Н. Сандерс [65] объясняет это необходимостью в апостольском авторитете в каком-то споре, но едва ли с этим можно согласиться, так как, во всяком случае, в этом споре Евангелие от Иоанна не имело большого значения, и ссылка на Писание, которое еще не было признано апостольским, была бессмысленна.
Другие ученые разделяют теорию более прямой псевдонимности, согласно которой все подробности из уст очевидца рассматриваются как искусное средство создать впечатление, что автор был апостолом. Но тогда почему автор не назвал Иоанна по имени, что было бы более эффективным и в большей мере отвечало бы общепринятой псевдоэпиграфической практике? Более того, такая теория оставляет открытым вопрос, почему это Евангелие было общепризнанно, и ответить на него представляет большую трудность. Если оно сразу же не было признано апостольским, то со временем это стало бы значительно труднее. Мы не знаем случая, чтобы книга, признанная псевдонимной, потом переставала быть таковой. Если бы автор хотел, чтобы его книга создавала впечатление, что она была написана апостолом, то он должен был сделать это совершенно иным методом, чем псевдографическим.
Согласно другой теории, Евангелие было составлено группой, а не одним очевидцем. В таком случае оно становится произведением какой-то школы, как, например, Иоанновского кружка. Ценность этой гипотезы в том, что с ее точки зрения писатель Евангелия не был апостолом, а принадлежал к той же группе, что и апостол [66]. Сходная теория была предложена Штендалем по отношению к происхождению Евангелия от Матфея (см. раздел II главы 2). Эта теория имеет свои преимущества, но когда речь идет об авторстве, то вопрос должен стоять об одном авторе, хотя из эпилога можно сделать вывод, что и другие участвовали в написании Евангелия.
О редакционных теориях мы будем говорить ниже, а здесь надо только отметить, что сторонники таких теорий естественно придают большее значение редактору, чем автору. Кажущееся преимущество этих теорий заключается в том, что любой материал, который не соответствует тому, что, как предполагается, имел в виду первый автор, мог быть легко приписан редактору, и тогда его основанное на очевидности значение сразу же пропадает. Но такого рода критика вызывает большое сомнение [67].
4. "Старец Иоанн"
Знаменитое утверждение Папия заставило многих ученых считать, что существовал другой Иоанн, который был связан с Ефесом и имел какое-то отношение к написанию четвертого Евангелия. Это привело к тому, что можно назвать теорией путаницы, принятия одного за другое при толковании внешних данных. Так, в предании старец Иоанн был отождествлен с апостолом Иоанном. Тогда, согласно этой теории, свидетельство Иринея в пользу авторства апостола Иоанна становится неверным, так как, по этой теории, он имел в виду старца Иоанна. Но прежде чем согласиться с этой теорией, надо установить существование этого старца.
Евсевий [68] цитирует слова Папия из его "Изъяснений Господних изречений" (Dominician Expositions): "Так, кто бы ни приходил из учеников старцев, я всегда спрашивал у них об изречениях старцев, что говорил (enpen /eipen/) Андрей или Петр, или Филипп, или Фома, или Иаков, или Иоанн, или любой из учеников Господа, и что говорят (legovsin /legusin/) ученики Господа Аристион и старец Иоанн. Потому что я полагал, что узнаю больше не из содержания книг, а от живых людей". Проблема здесь в толковании этого утверждения, потому что слова Папия не совсем ясны. Можно, например, принимать это утверждение, как это делает Ч. К. Баррет [69], как указание на существование трех групп в промежутке между временем нашего Господа и Папия: апостолов, старцев и других учеников. Тогда сразу же исключается предположение Иринея, что Папий разговаривал с апостолом Иоанном и его спутником Поликарпом. Но такое толкование ставит несколько вопросов, основным из которых является, кого Папий имел в виду под старцами, надо ли их отличать или отождествлять с названными учениками Господа? Баррет убежден, что "изречения старцев" состояли из сообщений того, что уже рассказали названные ученики (т.е. апостолы), и что Папий услышал только воспоминания этих старцев через их последователей. Но если Папий называет апостолов "старцами", то тогда он получил сведения от последователей апостолов, а это больше соответствует свидетельству Иринея. Но в таком случае непонятно, почему Папий употребляет слово "старцы" (presbuteroi /presbyteroi/), если он имел в виду апостолов, и также непонятно, почему он называет одного из старцев учеником Господа (т.е. старца Иоанна) и никого больше из других учеников Господа. Никто не станет спорить, что Папий плохо выражал свои мысли, но теория, согласно которой Папий хотел отделить апостола Иоанна от старца Иоанна, ставит больше проблем, чем это обычно думают. Главной трудностью является то, что Папий называет Аристиона и старца Иоанна "учениками Господа" (oi tov kvriov maqhtai /oi tu kyriu mathetai/), т.е. Его непосредственными учениками, и скорее всего это является синонимом "христиан". Аристион не упоминается в Новом Завете, но это не должно, конечно же, исключать возможности, что он был учеником Господа, который дожил до конца столетия. Несомненно, что было бы легче понять это утверждение Палия, если бы одного из них (старца Иоанна) можно было отождествить с кем-то нам известным из других источников. Кроме того, согласно указанной теории, если непосредственные ученики Господа еще были живы, когда писал Папий, то почему он спрашивал их об изречениях старцев, а не изречениях Господа? Удовлетворительного ответа на это, очевидно, нет [70].
По этой теории также трудно понять, что имел в виду Папий под выражением "от живых людей". Если он предполагает свидетельство непосредственных учеников Господа, то тогда слова его понятны. Более того, он несомненно знал книги, в число которых, конечно же, надо включить синоптические Евангелия, по крайней мере, от Матфея и от Марка, на авторитет которых он ссылается в другом месте. Но знаменательно, что Папий помещает апостолов неписателей перед апостолами писателями. А это может означать, что он придавал большее значение устному учению первых, потому что их свидетельство не было записано. Может быть, самым верным будет предположить, что Папий имеет в виду то, что Иоанн сказал в прошлом, и то, что он говорил Палию, в то время когда Папий с ним разговаривал. Однако возможность двух Иоаннов не исключается, что подтверждается толкованием Евсевия слов Папия [71], но так как Евсевий приписывает Откровение другому Иоанну, а не автору Евангелия, то его толкование нельзя считать объективным. Во всяком случае у нас нет других исторических данных о существовании этой туманной фигуры, если не считать, что в введении ко Второму и Третьему Посланиям Иоанна автор имеет в виду под "старцем" себя.
И в заключение надо отметить, что если признать существование старца Иоанна, то Папий не говорит, ни где он жил, ни о его литературных способностях. Действительно, если даже поверить Палию, что такой старец - историческое лицо, то это еще не значит, что он является автором четвертого Евангелия. Единственным объяснением может быть то, что Папий знал имя, которое традиционно приписывалось автору четвертого Евангелия, и это в какой-то мере оправдывает "теорию путаницы".
Но если позже христианская Церковь путала апостолов со старцами, то почему этого не мог допустить Папий, что подвергло бы сомнению само существование старца Иоанна? [72]
5. Свидетельства в пользу раннего использования и авторитета Евангелия Мы уже говорили о том, что ко времени Иринея Евангелие уже было признано апостольским. Остается только проследить его историю до этого времени, но, к сожалению, у нас нет для этого достаточно убедительных данных [73]. Возможно, что Игнатий и знал его, но этого мы не можем утверждать. В некоторых местах у Игнатия можно найти сходство с языком и богословскими идеями четвертого Евангелия, и это подтверждает мнение, что Игнатий знал Евангелие. Поликарп же нигде не ссылается на него, хотя ссылается на Первое Послание Иоанна. Из Послания Варнавы и Пастыря Ермы можно предположить, что авторы знали Евангелия, но литературную зависимость между ними установить трудно [74].
Что касается того, знал ли Иустин Философ четвертое Евангелие, то мнения здесь расходятся. Богословские идеи Иустина, конечно же, берут корни в Евангелии и в некоторых местах Иустин почти несомненно ссылается на Евангелие. Бернард [75] делает вывод, что Иустин использовал четвертое Евангелие незадолго до 150 г. и в одном месте (Apol. 61) ссылается на него как на авторитетный источник изречений Иисуса. Также по мнению Дж, Н. Сандерса [76], Иустин использовал Евангелие, но не считал его апостольским писанием. Ч. К. Баррет [77], хотя и отрицает, что Иустин знал Евангелие, но все же допускает такую возможность. Более убедительным аргументом в пользу того, что Иустин знал Евангелие, является тот факт, что его ученик Татиан включил четвертое Евангелие в Диатессарон, наряду с синоптическими Евангелиями [78]. Надо также отметить, что первым писателем, сделавшим комментарии на это Евангелие, был гностик Гераклион. Действительно, это Евангелие, очевидно, широко использовалось гностиками. И, по-видимому, именно это заставило Иринея обратиться к четвертому Евангелию, чтобы показать, что оно имеет явно негностический характер [79].
Кроме патристических свидетельств, существует еще два фрагмента папирусов, которые содержат либо сам текст Евангелия (как папирус Райленда 457) [80], либо упоминания о нем (как папирус Эгертона 2) [81]. Оба они датируются, по крайней мере, первой половиной II века, возможно около 130 г. Хотя эти фрагменты не имеют отношения к вопросу авторства, но они показывают, что Евангелие относится к ранней дате [82].
Другим свидетельством, имеющим отношение к вопросу авторства, является явное отвержение четвертого Евангелия во II веке его противниками. В доказательство приводятся алоги (Alogi) /одна из еретических сект, отрицавших Божество Иисуса Христа и Святого Духа/, которые, по словам Епифания [83], отвергли это Евангелие и фактически приписали его авторство Керинфу. Представляли ли собой эти алоги группу или одного человека, Гая Римского (как некоторые утверждают) [84], неизвестно, но несомненно, что их мнение не нашло широкой поддержки. По всей вероятности они отвергали Евангелие просто потому, что им не нравилось учение о Логосе. Этот Гай, по словам Евсевия [85], был антимонтанистом и мог также считать, что учение о Святом Духе в Евангелии от Иоанна поддерживало идеи монтанистов. Кроме того, "защита Евангелия от Иоанна и Откровения" Ипполита указывает на существование сильной оппозиции против четвертого Евангелия, по крайней мере, в Риме. Ириней также пишет о людях, выступавших против этого Евангелия. Можно считать, что все эти ссылки касаются одного человека, Гая, и его непосредственных последователей, и поэтому такой оппозиции не надо придавать большого значения. Некоторые ученые, говоря об оппозиции, ссылаются на Мораториев канон, который, в какой-то степени, явился основой для признания Евангелия. В этой оппозиции Дж. Н. Сандерс [86] видит доказательство того, что Евангелию пришлось "бороться" за свое признание, что, по его мнению, никак не могло быть, если бы оно было написано апостолом. Но приведенные данные не могут быть доказательством в пользу того, что Евангелие получило признание только после борьбы. Если бы оппозиция исходила от всех членов какой-то влиятельной Церкви, то ситуация могла быть иной. Но едва ли надо придавать слишком большое значение мнениям такой маленькой группы, как Гай и его сторонники.
III. Цель
Как и каждый другой аспект Евангелия, эта проблема широко обсуждалась, но выводы, которые были сделаны, очень различны. В данном же случае автор сам говорит читателям о своей цели, что должно быть отправной точкой для каждого обсуждения. Однако не все это делают. Многих ученых больше интересует начало, чем конец Евангелия, а это привело к тому, что утверждение в Ин. 20:31 остается почти без всякого внимания, и предложенные теории цели совершенно не соответствуют этому утверждению [87].
А. Собственное свидетельство автора
Иоанн говорит: "Сие же написано, дабы вы уверовали, что Иисус есть Христос, сын Божий, и, веруя, имели жизнь во имя Его" (Ин. 20:31). Из этого ясно следует, что первостепенной целью было укрепить веру [88]. А это значит, что Евангелие предназначалось для евангелизационных целей [89].
Оно фактически было по существу "Евангелием". Но Иоанн ясно говорит читателям, какого содержания должна быть их вера, и он старается показать, что это не просто общая вера, а особое понимание Иисуса, как двух отличных, но в то же время тесно связанных между собой понятия: Христос и Сын Божий. Первое - это не просто звание, как убедительно показывает В. ван Унник [90]. Оно должно означать "Помазанник", т.е. "помазанный Царь", что могло быть понятным только для евреев, так как этот термин не был известен языческому миру. Правильное понимание этого необходимо для глубокого обсуждения цели автора. Какие бы параллели эллинистической мысли мы ни находили в Евангелии, автор несомненно не имел в виду эллинистический круг читателей, когда говорил о своей цели. А другое обозначение обычно подчеркивается теми, кто склонен видеть в Евангелии эллинистическую цель, так как считается, что "Сын Божий" понятен для эллинистического ума, а "Христос" нет [91]. Однако никогда нельзя забывать, что Иоанн сам объединил эти два определения [92].
Предыдущий Ин. 20:30 стих, в котором говорится, что Иисус сотворил много чудес, которые не были включены в эту книгу, но засвидетельствованы очевидцами, позволяет лучше понять цель автора. Из множества преданий, которые не были включены (ср. Ин. 21:25), он выбрал только те "чудеса", которые служили его непосредственной цели. Он был писателем, который преследовал одну цель, и надо думать, что он включил тот материал, который отвечал этой его цели.
Знаменательно, что только в этом Евангелии звание "Мессия" сохранено в его транслитерированной форме. Первая встреча учеников с Иисусом заставляет их назвать Его этим званием (Ин. 1:41), и не вызывает сомнения, что Иоанн хотел, чтобы его читатели поняли это звание в исключительно еврейском смысле (ср. Ин. 1:45, 49). Поэтому портрет Иисуса у Иоанна с самого начала имеет мессианское значение. В конце служения Иисуса эта тема снова повторяется, потому что едва ли можно отрицать мессианский характер Его въезда в Иерусалим (Ин. 12:12-19). Иисус признает Свое царственное положение пред Пилатом (Ин. 18:33-37), Он осужден и распят как Царь Иудейский (Ин. 19:3; Ин. 19:12-15, 19-20), и не случайно только Иоанн пишет, что Пилат отверг просьбу первосвященников изменить надпись на кресте. В повествовании о насыщении множества народа только Иоанн говорит нам, что народ хотел сделать Иисуса царем и что Иисус Сам удалился (Ин. 6:15), потому что их понимание мессианского царства было совершенно иным, чем Его.
Б. Древние свидетельства о цели Иоанна
Одна из первых попыток проанализировать цель автора была предпринята Климентом Александрийским, и так как его комментарии оказали большое влияние на современную оценку Евангелия, мы полностью приведем его слова. "Поняв, что физические (или внешние) факты были описаны в (других) Евангелиях, Иоанн при помощи своих учеников и под вдохновением Святого Духа составил духовное Евангелие" [93]. Это утверждение сразу же ставит проблему о связи Иоанна и синоптиков в той мере, в какой это касается цели Иоанна. Свидетельство Климента основывается на двух фактах: во-первых, Иоанн писал после синоптиков и хорошо знал содержание их Евангелий, а во-вторых, Евангелие от Иоанна имело более духовный характер, чем другие Евангелия, хотя здесь надо сразу же выяснить, что имел в виду Климент под словом "духовное". Сандей [94] считает, что оно должно было показать духовную сторону содержания Евангелия. Иными словами, Климент считал, что Евангелие от Иоанна было дополнением к синоптическим и отличалось от каждого из них [95]. Более того, Климент говорит, что он получил это предание от "древних пресвитеров", а это означает, что оно отражает древнюю и, очевидно, общепризнанную точку зрения. А это очень важно. Все еще остается спорным вопрос, действительно ли Иоанн использовал какой-то синоптический материал или же он взял то, что имело параллели в устном предании, и многое говорит в пользу последнего. Тем не менее, если это свидетельство не может доказать литературную зависимость от синоптиков, то многое предполагает, что автор, видимо, думал, что его читатели знают содержание других Евангелий. Только такая гипотеза может объяснить выбор его материала. Поэтому не вызывает удивления, что он опустил некоторые важные синоптические повествования, и его введение материала без всякого предварения, что предполагает знание синоптического предания.
В то же время большой дидактический материал в Евангелии от Иоанна предполагает его "духовный" характер, потому что Иоанн не только уделяет большое внимание учению нашего Господа о Святом Духе, но и различные беседы раскрывают духовное значение Его учения и даже некоторых Его чудес. Но слишком большой акцент на духовном характере этого Евангелия не предполагает недуховный характер синоптических Евангелий.
В. Теория, согласно которой целью Иоанна было заменить своим Евангелием синоптические
Эта точка зрения, выдвинутая Г. Виндишом [96], не получила широкой поддержки по понятным причинам, потому что само по себе Евангелие от Иоанна не дает полной и адекватной картины служения Иисуса. Чтобы оно было понято, необходимы синоптические Евангелия, и поэтому едва ли писатель мог полагать, что это Евангелие заменит какое-либо из синоптических, которые, по этой теории, были к тому времени уже признанны. Следовательно, эта теория может быть отвергнута без дальнейшего обсуждения [97].
Г. Теория, согласно которой Евангелие было написано для неверующих евреев
Довольно враждебное отношение автора к евреям выдвигается в поддержку теории, что Евангелие было направлено против неверующих евреев. И действительно, во всем Евангелии евреи выступают против Иисуса, и хотя такое же отношение вражды несомненно отражено и в синоптических Евангелиях, основными противниками в последних являются книжники и фарисеи и иногда саддукеи, тогда как у Иоанна это весь еврейский народ [98]. Мы уже говорили, что некоторые ученые видят в этом убедительное доказательство того, что сам автор не был евреем, но мы также сказали, что только еврей мог так глубоко, как Иоанн, почувствовать глубокую вражду своего народа к Иисус [99]. Итак, хотя эта теория заключается в том, что полемика против евреев входила в цель Евангелия, она могла иметь только второстепенное значение [100].
Проблему вызывает употребление слова "Иудеи" в этом Евангелии. Одни считают, что оно имело целью отличить тех, кто отверг Слово, от галилеян, которые уверовали [101]. По мнению других, это Евангелие призывает евреев в рассеянии признать Христом Того, Кто был отвергнут иерусалимскими евреями [102]. Третьи же считают, что оно является лучшей альтернативой того рода националистической мести, которая описана в книге Есфирь [103].
Согласно другой теории, Евангелие было написано с целью приобщить к христианству неверующих евреев [104], и поэтому оно должно было стать миссионерским документом для Израиля. В поддержку этой теории выдвигалось мнение, что только израильтяне могли до конца понять это Евангелие. Отсутствие в нем христианских обрядов подтверждает этот взгляд, так как эти обряды не могли иметь значение для неверующих [105]. И здесь снова надо сказать, что если бы любая из этих теорий и могла пролить свет на цель Евангелия, то только в некотором смысле.
Надо еще остановиться на мнении, что в этом Евангелии можно увидеть самарянское влияние. Эта теория была в последние годы возрождена. В. Микс [106], отыскивая в Евангелии тему пророка-царя, связывает это Евангелие с самарянской средой, однако эта тема лишь частично лежит в основании Евангелия. Согласно другой точке зрения, Евангелист относился к кругу, находившимуся под сильным самарянским влиянием [107]. Но эти точки зрения не могут дать полного и исчерпывающего ответа на вопрос о цели четвертого Евангелия.
Д. Мнение, что Иоанн боролся против гностицизма
Это мнение, естественно, связано с датировкой Евангелия II веком (или даже позже), когда появились движения, обычно называемые гностицизмом. Особой формой гностицизма, против которой, как считается, боролся Иоанн, был докетизм, отрицавший телесное воплощение Христа, так как в противном случае любой контакт с миром зла должен был бы оказать на Него пагубное воздействие. Из этого следует, что Он не страдал, Он не был пригвожден ко кресту, Его целью было откровение истины, а не искупление. И нетрудно себе представить, что четвертое Евангелие было полезным оружием в борьбе с такого рода заблуждением, потому что в нем ставится большой акцент на подлинно человеческом воплощении и Страстях Господних. В нем ясно говорится, что наш Господь испытывал усталость и жажду (Ин. 4:6-7), плакал у гроба Лазаря (Ин. 11:35), испытывал реальную жажду на кресте (Ин. 19:28), обладал реальным телом, из которого истекала кровь и вода (Ин. 19:34). Антидокетизм Иоанна еще сильнее обнаруживается в его Первом Послании и особенно во Втором. Однако, даже если Евангелие эффективно показывает заблуждения докетизма, это не должно означать, что это входило в цель автора. Полемика против этого заблуждения отнюдь не была основной целью Евангелия [108], но это не значит, что автор не имел в виду возрастающего влияния идей, предшествующих гностицизму.
Согласно другой гипотезе, автор принадлежал к кругу приверженцев раннехристианского гностического мистицизма и как бы переписал жизнь Христа, используя язык гностического мистицизма того времени. Однако вызывает удивление, что в Евангелии так мало "гностических или квазигностических элементов [109]. Другая, тесно связанная с первой гипотеза [110], видит в Евангелии двойную реакцию на гностицизм, так как, хотя автор преднамеренно избегает употреблять такие гностические термины, как gnwsis /gnosis/, sofia /sofia/, tashs /pistis/ - "знание", "премудрость", "вера", чтобы исключить всякую возможность спутать его описание с еретическими системами, в нем выражена некоторая симпатия к гностическим доктринам. Это подтверждается акцентом писателя на идеальной ценности жизни Христа, на гностической антитезе между Божеством и греховным миром и на важности акта "познания" в религиозной жизни. Считается, что этот двойной подход был возможен потому, что еще не было четко определено различие между христианством и гностицизмом. Эта точка зрения фактически относит происхождение Евангелия к периоду первого противодействия гностицизму (как в Послании Павла к Колоссянам) и последующей решительной борьбы, направленной на его искоренение. Но эта гипотеза оставляет неясным вопрос, как могла Церковь, имея уже Послание к Колоссянам, симпатизировать движениям, против которых так сильно выступали Павел и автор Послания к Евреям. Согласно теории К. Р. Бультмана [111], Евангелие является изложением христианства в выражениях гностического мифа об искуплении, но эта точка зрения имеет очень радикальный характер. Бультман указывает на определенное сходство между Евангелием и мифологическими идеями гностицизма и придает большое значение мнению, что Христос был прежде всего откровением истины. Такое толкование цели Евангелия связано с общефилософским подходом Бультмана к христианству, и неудивительно поэтому, что он сам относится с некоторой симпатией к определенным аспектам гностицизма, отзвук которых находит в этом Евангелии [112].
К. Теория, согласно которой Иоанн представляет эллинизированное христианство
Эту точку зрения долгое время разделяла школа сравнительного религиоведения. Считалось, что Евангелие было обращено к греческому нехристианскому миру того времени с целью убедить их принять христианство, и поэтому жизнь Христа описывается в выражениях, которые были бы им сразу же понятны. Это мнение находит свое классическое выражение в труде Ч. Г. Додда [113], который, ссылаясь на ряд убедительных параллелей с герметической литературой, Филоном Александрийским и гностицизмом (он включает сюда и мандеизм /одно из направлений гностицизма/, но считает его фоном Евангелия), утверждает, что Евангелие имеет определенное сходство с Филоном и герметикой, и трансформирует идеи, которые считаются общими для этих религиозных течений того времени. Существование параллельных идей в Евангелии само по себе ничего не может дать для выяснения цели Евангелия, и особенно потому, что во всех случаях имеется явное различие между использованием параллельных выражений у Иоанна и в религиозных движениях того времени. Особенно это касается употребления термина "Слово" (Logos), потому что в своих фундаментальных концепциях Иоанн и Филон стоят на разных полюсах. Все это Додд, конечно же, признает. Главная проблема заключается в том, прав ли он, когда считает, что Евангелие надо рассматривать на эллинистическом фоне [114]. В настоящее время меньший, чем раньше, акцент ставится на эллинистическом влиянии на новозаветную литературу, но четвертое Евангелие является, может быть, самым сильным аргументом в пользу этой тенденции. Раскопки у Мертвого моря [115] показали, что некоторые параллели в кумранских рукописях и писаниях Иоанна говорят о том, что выражения, которые раньше считались греческого происхождения, берут корни из еврейской среды непосредственно перед или в период возникновения христианства. Тем не менее некоторые ученые не склонны считать, что кумранские рукописи отвергают эллинистическое происхождение Евангелия. Так, например, Ф. Грант [116] полагает, что в эллинистической литературе имеется гораздо больше параллелей с иоанновскими взглядами, чем в кумранской литературе, и их количество говорит в пользу эллинизма. Другой поборник старого взгляда Г. М. Типл [117] придерживается другой точки зрения, считая, что многое, характерное для кумранских рукописей, отсутствует у Иоанна, и наоборот, многое, характерное для Иоанна, отсутствует в рукописях, а во многих частичных параллелях одинаковые выражения используются по-разному. Все это, по мнению Типла, говорит о том, что происхождение четвертого Евангелия нельзя относить к такой среде, как кумранская община. Для подтверждения этой теории он затем показывает, что почти все параллели между Иоанном и кумранскими рукописями можно доказать путем сравнения этих рукописей с Ветхим Заветом и (или) с апокрифами и псевдографией. Кроме того, он утверждает, что другие книги Нового Завета, которые нельзя приписать палестинскому происхождению, имеют столько же параллелей с кумранскими рукописями, как и четвертое Евангелие. Он фактически полагает, что там, где параллели у Иоанна отличаются от кумранских взглядов, они отличаются в пользу эллинизма и далеки от древнееврейской мысли [118]. Такое глубокое сравнение, сделанное Типлом, должно заставить ученых отказаться от слишком большого акцента на кумранских рукописях, но некоторые положения в подходе Типла ослабляют силу его выводов. Так, например, он утверждает, что в Евангелии мы имеем дело с собственными взглядами автора, а не подлинным преданием учения Иисуса. Те же, кто больше склонен считать, что учение Господа было понятно для людей всех взглядов, придают меньшее значение аргументам Типла. Кроме того, основывать свои аргументы на том, что имеется в кумранских источниках, но отсутствует у Иоанна, означает не видеть ценности и всей уникальности христианства. Никто, кто приводит кумранские рукописи в пользу еврейской среды для Евангелия, не допускает, что Иоанн (или точнее, Иисус) заимствовал целиком все кумранские догматы, как это предполагают аргументы Типла. Вопрос взаимозависимости между Иоанном и кумранскими рукописями ничего не дает для вопроса происхождения Евангелия, потому что единственное, что можно здесь сказать, это то, что рукописи выражают некоторые понятия того времени, как свет и правда, которые раньше многие ученые считали исключительно греческими. Можно было бы согласиться с мнением о том, что четвертое Евангелие является более эллинистическим, чем кумранские рукописи, но это может только свидетельствовать о широком признании учения Иисуса, а не о влиянии эллинизма и языческого мышления на это учение [119].
Несмотря на множество эллинистических параллелей, вполне можно допустить, что Евангелие отражает в основном еврейский фон, а так как это предположение соответствует утверждениям самого автора, то его нельзя отвергать в пользу мнения, которое делает евангелиста фактически более гениальным, чем Сам Христос [120].
Ж. Предположение, что Иоанн хотел развенчать культ Иоанна Крестителя Мы знаем, что в Ефесе были группы последователей Иоанна Крестителя, неправильно наставленные в христианском учении (ср. Деян. 19:1-7). Вполне вероятно, что такое движение имело много сторонников, и весьма привлекательна гипотеза, что Евангелие было отчасти направлено против поклонения Иоанну Крестителю. Автор старается показать, что Иисус был выше Крестителя. И действительно, единственной функцией Иоанна Крестителя было свидетельствовать о Христе. Он категорически утверждает, что "Ему должно расти, а мне умаляться" (Ин. 3:30). Кроме того, Сам Иисус, признавая величие Крестителя, говорит, что его свидетельство больше Иоаннова (Ин. 5:33 и далее). Все это допустимо [121], но разве синоптические Евангелия не выполняли такую же функцию, включив утверждение Иоанна, что Христос сильнее его (ср. Мф. 3:11; Мк. 1:7; Лк. 3:16)? И если четвертое Евангелие опускает повествование о крещении, то у синоптиков Иоанн Креститель делает четкое различие между своим крещением и крещением Иисуса [122]. Тем не менее существование такой секты могло оказать влияние на автора при выборе материала в первых частях его Евангелия [123].
3. Предположение, что Иоанн преследовал церковно-полемические цели
Это предположение менее вероятно, но оно разделялось теми, кто видел в четвертом Евангелии обрядовое учение [124]. Считается, что Иоанн опустил Тайную вечерю с целью противостоять неправильному к ней отношению в некоторых Церквах, которые знал автор. Вместо нее он вводит учение о "духовном значении этого установления" (гл. б) [125]. Кроме того, считается, что учение о новом рождении должно было показать духовное значение обряда крещения (ср. Ин. 3:5) [126].
Несомненно, что Евангелие имело целью помешать любым ложным религиозным тенденциям, если таковые были, когда оно писалось, но едва ли можно видеть такого рода направленность, исходя из того, что Иоанн ничего не говорит об этих таинствах. И все же Евангелие выражает церковные интересы, которыми нельзя пренебрегать. Аллегория о стаде овец и виноградной лозе, как и первосвященническая молитва в гл. Ин. 17, выражают учение этого Евангелия о Церкви.
И. Мнение, что Иоанн хотел внести ясность в церковную эсхатологию Некоторые ученые утверждают, что в синоптических Евангелиях нет апокалиптического учения, но есть то, что Додд [127] называет "осуществленной эсхатологией" (realized eschatology). Идея близкого второго пришествия отошла на задний план, и поэтому считается, что Иоанн дает эсхатологическую картину, которая является настоящей реальностью, а не просто будущей надеждой. Однако слабость этого взгляда в том, что он делает слишком сильное противопоставление между будущей и осуществленной эсхатологией. Последняя не была создана Церковью с целью объяснить неожиданную задержку. Эти два аспекта непосредственно связаны с учением Христа. Более того, в Евангелии имеются намеки на эсхатологию будущего (ср. Ин. 5:25-29), как и "осуществленный" тип эсхатологии. И для правильного толкования необходимо учитывать и то и другое [128].
Л. Предположение, что Иоанн хотел сохранить предание, пригодное для литургического употребления
Если права теория, что в основе Евангелия лежит еврейская практика трехгодичных лекционариев, о чем мы говорили выше, то возможно, что автор хотел выразить поучения и повествования в форме, которая была бы понятна христианам из евреев, хорошо знавшим эту практику. Такая схема, если права эта теория, давала бы служебный материал для разных еврейских праздников [129].
Согласно другой теории такого же характера, Евангелие от Иоанна содержит различные прозаичные песнопения, которые должны были исполняться хором во время церковного богослужения [130]. Эти песнопения, появившиеся в результате долгого размышления о Христе и Его учении, были введены, по этой теории, с учетом литургических потребностей Церкви.
Хотя, согласно этим двум теориям, и возможно, что Евангелие удовлетворяло литургические потребности, едва ли можно поверить, что это было первоначальной целью Иоанна. Если стиль Евангелия и отвечает поэтическим методам, то это еще не позволяет считать, что материал в поэтической форме был приписан Иисусу после его редактирования. В равной мере можно сказать, что Сам Иисус использовал поэтические формы [131], что может объяснить включение такого материала в Евангелие. В лучшем случае литургическая цель здесь имела вторичное значение [132].
IV. Датировка
Как часто бывает при рассмотрении новозаветных книг, датировка этого Евангелия не может быть точной. Были предложены различные гипотезы, от периода, предшествующего разрушению Иерусалима, до последней четверти II века. Большинство ученых датирует Евангелие между 90 и 110 годами. Мы остановимся на основных гипотезах датировки.
А. Внешние данные в пользу раннего использования Евангелия О ранних свидетельствах использования Евангелия в первой половине II века мы уже говорили. Самым ранним является папирус Райленда 457, которую сэр Ф. Кеньон [133] относит к началу II века. Независимо от того, использовалась ли эта рукопись ортодоксальными христианами или гностиками [134], она является доказательством существования Евангелия уже в это раннее время. Нахождение этого фрагмента, как и папируса Эгертона 2, опровергли датировку Евангелия концом II века [135].
Теорию о том, что Евангелие от Иоанна было создано после 135 г., развивает Гаррисон (Р. N. Harrison, Polycarp's Two Epistles to the Philippians, 1936, pp. 255-266, 302-310) на том основании, что ранние части Послания Поликарпа не обнаруживают знания Книги Иоанна, а так как он датирует их 135 годом, то Евангелие, по его мысли, должно быть написано позже. Однако этот аргумент основан на молчании источника и едва ли может претендовать на адекватную датировку Писания.
О том, знал ли Игнатий это Евангелие, мы уже говорили, но многие ученые считают, что он не знал [136]. Некоторые же ученые утверждают, что он цитировал его свободно и употреблял его терминологию в ином смысле [137]. Если бы можно было доказать, что Игнатий знал Евангелие, то самой поздней датой был бы 110 г., что позволяло бы датировать Евангелие несколько раньше 110 г. [138]. Но поскольку свидетельство Игнатия оспаривается, необходимо иметь другие основания ранней даты Евангелия [139].
Б. Историческая ситуация
В разделе о цели Евангелия мы уже касались этого вопроса и поэтому не будем повторять здесь его детали. Большинство ученых, которые находят в Евангелии намеки на гностицизм, тем не менее должны согласиться, что это еще не говорит о развитом гностицизме [140]. Поэтому считается, что Евангелие должно было быть написано до появления организованных гностических сект. Если иногда возникает мысль о докетизме, то это предполагает период, когда он оказывал ощутимое влияние на христианство, что, как известно, особенно прослеживается в Азии на рубеже I в. и II в. Если и говорить о намеках на докетические взгляды, то скорее всего они есть в Первом Послании Иоанна, а не в Евангелии [141], а если оба они появились почти в одно и то же время, то при датировке Евангелия надо принимать во внимание и Первое Послание. Но дату Послания нельзя точно установить, а если бы даже и можно было, то это еще не дает основания утверждать, что к этому же времени можно отнести и Евангелие.
В. Связь с синоптическими Евангелиями
Если считать, что Иоанн использовал синоптиков или даже знал их, но не использовал, то его Евангелие надо датировать периодом после самого последнего синоптического Евангелия. Те, кто датирует Евангелие от Матфея около 80-85 г., не могут поэтому датировать Евангелие от Иоанна до 90-95 г. С другой же стороны, нельзя с уверенностью говорить, что Иоанн знал Евангелие от Матфея. Кроме того, такая же поздняя датировка Евангелия от Луки оспаривается многими учеными, и если отнести его к ранней дате, то едва ли можно говорить о ранней дате и четвертого Евангелия, и предположение, что Иоанн не использовал синоптиков, становится еще менее вероятным. В целом же связь с синоптиками мало что дает для датировки Евангелия от Иоанна. Тем не менее общепризнанное мнение, что оно было написано после синоптических [142], что подтверждается свидетельством Климента Александрийского, оказало значительное влияние на датировку четвертого Евангелия периодом до I в.
Г. Влияние решений вопроса авторства на датировку
Если автором Евангелия был апостол Иоанн, то оно не могло быть написанным позже 100 г. Свидетельство Иринея, что Иоанн дожил до царствования Траяна, позволяет отнести его Евангелие к периоду последних десятилетий I века. К такому же периоду можно отнести четвертое Евангелие, если его автором был Иоанн старец, признав утверждение Палия, что он был "учеником Господа". Естественно, что если очевидец не имел никакого отношения к составлению Евангелия, то нет никаких оснований для определений ранней даты Евангелия, что явно вытекает из множества различных мнений первых критиков Евангелия [143].
Д. Теория в пользу датировки до 70 г.
Немногие ученые датируют Евангелие до 70 г., но в поддержку этой теории имеются некоторые соображения, которым не было уделено должного внимания. Так, по мнению В. Берна [144], в составлении Евангелия участвовали автор и редактор, и поэтому первоначальное содержание и структуру Евангелия надо датировать периодом незадолго перед распятием, а его окончательную редакцию - до 70 г. [145] Если права эта теория, то содержание Евангелия от Иоанна становится самым ранним материалом в Новом Завете. Но справедливость этой теории зависит от трактовки Берча структуры Евангелия, с которой не все согласны. Тем не менее, если Иоанн был автором, то можно допустить, что он написал какую-то часть Евангелия до того, как оно стало известно. И действительно, какое-то основание имеет гипотеза, что Иоанн записал поучения нашего Господа вскоре после того, как услышал их. Многие ученые отвергают эту гипотезу как крайне неправдоподобную, но глубокое изучение поучений говорит в ее пользу. То, как они изложены, создает впечатление, что писатель пишет то, что он действительно слышал [146]. Либо они являются самым ранним преданием, либо это является примером высокого мастерства.
Хотя теория Берча не получила широкой поддержки, некоторые ученые склонны датировать Евангелие до 70 г. Эта тенденция основывается на следующих соображениях [147]: Иоанн написал свое Евангелие до синоптиков, потому что почти ничего не указывает на то, что он знал их; его употребление настоящего времени в ссылках на географические места подтверждает раннюю датировку; сходство с кумранскими идеями указывает на период до 70 г.; еврейская оппозиция отражает период до разрыва с синагогой; многие характеристики являются палестинскими; одни характеристики указывают на самую раннюю дату, например, отсутствие звания "Христос", другие также соответствуют более раннему, чем позднему периоду, например, призыв к единству Церкви [148].
Дж. А. Т. Робинсон [149], поддерживая эту теорию, пришел к твердому убеждению, что предание Иоанна относится к самому раннему периоду и поэтому отрицает все аргументы, основанные на предполагаемой зависимости Иоанна от синоптиков [150]. Он также отрицает аргументы, основанные на расколе между христианами и синагогой, так как это разделение существовало еще до 70 г. [151] И он приходит к выводу, что окончательная форма Евангелия относится к 65 г., хотя и допускает более раннюю дату для черновика [152].
Другие ученые, считающие, что внешние данные исключают раннюю дату Евангелия, отличают катехизический материал Иоанна от фактического составления Евангелия, относя первый к ранней дате, а последний - к более поздней [153]. Больших возражений эта теория не вызывает, особенно если считать, что Иоанн не пользовался синоптиками. Кроме того, доктринальные рассуждения, которые так долго считались указанием на время полного развития иоанновского богословия, в последнее время стали рассматриваться в поддержку ранней даты. Это, например, сходство с кумранскими идеями [154] и аргументы в пользу ранней доктрины Церкви [155].
Были предложены разные формы этой теории раннего происхождения четвертого Евангелия. Так, одни ученые считают, что сначала писатель записал изречения Иоанна учителя, и зги устные наставления были сформулированы задолго до 70 г. [156] Другие же полагают, что Евангелие Иоанна зависит от его катехизиса, который существовал независимо от синоптических преданий и приобрел известную нам форму трудами более позднего редактора [157]. Теория, предполагающая пять стадий составления Евангелия, относит каждую стадию к разным датам [158]. Но так как постулирование разных стадий является конъюнктурным, датировка каждой из них является относительной и не может основываться на твердых доказательствах. Поэтому, если считать, что окончательная форма Евангелия прошла через несколько стадий видоизменений, то сразу же отпадает его ранняя датировка.
Как бы ни оценивать эти различные гипотезы, они имеют свою ценность, потому что предполагают большую, чем другие гипотезы, историческую достоверность материала и отвечают все возрастающей тенденции оказывать большее доверие иоанновским преданиям, чем это было раньше. Об этом мы будем говорить в разделе историчности Евангелия, но несомненным остается то, что чем к более ранней дате относить иоанновский материал, тем большим будет его достоверность.
V. Связь с синоптическими Евангелиями.
Много важных проблем, касающихся Евангелия от Иоанна, возникает из-за его связи с синоптическими Евангелиями. Если оно существовало независимо от синоптиков, то встает много проблем, касающихся как его самого, так и синоптических Евангелий, независимо от него. Как бы ни рассматривать их связь, нельзя отрицать, что одни Евангелия необходимы для понимания других [159]. А так как обычно считается, что Евангелие от Иоанна было написано после синоптических, то очень важно, что оно проясняет многие вопросы, которые они вызывают [160].
А. Сравнение евангельского материала
Хотя различий между четвертым и синоптическими Евангелиями гораздо больше, чем сходства, мы все же начнем с последнего, чтобы понять первое.
1. Сходство
У всех евангелистов имеется повествование и его толкование об Иоанне Крестителе, призыв учеников, насыщение 5000, выход учеников в море, исповедание Петра, въезд Иисуса в Иерусалим, Вечеря и разные разделы повествования о Страстях Христа. Кроме того, можно еще назвать повествование об очищении храма и помазании Иисуса, но они помещены в разные контексты. К этим сходствам можно еще добавить несколько отдельных изречений Иисуса и других лиц [161]. Однако в целом весь этот общий материал выражен в разных лексических формах. Некоторые другие параллели едва ли можно считать близким сходством как, например, явления после Воскресения, которые помещены Лукой и Иоанном в Иерусалиме, возможная связь между эпизодом омовения ног у Иоанна и словами в Лк. 22:27, аналогичные эпизоды улова рыбы в Ин. 21:1 и далее и в Лк. 5:1 и далее.
Вместе с синоптиками Иоанн описывает случаи исцеления и чудес, сотворенных нашим Господом, хотя и дает им иное толкование. Кроме того, хотя Иоанн сосредотачивает свое внимание на служении в Иерусалиме, у него есть и общий с синоптиками материал о Галилее. Это все, что можно сказать о сходствах, тогда как различий намного больше.
2. Различия
Для разрешения этой очень сложной проблемы различия обычно классифицируют по отдельным категориям. Так, к первой категории относят материал, который имеется в синоптических Евангелиях, но отсутствует у Иоанна. Здесь мы остановимся только на основных пропусках [162], хотя менее важных значительно больше. У Иоанна отсутствуют повествования о непорочном зачатии, крещении, искушении и преображении Иисуса, исцелении бесноватых и прокаженных, притчи, установление Вечери Господней, молитва в Гефсиманском саду, вопль об оставленности, Вознесение. Это довольно большой материал и пропуск его требует объяснения. Если допустить, что читатели Иоанна знали синоптические Евангелия, то почти не вызывает сомнения, что автор это предвидел и не считал нужным повторять материал, который уже хорошо был известен его читателям. Однако многие ученые считают такое объяснение неправильным и видят богословские причины в пропуске этого материала. Но любую теорию которая предполагает преднамеренность такого пропуска материала, нельзя считать правильной, потому что едва ли можно объяснить такую преднамеренность, если читатели уже знали синоптические Евангелия [163]. Теория Ч. К. Баррета [164], может быть, более правильна, хотя и имеет свои слабости. Он считает, что Иоанн взял многие эпизоды, которые были понятны без их синоптического контекста, лишил их "исторической индивидуальности" и вставил в "богословский контекст своего Евангелия". Так Баррет пытается объяснить причину отсутствия у Иоанна повествования о непорочном зачатии. Но такого рода теория предполагает, что и Иоанн, и синоптики отошли от подлинной истории, что ставит под сомнение их историчность. Более верным было бы сказать, что невключение этого материала Иоанном было продиктовано его предположением, что его читатели уже знали эти события, как и его специфической целью, которая несомненно была связана с богословскими мотивами, как это показывает Ин. 20:31. Тогда Ин. 6 надо считать не заменой установления Вечери Господней [165], а дополнением к синоптическому материалу, описанием подготовки Господом учеников к пониманию важности этого таинства [166].
Вторая категория различий включает в себя дополнительный материал в Евангелии от Иоанна. Это большая часть всего материала, и она состоит из описания некоторых очень важных событий. Прежде всего это первое служение в Иудее, включая чудо в Кане, встреча Иисуса с Никодимом и с самарянкой, исцеление хромого и слепого в Иерусалиме, воскрешение Лазаря, омовение ног ученикам, прощальные поучения и часть повествования о Страстях. Пролог Иоанна (Ин. 1:1-18) также уникален. Все это ставит много вопросов. Почему, например, введено так много нового материала? Если Иоанн имел целью дополнить синоптиков, то ответить на этот вопрос не представляет труда. Но проблема-то состоит в том, является ли этот уникальный материал Иоанна столь же достоверным, как и синоптиков. Более подробно мы рассмотрим эту проблему, когда будем говорить об историчности. Здесь же надо особо остановиться на проблеме Лазаря, учитывая его тесную связь с арестом Господа. У синоптиков арест Иисуса ускоряется из-за очищения храма, тогда как у Иоанна он связан с более ранними событиями, и среди них с воскрешением Лазаря [167]. Однако видеть в этом расхождение между четвертым Евангелием и синоптиками значит просто не понимать сути данной ситуации. Воскрешение Лазаря несомненно возмутило первосвященников и фарисеев и заставило поспешить с арестом Господа, но, чтобы отдать Его римскому суду, им надо было иметь более конкретное обвинение, чем просто совершение чуда [168]. Очищение храма не казалось им достаточной причиной предать Иисуса суду. Расхождение здесь с синоптиками только кажущееся [169]. Что же касается других событий, то большинство из них имеет параллели у синоптиков. Претворение воды в вино в Кане, например, аналогично умножению хлеба и рыбы на Галилейском море.
К третьей категории различий относится форма изложения материала. У Иоанна меньше повествований и больше поучений, и введение носит более философский характер, чем у синоптиков. Портрет Иисуса у Иоанна отличается от синоптиков тем, что Иоанн представляет его в роли еврейского раввина, используя раввиновские методы аргументации, а не более популярные, столь характерные для синоптиков. И здесь встает вопрос о сходстве этих двух портретов. Прежде всего это касается поучений. Часто считалось, что отсутствие у Иоанна синоптического типа притч и у синоптиков иоанновского типа говорит о противоречии. Но такой подход был отчасти связан с неправильным пониманием этой проблемы. Неверно считать, что у Иоанна полностью отсутствуют поучения притчами. Если точные формы синоптических притч нельзя сразу определить, то у Иоанна есть такие отрывки, в которых изречения, приближающиеся к синоптическим формам, не вызывают сомнения. Ч. Г. Додд [170], например, выделяет семь таких отрывков, которые он называет параболическими формами (т.е. напоминающими притчи). Кроме того, аллегорический стиль Ин. 10 и 11 не так сильно отличается от параболического стиля синоптиков. И не трудно увидеть в одном развитие другого. А также у Иоанна имеется довольно много афористических изречений, которые можно сравнить с таким же типом изречений у авторов синоптических Евангелий [171].
Что касается поучений, то они ставят еще более трудную проблему, так как Христос синоптиков отличается от Христа Иоанна, и многие ученые видят несовместимость двух этих описаний Христа как Учителя. Единственное, что в этом случае они могут сказать, это то, что поучения у Иоанна, это не более чем литературное творчество самого автора, либо они уже существовали в такой форме в его источниках [172]. Из-за несколько гомелетического характера поучений Ч. К. Баррет [173] считает, что большинство их первоначально было изложено евангелистом в форме проповедей. Одни ученые предполагают существование источника поучений, другие приписывают эту форму творчеству самого автора. Все эти теории были построены на расхождении с материалом поучений у синоптиков. Но разве нельзя допустить возможности, что поучения Иисуса Христа имели такую форму, в которой они изложены у ап. Иоанна?
Одним соображением, которое может в какой-то мере ответить на этот вопрос, является то, что почти все изречения у Иоанна предназначались для более образованных людей, главным образом в Иерусалиме, тогда как у синоптиков чаще всего для простых людей в Галилее [174]. И не вызывает сомнения, что хороший учитель пользуется разными методами для изложения своего материала в зависимости от аудитории [175]. Но это объяснение неприемлемо для некоторых отрывков, как например, Ин. 6, где поучение о хлебе в Галилее делается в тех же формах, и стиле, что и в Иерусалиме [176]. Но даже здесь беседа происходит не на открытом воздухе, а в синагоге (Ин. 6:59), и важно, что противниками в этом споре являются именно "Иудеи" (Ин. 6:41, 52), а этот термин Иоанн применяет к тем, кто был особенно враждебен к Иисусу и представлял иудаизм. Конечно, верно, что Иоанн начинает с насыщения множества народа и продолжает спором о небесном хлебе, но несомненно, что этот спор ограничивался небольшим количеством людей. И совершенно ясно, что Иисус обращается не к множеству народа, и поэтому нет основания думать, что Он не мог здесь обратиться к Своим слушателям так, как это описано у Иоанна. Если синоптики передают единственно правильное предание об Иисусе как Учителе, то надо признать, что поучения у Иоанна вызывают серьезную проблему. Но если Иисус не мог учить в такой форме, как у Иоанна, то откуда появилось предположение, что Он это делал? Едва ли такая неизвестная форма могла быть засвидетельствована, если бы она не имела какого-то основания в предании. Теория Баррета могла бы частично разрешить этот вопрос, если считать, что проповеди евангелиста подготовили его читателей к тому, что Иисус будет излагать Свое учение в той форме, в которой они привыкли его слушать. Но эта теория не может объяснить форму диалога поучения, хотя ее можно было бы применить к прощальным поучениям (Ин. 14 - Ин. 17), но даже здесь условия в горнице не допускают такой возможности, и трудно себе представить, чтобы она была заимствована из проповеднического материала.
Различия между материалом поучений у синоптиков и Иоанна не следует преуменьшать, но разве нельзя его объяснить разносторонностью Иисуса как Учителя [177], вместо того, чтобы признавать достоверным один материал и отрицать другой? Те, кто признает последнее (а это склонны делать большинство ученых), должны честно признать, что они тем самым предполагают, что автором поучений у Иоанна был кто-то, кто больше Самого Иисуса. Если великие поучения в Евангелии от Иоанна никак не связаны с изречениями (impissima verba) Иисуса [178], то их автором должен был быть более гениальный мыслитель. Но со всем основанием можно предположить, что гениальному методу учения Иисуса можно приписать как поучения у Иоанна, так и притчи и афоризмы у синоптиков. В таком случае особая заслуга автора Евангелия заключается в более глубоком понимании этого метода учения, чем у других евангельских писателей.
К четвертой категории различий относятся исторические и хронологические проблемы. Особенно это касается датировки очищения храма, сроков служения и датировки Вечери Господней. Первое можно объяснить двумя случаями очищения храма [179], хотя это предположение обычно отвергается, как неправдоподобное [180]. Надо признать, что такое предположение могло возникнуть только у тех, кто видит в этих двух случаях хронологический порядок [181]. Кроме того, такой акт иногда рассматривается как провокационный и опасный [182]. Если же было только одно очищение храма, то надо решить, кто правильно выбрал время для этого события, Иоанн или синоптики, и понять причину их расхождений. Большинство ученых полагает, что правы синоптики, потому что очищение храма естественно приводит к аресту, а Иоанн поместил его раньше по символическим причинам [183]. Едва ли Иоанн исправил синоптиков, так как его повествование о Страстях предполагает, что причиной ареста было это же событие [184]. Исходя из этого, Коттам [185] предлагает изменить порядок событий у Иоанна, поместив Ин. 2:13-25 после воскрешения Лазаря, что могло бы объяснить расхождение, если бы его можно было обосновать.
Расхождение в сроках служения не столь трудно объяснить, как это часто кажется. Обычно считается, что у синоптиков оно заняло один год, тогда как у Иоанна три года. Но хронологические указания у синоптиков очень туманны, и много второстепенных подробностей предполагает значительно более долгий период, чем один год [186]. Кроме того, в синоптических повествованиях есть явные пробелы, особенно, что касается служения в Иудее. И вполне можно рассматривать повествования об этом служении у синоптиков и у Иоанна как дополняющие друг друга. Одним из хронологических указаний служения, которое одинаково во всех Евангелиях, является насыщение 5000, которое Иоанн помещает непосредственно перед еврейской пасхой (Ин. 6:4) [187], что подтверждается второстепенным замечанием у Марка, что трава была зеленой (Мк. 6:39), т.е. что это произошло в апреле [188]. Кроме того, у синоптиков есть указание и на другое время жатвы (т.е. одним годом раньше), когда ученики собирали колосья (Мф. 12:1; Мк. 2:23; Лк. 6:1). Это значит, что после насыщения 5000 прошел еще один год перед последней пасхой, когда был распят Иисус. Кроме того, Иоанн упоминает пасху (Ин. 2:13) во время первого служения в Иудее. Поэтому основное расхождение объясняется впечатлением, а не фактом, вызванным главным образом отсутствием у синоптиков повествования о служении в Иудее и указаний на даты еврейских праздников.
Дата Вечери Господней ставит самый трудный вопрос, так как между синоптиками и Иоанном есть явное расхождение в повествованиях в связи с еврейской пасхой. Синоптики, по-видимому, говорят о двух пасхах, тогда как Иоанн ясно пишет, что Вечеря Господня имела место перед пасхой (Ин. 13:1). Вся эта проблема вызывает большие трудности и требует более широкого обсуждения, чем это можно сделать в введении. Поэтому мы только остановимся на ее природе и постараемся кратко изложить предложенные решения. Основные факторы можно суммировать следующим образом:
(1) В синоптических Евангелиях ясно говорится, что синедрион решил не арестовывать Иисуса в день праздника (Мк. 14:2), а это значит, что они собирались арестовать Его до пасхи. И это особенно подчеркнуто у Иоанна.
(2) Однако Мк. 14:12 также ясно говорит, что место для пасхи было приготовлено в тот же день, когда закалывались пасхальные агнцы, а это значит, что Вечеря Господня имела место в тот же вечер, что и пасха.
(3) Некоторые детали, такие как ношение оружия, покупка плащаницы и благовоний, поспешное заседание синедриона [189], что запрещалось делать в день праздника, могут быть полезны для разрешения вопроса датировки пасхи. То, что воины поспешили снять тело Иисуса с креста, связано со скрупулезным отношением евреев к своим праздникам, а это говорит о том, что распятие произошло не в день праздника. Иногда также считается, что подробность о Симоне Киринеянине, проходившем мимо, указывает, что он возвращался домой после работы. Но такой аргумент едва ли можно считать приемлемым, если на то нет твердых доказательств [190].
(4) Когда Павел говорит, что "Пасха наша Христос" (1 Кор. 5:7), он мог предполагать фактическое предание о том, что Иисус был распят в день заклания пасхальных агнцев, что соответствует описанию у Иоанна.
Решения этой проблемы разноречивы. Так, те, кто оспаривает достоверность этого повествования в четвертом Евангелии, считают, что правы синоптики, а Иоанн неправ [191]. Теперь же, когда проявляется большая тенденция к признанию историчности четвертого Евангелия, свидетельство Иоанна о Вечере Господней приобретает все больший вес. И считается, что Иоанн исправил синоптиков. Эти противоположные взгляды основываются на принципе "либо...либо". Однако последнего слова еще не сказано, так как есть еще возможность третьего решения, "как...так и", когда и Иоанн и синоптики могут быть правы. Трудно согласиться с тем, что Иоанн исправил здесь синоптиков, если не иметь более сильных доказательств в пользу такого решения. Поэтому лучше, если это возможно, постараться найти решение, которое подтвердило бы правильность обоих. И такое решение было предложено А. Жобером [192].
У нас нет возможности рассмотреть эту теорию подробно, однако в общем эта теория предполагает существование двух календарей, исчислявших пасху разными методами; по одному календарю пасха всегда выпадала на один и тот же день недели (т.е. на среду), а по другому она исчислялась по луне. Свидетельство о первом, которое самое необычное, мы находим в Книге праздников. Так как теперь считается, что это календарь использовался в кумранской общине [193], можно допустить, что пасха приходилась на время Страстей Господних если ученики праздновали пасху до празднования ее фарисеями в Иерусалиме. В таком случае можно далее допустить, что синоптики пользовались этим календарем, а Иоанн иерусалимским. По некоторым имеющимся данным, в Галилее применялись особые правила и возможно, что в ней использовался тот же календарь, что и в Книге Юбилеев [194]. Тогда легче понять, почему Иисус с учениками праздновали пасху до ее официального празднования в Иерусалиме. М. Блек даже считает, что празднование пасхи нашим Господом в Иерусалиме считалось незаконным [195]. Какие бы трудности ни вызвала теория двух календарей [196], она тем не менее открывает путь к возможному решению [197].
По другой теории, тесно связанной с первой, но исключающей ессеев, Иоанн следует саддукейскому обычаю празднования пасхи, а синоптики - фарисейскому [198]. Согласно первому обычаю, "опресноки" (Omer) праздновались через один день после пасхи (т.е. 16 нисана), тогда как фарисеи следовали закону о пасхе, записанному в Лев. 23:6, т.е. на второй день пасхи (т.е. 15 нисана). По мнению некоторых ученых Иоанн принадлежал к партии саддукеев [199] и его повествование отражает саддукейскую традицию. Поэтому вполне вероятно, что Вечеря Господня не была обычной пасхальной трапезой, а была истолкована как таковая [200].
Следовательно исторические и хронологические различия зависят от интерпретации, и их нельзя рассматривать как расхождения или исправления, от чего будет зависеть всякая теория связи между синоптиками и Иоанном.
Б. Объяснение связи
Виндиш [201] предлагает четыре возможных объяснения. Евангелие от Иоанна могло быть либо дополнением к синоптическим, либо независимым, либо интерпретационным, либо заменой их. Первое считается самым убедительным и обычно всеми признается. В пользу этого говорят следующие факторы. Большое количество материала у Иоанна, которое отсутствует у синоптиков, можно легко объяснить, если считать, что Иоанн заполняет пробелы синоптиков. Более того, он часто избегает повторений, а это говорит о том, что он мог предполагать, что его читатели уже знали синоптические Евангелия. Так как все в целом Евангелие от Иоанна, с его акцентом на служении в Иудее и Иерусалиме, а также на материале поучений, построено по другому образцу, чем синоптические, то можно полагать, что оно было составлено с их учетом. Здесь надо отметить, что эта теория имеет основание, даже если считать, что апостол Иоанн не использовал синоптические Евангелия в качестве своего источника, потому что она несомненно предполагает, что и автор, и его читатели знали их содержание.
Со вторым возможным объяснением, т.е. независимостью Иоанна от синоптиков [202] в том смысле, что Иоанн не знал синоптических Евангелий, трудно согласиться, учитывая вышеприведенные факторы. Крайне трудно, например, объяснить, почему Иоанн опустил все прямые ссылки на таинства, если он не знал других Евангелий. Более того, также трудно представить себе более позднюю историческую ситуацию, в которой не были бы известны синоптические Евангелия. Интересно, что эта проблема заставила некоторых сторонников теории независимости отнести Евангелие от Иоанна к ранней дате [203]. И тем не менее, многие ученые не согласны с мнением, что Иоанн использовал синоптиков как свой источник и поэтому был зависим от них, но не исключают возможности, что он знал их содержание.
Третий возможный вид связи, толкование, широко признается, особенно сторонниками теории эллинистического влияния на Иоанна [204], которые считают все четвертое Евангелие толкованием жизни Иисуса и Его учения, предназначенным специально для языческих читателей. Хотя эта теория в последнее время потеряла вес, некоторые ее сторонники видят в ней наилучшее решение иоанновской проблемы [205]. Но она построена на предположении, что содержание Евангелия не является объективным историческим описанием. Если будет доказано, что это предположение неправильно, то вместе с ним теряет силу главный аргумент этой теории. Кроме того, если Иоанн действительно пытался "толковать" другие Евангелия, то трудно понять, почему он вводит так мало параллелей с ними. Поэтому возникает много серьезных проблем. В то же время в Евангелии несомненно есть интерпретационный элемент, особенно в Прологе. И кроме того, эту теорию все больше поддерживают сторонники метода "истории редакций", о чем мы будем говорить ниже.
Четвертый возможный вид связи, сторонником которого является сам Виндиш, заключается в том, что Иоанн имел целью заменить синоптиков. Но об этом мы уже говорили, как о крайне невероятном. У нас фактически нет никаких данных, которое позволили бы предположить, что Евангелие от Иоанна заменило собой другие Евангелия. И, как мы уже показали, первым Евангелием, получившим полное признание в Церкви, было Евангелие от Матфея, а не от Иоанна, и тогда, следуя теории Виндиша, надо признать, что автор не достиг своей цели.
VI. Структура
Существует ряд проблем, связанных с изучением структуры Евангелия от Иоанна: его сравнение с синоптической структурой, вопрос литературных источников и редакторских процессов и единство Евангелия. Все они. или по крайней мере большинство, широко обсуждались на протяжении всего периода критических исследовании, что привело к появлению совершенно противоположных теории [206].
А. Единство Евангелия
Прежде всего встает вопрос, было ли это Евангелие в том виде как оно дошло до нас, составлено одним или несколькими авторами, так как бессмысленно говорить о структуре, пока этот вопрос не будет решен. Некоторые считают Пролог (Ин. 1:1-18) независимой частью Евангелия [207]. другие - главу Ин. 21 [208]. Существовало также много теорий о противоречивости материала во всем Евангелии [209]. Здесь мы не можем подробно останавливаться на всех теориях, но укажем только некоторые принципы, на которых основывались эти теории.
Теории разных источников, использованных в структуре Евангелия от Иоанна, основываются на необходимости отделения материала поучений от повествовательного [210]. Но повествовательный материал так часто почти полностью сливается с поучениями (как, например, Ин. 3), что между ними трудно провести четкую грань. Предположение о существовании одного источника, содержащего весь или хотя бы большую часть материала поучений Евангелия, не имеет никакого основания, потому что в большинстве случаев повествовательные разделы являются фоном для последующих поучений.
Другим критерием, которым пользуются некоторые ученые, являются предполагаемые расхождения и противоречия, которые, как они считают, указывают на разные предания. Многие либеральные критики [211] разделяют эту точку зрения, но другие дают вполне удовлетворительное объяснение этим "расхождениям" и "противоречиям". Иными словами, этот процесс зависит от той точки зрения, с которой каждый отдельный критик подходит к Евангелию.
Третий метод подхода основывается на предположении, что в процессе составления Евангелия участвовали автор и редактор; на этом основании сторонники этого метода пытаются выделить те части книги, которые можно приписать последнему. Здесь также большую роль играет предположение, так как часто невозможно провести четкую грань между разными видами стиля, которые здесь предполагаются. Одна такая теория приписывает гл. Ин. 21 редактору [212], как и разные другие части, которые тем или иным образом связаны с предполагаемыми вставками (сообщение об отречении Петра). Другая теория [213] предполагает церковного редактора, который добавил отдельные отрывки и фразы с целью согласовать четвертое Евангелие с синоптическим и с церковным богословием (таинства и эсхатология). Но и эта теория основывается на конъюнктурных соображениях [214].
Несколько более надежным критерием, хотя и имеющим свои недостатки, является литературное и стилистическое сравнение. Если бы можно было выделить отрывки, которые заметно отличались бы по своему стилю от остальной части Евангелия, то это могло бы послужить каким-то указанием на использование разных источников, но наличие разных стилистических приемов в Евангелии почти ничем нельзя обосновать, они неразличимы даже в гл. Ин. 21. Общее впечатление единства подтверждается стилистическими факторами. Грамматические особенности Иоанна характерны почти для всего Евангелия [215]. Поэтому в целом можно сказать, что стилистические критерии говорят в пользу единства Евангелия.
Еще одним методом подхода к единству Евангелия является статистический. Было высказано мнение, что путем статистического исследования можно отделить первоначальную форму Евангелия от существующего сегодня расширенного варианта. Эту точку зрения предложили Г. Макгрегор и А. Мортон [216], последний предлагает статистическое подтверждение теорий первого. Так как определенные абзацы в одних отрывках длиннее, чем в других, то надо думать, что они принадлежат перу другого автора, в отличии от остальной части Евангелия. Статистические методы также используются в поддержку теорий частых текстуальных перемещений. Но, как признает сам Мортон [217], изучение абзацев не может быть решающим критерием. Оно может только помочь анализу источников. Макгрегор утверждает, что "полоса другого материала" J2 (как эти ученые называют дополнительный материал) введена через точно одинаковые интервалы, что говорит о почти математическом мышлении редактора. Затем на основании своего анализа Макгрегор делает вывод, что в тексте существует много перемещений, которые, по его мнению, вызваны процессами объединения Ji и J2 [218]. Путем сравнения длины абзацов, предложений и даже слов в каждой из этих частей Мортон пытается доказать реальное и существенное между ними различие [219]. Трудно сразу согласиться с этим методом, потому что он не приводит подтверждающих параллелей в поддержку предположения, что по длине слов, предложений или абзацев можно выделить разных авторов. И пока такого подтверждения еще не найдено, отрицание единства материала было бы преждевременным.
Критическое изучение стиля Евангелия от Иоанна убедило Э. Швейцера [220] в его единстве. Он находит во всех его частях одинаковые характеристики и приходит к выводу, что только теория одного автора может объяснить эти стилистические факты.
Были предложены различные теории, основанные на идее отдельных составных частей материала и редакции. Здесь нет возможности предложить более подробное их рассмотрение, подробности можно найти в других работах [221]. Некоторые из этих теорий предполагают основной документ, который впоследствии был подвергнут модификациям. Либо этот основной документ был взят из синоптических Евангелий и добавлен к четвертому Евангелию, и затем этот объединенный материал был снабжен редакторскими замечаниями, либо только основной документ подвергся редакторской обработке. Другие гипотезы предполагают, что основной документ существенно не отличался от его законченной формы, за исключением небольших редакторских замечаний. Основным недостатком этих теорий является отсутствие единого мнения относительно степени и объема редакторского материала, что в лучшем случае говорит о том, что метод определения составных частей Евангелия совершенно ничего не дает. Кроме того, так как для правильного толкования Евангелия нет необходимости в теориях интерполяции или редакции, такие теории должны иметь неопровержимое основание, чтобы получить признание. Пока такого основания нет, единство Евангелия остается бесспорным [222].
Б. Проблема литературных источников
Основным вопросом является, использовал ли автор четвертого Евангелия синоптические Евангелия или нет. Так как и предание, и литературный анализ показывают, что это Евангелие появилось после синоптических, сразу же напрашивается вывод, что его автор знал об их существовании. Но означает ли это, что в качестве своего источника он использовал Евангелие от Марка? Было предложено два противоположных ответа.
Широко признается мнение, что Иоанн использовал Марка, и оно основывается на следующих соображениях. Считается, что некоторые части Евангелия от Иоанна имеют столь тесные параллели в Евангелии от Марка, что это предполагают литературную зависимость. Самыми типичными отрывками являются такие, как помазание в Вифании (Ин. 12:1-8; Мк. 14:3-9), исцеление больного в Вифезде (Ин. 5:8; Мк. 2:9) и насыщение 5000 (Ин. 6:1-12; Мк. 6:30-52), которые, как считается, имеют лексическое сходство. Что касается первого, то, по этой теории [223], это сходство столь тесное, что исключает одно общее устное предание. Однако подсчет общего числа лексических совпадений показал, что общего материала очень мало, и едва ли он может исключить возможность общего источника, особенно если считать, что оба этих параллельных отрывка основаны на воспоминаниях очевидца. Бернард приводит еще несколько других признаков, в основном второстепенного характера, указывающих на использование Иоанном Марка.
Баррет [224], который убежден в использовании Иоанном Марка, подчеркивает тот факт, что повествовательные разделы, указывающие на некоторое лексическое сходство, расположены у Иоанна в той же последовательности, что и у Марка. К этому фактору надо отнестись со всей серьезностью, но такая теория имела бы большую силу, если бы можно было обосновать это лексическое сходство. Тем не менее такой подход к связи между Иоанном и Марком разделяется многими учеными [225].
Существует также мнение, что Иоанн использовал Луку, и обычно ссылаются на такие отрывки, как помазание (ср. Лк. 7:38), предсказание об отречении (Ин. 13:38; Лк. 22:34), ссылка на неиспользованный гроб (Ин. 19:41; Лк. 23:53) и подробности в повествовании о Воскресении [226] (ср. Ин. 20:12 и Лк. 24:4; Ин. 20:6-7, 19-20 и Лк. 24:12, 36). Но и здесь число этих совпадений столь незначительно, что говорить о литературной зависимости можно только в том случае, если исключить возможность другого источника [227]. Что же касается гипотезы литературной зависимости Иоанна от Матфея, то она не получила широкого признания [228].
Противоположное мнение, что Иоанн вообще не использовал синоптиков, предложил П. Гарднер-Смит [229], который не только ссылается на малочисленность данных в пользу литературной зависимости, но и на их недостаточно убедительный характер. По его мнению, эти параллели можно объяснить, не прибегая к теории использования Иоанном синоптиков. Кроме того, он считает более важным не сходство, а различия в их общем материале.
Здесь надо заметить, что не все аргументы, приведенные Гарднером-Смитом, являются убедительными, так как он утверждает, что некоторые параллели между Иоанном и синоптиками не могут иметь литературной зависимости, потому что в противном случае это означало бы, что Иоанн явно противоречит Марку как своему источнику. Но такой аргумент не предполагался бы, если бы не было предположений о противоречиях [230]. Иными словами, основой таких гипотез, по крайней мере гипотезы Гарднера-Смита, является противоречие между Иоанном и синоптиками. Тем не менее если исключить эту основу, то можно со всей уверенностью утверждать, что сходства и различия в Евангелиях появились скорее во время устной передачи предания или через разные источники свидетельств (например, из свидетельств очевидцев) [231], чем вследствие использования письменных источников.
Вопрос связи Иоанна с синоптиками продолжает оставаться открытым [232]. К какому бы выводу ни пришли ученые, можно все же сказать, что Иоанн не использовал Марка для определения структуры своего Евангелия. А именно структура отличает его Евангелие от синоптиков.
Р. Бультман [233] предложил теорию нескольких литературных источников об откровении для Евангелия от Иоанна. Он выделяет два главных источника: источник поучений (Offenbarangsreden) и источник знамений. Кроме того, возможно, что существовал еще и третий источник, служивший для повествования о Страстях, который Бультман считает независимым от синоптиков. На основании изучения стилистических характеристик и поэтических моделей он приходит к выводу о существовании не только отдельных источников, но и редакционных элементов. Поучения об откровении основывались на гностическом материале и сначала существовали на арамейском языке. Несмотря на большой авторитет Бультмана, его теория не была принята многими учеными [234]. Так, ученик Бультмана Г. Беккер [235] считает, что поучения об откровении имеют гностическое происхождение, но другие его ученики еще более скептически относятся к его теории [236].
Стилистические характеристики не являются надежным указанием на источники Иоанна, как это подчеркивает Э. Рукштуль [237] в своей критике теории Бультмана. Он считает, что стилистические характеристики, которые Бультман использовал в качестве критерия различия между двумя источниками, имеются в них обоих. Рукштуль фактически утверждает, что стилистический анализ приводит к полному отрицанию письменных источников. Хотя не все критики Бультмана с этим согласны, большинство все же считает, что стилистическое единство четвертого Евангелия представляет серьезную проблему для теории Бультмана. Однако Б. Ноак [238] видит в основе Евангелия устные предания, считая, что чисто повествовательный документ, такой как источник знамений, предложенный Бультманом, не имеет прецедента. Далее он считает, что евангелист цитирует Ветхий Завет по памяти, а это должно предполагать, что он неточно цитирует свои источники. Основным недостатком метода Бультмана является его отношение к редакторским комментариям евангелиста. Когда они имеют такие же стилистические особенности, как и в других источниках, он считает, что здесь автор находился под сильным влиянием стиля своих источников. А это ставит под сомнение весь метод Бультмана [239]. Кроме того, поэтический критерий Бультмана основывается на предположении арамейского происхождения поучений, что позволяет ему приписать все непоэтические особенности редактору-прозаику. Но такой метод разрешения проблем неубедителен [240]. Эрнст Кеземан [241] критиковал другие аспекты теории Бультмана, особенно использование гностического источника христианским евангелистом. Оспаривая богословское толкование Бультмана, Кеземан фактически ставит под сомнение его теорию источников.
В. Вилкенс [242] выдвинул теорию, согласно которой автор имел свои собственные источники и написал Евангелие в три этапа или в трех редакциях. Таким образом он пытается объяснить как различия, так и стилистическое единство. Однако попытка определить эти этапы вызывает неизбежные трудности и в значительной степени основывается на догадках. И едва ли такой метод позволит прийти к общему мнению. Другой ученый, Шулыг [243], который хотя и признает гностическое переистолкование некоторых оригинальных еврейских элементов, и потому в какой-то мере согласен с Бультманом, тем не менее отрицает гипотезу письменных источников [244].
Ч. Г. Додд изучил возможность выделить то, что он назвал доканоническим преданием в Евангелии, и которое, по его мнению, должно было существовать в устной форме [245] и было гораздо ближе к синоптическому преданию, чем остальная часть Евангелия, не будучи зависимой тем не менее от синоптических Евангелий. Он выделил содержание этого традиционного материала в следующие группы: [246]
(1) описание деятельности Иоанна Крестителя, в особенности как реформатора иудаизма;
(2) свидетельства Иоанна Крестителя об Иисусе (хотя Додд не датирует этот элемент предания столь ранним периодом);
(3) сообщение о раннем служении Иисуса и связь между Иисусом и Иоанном Крестителем в это время;
(4) описания Иисуса как Целителя, хотя оно и мало использовано евангелистом;
(5) значительное количество топографических данных;
(6) возможно, более полное сообщение о служении в Галилее, чем его дает автор;
(7) подробное описание Страстей Господних;
(8) традиционный материал поучений, включая изречения, притчи и диалоги.
Подробное и глубокое изучение Додда очень важно во многих отношениях. Отвергнув теорию литературной зависимости от синоптических Евангелий, он попытался объяснить наличие у Иоанна материала, схожего с синоптиками, и показал, что этот материал гораздо шире, чем это часто считалось. Тогда, если прав Додд, большая часть иоанновского предания основывается на устном материале, который передавался до составления синоптических Евангелий и относится к тому же времени, что и устные источники последних. Такой вывод придает больший вес достоверности иоанновского предания и может помочь опровергнуть теории, которые ставят непреодолимые преграды между Иоанном и синоптиками [247].
Необходимо кратко упомянуть и о современных исследованиях источников Евангелия от Иоанна. Г. Типл [248] и Р. Фортна [249] выдвинули теорию об использовании Иоанном источника, который включал в себя рассказы о чудесах и повествование о Страстях. Темпл [250] выделяет десять разных источников Евангелия и видит заслугу евангелиста в том, что он объединил поучения и повествования. Несомненно, что поиски источников и теорий, их объясняющих, будут продолжаться, но едва ли они будут более успешны, чем критика источников синоптических Евангелий.
В. Структура Евангелия от Иоанна
В отличие от синоптических Евангелий, это Евангелие имеет введение. Пролог имеет особое значение из-за его богословского характера и важности, которую он придает делам Иоанна Крестителя. Здесь мы постараемся выяснить, в какой степени Пролог рассматривался как составная часть Евангелия. Мнения по этому вопросу опять же очень разноречивы.
Одни ученые считают, что Пролог надо рассматривать как отдельную часть Евангелия, как если бы автор ввел повествование о воплощении Христа в эллинистической терминологии с целью привлечь внимание своих современников [251]. Другие же считают, что автор включил гимн Логосу и старался сделать его целью всего Евангелия в целом [252]. Оба эти взгляда предполагают, что правильное толкование Пролога дает ключ к пониманию цели автора. Но можно также предположить, что главной целью Пролога было подготовить читателей к историческому описанию жизни и учения Иисуса. Эта последняя гипотеза была предложена Доддом [253], по мнению которого учение о Логосе могло лучше всего подготовить "людей, воспитанных в высокой религии эллинизма", к "главной цели Евангелия, которая позволяла ему (т.е. писателю) показать историческую достоверность этого повествования". Некоторые ученые полностью отрицают мнение, что Пролог имеет эллинистическое происхождение, и утверждают обратное, т.е. его еврейское происхождение [254]. И со всей уверенностью можно считать, что Пролог был написан с целью подготовить читателей к историческому повествованию [255].
Изучение всего евангельского материала показывает, насколько трудно определить метод, которым автор пользовался при расположении своего материала. Структура Евангелия свободная. Додд [256] связывает Ин. 1:19-51 с Прологом и считает темой этого отрывка свидетельство, которое постепенно подготавливает читателя к тому, что он называет книгой знамений (Ин. 2 - Ин. 12). Эта книга содержит семь эпизодов и заключение. Каждый эпизод состоит из повествования и поучения, связанных одной главной темой [257]. Хотя все эпизоды построены по разным образцам, Додд считает, что они расположены так, что имеют между собой связь. Каждому эпизоду он дает определенное название: новое начало (Ин. 2:1 - Ин. 4:42); животворящее Слово (Ин. 4:46 - Ин. 5:47); Хлеб жизни (Ин. 6); свет и жизнь: откровение и отвержение (Ин. 7 - Ин. 8); суд светом (Ин. 9:1 - Ин. 10:21; Ин. 10:22-39); победа жизни над смертью (Ин. 11:1-53); жизнь через смерть: значение Распятия (Ин. 12:1-36). После этой книги знамений следует книга Страстей Господних (Ин. 13 - Ин. 21). Такая схема является серьезной попыткой оправдать структуру книги и придает особое значение акценту, который Иоанн ставит на "знамениях".
Другие ученые считают, что структура Евангелия еще более свободная. Так Дж. Бернард [258] разделяет основной материал Евангелия на две части: служение в Галилее, Иерусалиме и Самарии (Ин. 1:19 - Ин. 4:6) и служение только в Иерусалиме (Ин. 5:7 - Ин. 12:50), но он не систематизирует материал в этих частях. Ч. К. Баррет [259] также считает материал в Ин. 1:19 - Ин. 12:50 очень разнородным, но все же находит одну линию рассуждений, которая связывает отдельные его части.
Бультман [260] разделяет всю книгу на две основные части: откровение славы перед миром (Ин. 2 - Ин. 12) и откровение славы перед Церковью (Ин. 13 - Ин. 20). Первая часть имеет четыре раздела: встреча с Открывающим (Ин. 2:23 - Ин. 4:42); откровение как решение (Ин. 4:43 - Ин. 6:59; Ин. 7:15-24; Ин. 8:13-20); Открывающий в конфликте с миром (большая часть Ин. 7 - Ин. 10); скрытая победа Открывающего над миром (Ин. 10:40; Ин. 12:33; Ин. 8:30-40; Ин. 10:40 - Ин. 12:33; Ин. 3:30-40; Ин. 6:60-71). Во второй части содержится прощание Открывающего (Ин. 13 - Ин. 17) и повествование о Страстях и о Воскресении (Ин. 18 - Ин. 20). Бультман достигает некоторого единства темы путем перестановки материала. Кроме того, его основная идея Открывающего мотивируется его философской и богословской позицией. И тем не менее подразумевается его деление книги на две главные части [261].
Некоторые ученые считали, что все Евангелие имеет семь отдельных структур, охватывающих всю книгу [262], но это представляется нам слишком надуманным по своему характеру. Другие предлагали своего рода еврейскую литургическую структуру, основанную на праздниках [263]. Но трудно поверить, чтобы такой образец составлял основу структуры Евангелия. Другая гипотеза, несколько схожая с последней, предполагает наличие еврейского лекционария, определяющего структуру Евангелия, и поэтому материал расположен в форме комментариев на ветхозаветные отрывки, указанные в календаре [264]. Эта теория интересная, хотя опять же трудно себе представить, чтобы такую цель преследовал автор. Если же это было так, то автор должен был обладать большим талантом, чтобы так искусно соединить материал. В то же время можно найти много интересных параллелей. Мнение, что Иоанн построил свое Евангелие так, чтобы оно могло быть христианским лекционарием на три с половиной года, заслуживает внимания. Но едва ли такая теория может объяснить историческую последовательность материала в Евангелии от Иоанна [265].
Надо также сказать о теориях, которые видят в структуре Евангелия элементы типологического мотива. Некоторые ученые [266] находят типологические параллели между ветхозаветными отрывками, особенно содержащимися в Исходе и иоанновским материалом. Но даже здесь, когда параллель между чудесами Моисея в Исх. 2:23 - Исх. 12:51 и знамениями у Иоанна [267] на первый взгляд может показаться убедительной, детальное сравнение этих параллелей не подтверждает такого впечатления и делает теории такого рода неприемлемыми. Трудно поверить, чтобы автор сам имел в виду эти параллели, а тем более, чтобы его первые читатели могли их предположить. Согласно другой теории, структура Евангелия от Иоанна основывается на географическом символизме. Так, В. Микс [268] усматривает нарочитое диалектическое противопоставление Иерусалима, символизирующего тему суда и отвержения, с Галилеей и Самарией, символизирующими признание и ученичество.
VII. Теории перестановки
Несмотря на то, что четвертое Евангелие создает впечатление целостности, многие ученые находят в нем перестановку материала. В некоторых случаях связь между рядом стоящими разделами столь слабая, что это привело к появлению гипотезы механической перестановки оригинального материала в ходе устной передачи. Эта гипотеза имеет некоторое основание, особенно если считать, что авторский вариант существовал в форме кодексов, хотя у нас нет твердых данных о существовании кодексов в столь раннее время [269]. Основным возражением против такой гипотезы является существование множества различных теорий, что в значительной мере ослабляет достоверность всей идеи в целом [270]. Мы можем привести здесь только основные отрывки, в которых предполагается перестановка материала, но их будет достаточно, чтобы показать, на какого рода данных основываются эти теории.
(1) Ин. 3:22-30. Считается, что этот отрывок должен был бы стоять между Ин. 2:12 и Ин. 2:13, так как его место в дошедшем до нас Евангелии прерывает беседу с Никодимом [271].
(2) Ин. 5 и Ин. 6. Эти главы предлагается поменять местами, так как в главах Ин. 4 и Ин. 6 Иисус находится в Галилее, а в главе Ин. 5 - в Иерусалиме.
(3) Ин. 7:15-24. Этот отрывок считается продолжением спора в конце гл. Ин. 5, и поэтому если этот отрывок перенести вперед, то ст. Ин. 7:25 и далее будет естественно следовать за Ин. 7:1-14.
(4) Ин. 10:19-29. Этот отрывок также считается продолжением спора в гл. Ин. 9 и поэтому Ин. 10:30 и далее естественно следует за Ин. 10:18, а Ин. 10:1-18 за Ин. 10:19-29.
(5) Ин. 13 - Ин. 16. Перестановка этих глав, так чтобы Ин. 15 - Ин. 16 предшествовали гл. Ин. 14, считается необходимой ввиду того, что Ин. 14:31 является выводом из бесед.
(6) Ин. 18:13-24. В этом отрывке предполагается путаница событий в описании суда. Это в каком-то смысле подтверждается Синайско-Сирийским Кодексом Евангелия, в котором эти события стоят в следующем порядке: Ин. 18:12-13, 24, Ин. 18:14-15, Ин. 18:19-23, Ин. 18:16-18, 25-26 [272].
Хотя некоторые из этих перестановок предполагают восстановление связного хода мыслей, существует ряд серьезных возражений против подобных теорий в целом.
1. Такого рода перестановки могут быть оправданны только в том случае, если имеющееся в Евангелии от Иоанна расположение материала не дает ясной картины, что едва ли можно сказать о многих, если не о всех, вышеприведенных предложенных перестановках. И действительно, можно сказать, что в некоторых случаях они вносят неясность в еще большей степени [273].
2. Только последняя предложенная перестановка имеет текстуальное подтверждение. Но это еще больше ослабляет достоверность гипотез, если не полностью их исключает. Ведь можно предположить, что перестановка была сделана в первоначальном варианте, или очень раннем, до появления текстуального подтверждения. Однако трудно согласиться с тем, что эти перестановки произошли в авторском варианте, а писатель и его сотрудники не заметили их. Кроме того, в поддержку такой теории говорит тот факт, что в своем Диатессароне Татиан помещает очищение храма и эпизод с Никодимом после Ин. 7:31, но едва ли это можно считать доказательством в пользу такого порядка расположения материала в оригинальном тексте Евангелия от Иоанна [274].
3. Предложенные перестановки основываются на предположении, что автор дотошно придерживался точной хронологии и топографии. Так, например, он часто употребляет несколько неопределенное выражение meta touto /meta touto/ (или tauta /tauta/) - "после этого", имея под этим ввиду не более чем общую идею последовательности. В то же время было бы ошибкой полагать, что Иоанн полностью пренебрегал хронологией, потому что как в начале, так и в конце своего Евангелия, он точно указывает дни, а в некоторых случаях и часы, когда происходили те или иные события. Но главное, о чем надо помнить, это то, что кажущееся несвязанным для современного ученого, для Иоанна могло казаться связанным [275].
4. Ч. К. Баррет [276] утверждает, что богословская мысль Иоанна не всегда развивается по прямым линиям, под чем он понимает то, что Иоанн рассматривал один и тот же вопрос с разных точек зрения и тем расширял всю тему.. Если это может относиться к некоторым беседам, в которых Иоанн пользовался методом изложения своего источника, то предложенные перестановки касаются больше повествований, чем бесед (за исключением перестановки целых глав). Тем не менее все Евангелие, каким мы его сегодня имеем, создает впечатление последовательности, которую со всей уверенностью можно считать отражением концепции Иоанна [277].
5. Повествование о женщине, застигнутой в прелюбодеянии /pericope adulterae/ (Ин. 7:53 - Ин. 8:11), которое не только выпадает из непосредственного контекста, но и подтверждается некоторыми текстуальными преданиями, приводится иногда в поддержку теории перестановки и других разделов. Кроме того, иногда высказываются предположения, что по крайней мере некоторые из приведенных выше разделов, по своей длине такие же, как это изречение, а другие кратны ему [278]. Такого рода аргумент нельзя исключать, но он требует тщательной проверки и взвешенного подхода. Предположение, что Ин. 7:53 - Ин. 8:11 можно использовать в качестве критерия измерения, весьма сомнительно, потому что сравнение количества строчек в этом отрывке и в приведенных выше показывает, что в этом отрывке больше строчек (161/2 по тексту Саутера), чем, например, в Ин. 7:15-24 (141/2) или в Ин. 3:22-30 (14). С другой стороны, Бернард подсчитал число букв в каждом из отрывков, предложенных им для перестановки, что составило около 750 букв, которые, по его мнению, умещались в среднем на одном листе папируса. К сожалению Бернард не включил в это число две свои самые важные перестановки, главы Ин. 6 и Ин. 14, но тем не менее его данные предполагают сходство. Как мы знаем из папируса Оксиринха Рз (Oxyrhynchus Papyrus Ps), который сохранил все Евангелие от Иоанна, кроме последнего листа, около 14 строчек текста Саутера умещаются на каждой странице, что подтверждает количество букв по Бернарду, т.е. 750 букв на странице. Но что касается перестановок, то они должны были охватывать более одной страницы. Рукописная книга содержала четыре страницы (с двух сторон сложенного листа), как мы имеем это в папирусе Ps [279]. Но вышеприведенные перестановки не укладываются в подобную схему. С ней можно было бы согласиться, если бы использовались меньшие одностраничные кодексы (например, от 8 до 12 листов, о чем есть ранние свидетельства), но проблема заключается в том, что не все перестановки укладываются на одной странице [280].
В целом же такого рода теория основывается на слишком уж многих сомнительных предположениях, чтобы с ней можно было согласиться, а так как дошедший до нас текст совершенно понятен, то лучше его оставить неизменным.
VIII. Язык и стиль
Греческий язык этого Евангелия несет на себе отпечаток индивидуальных черт самого автора. Словарный запас автора весьма ограничен, но общее впечатление от Евангелия очень сильное. Автор часто позволяет себе повторение слов и фраз, что тем не менее никогда не создает впечатления монотонности. Он достигает яркости выражений не путем классических стандартов, а просто выразительностью изложения. Несмотря на простой стиль, его греческий язык всегда точен. Как говорит Ч. К. Баррет [281], "его греческий язык ни плохой, ни хороший (по классическим стандартам)". По мнению В. Ф. Говарда [282], автор "был человеком, который, будучи высоко культурным, писал на греческом языке людей довольно простых". Говард также считает, что лингвистические характеристики говорят о том, что греческий не был родным языком автора [283]. Об этом мы будем говорить ниже.
Здесь надо отметить, что богословские термины гораздо чаще встречаются у Иоанна, чем у синоптиков (например, такие слова, как любовь, правда, свет, свидетельство, верность). И наоборот, выражения, которые мы находим у синоптиков, встречаются очень редко, или вообще отсутствуют у Иоанна (например, царство, народ (laos /laos/), призвание, молиться или молитва) [284].
Очевидно, наиболее характерной особенностью стиля Иоанна являются сочинительные предложения, частое употребление союза "и" (kai /cai/) вместо подчинительных союзов для связывания предложений (parataxis). И именно это, больше чем все другое, создает такое впечатление простоты его греческого языка. Автора явно больше интересует передача благовестия, чем стилистические тонкости [285].
Наличие поэтических форм в этом Евангелии не осталось незамеченным многими учеными. Так, например, Рендел Гаррис [286] указывает на такую форму в Ин. 7:37-38, а Берни [287], уделивший большое внимание поэтическим формам у Иоанна, нашел в учении Иисуса как у Иоанна, так и у синоптиков такие поэтические формы, как синонимичность, антитеза, синтетичность, параллелизм. Эти и другие характеристики оказали влияние на теорию Берни об арамейской происхождении Евангелия.
Нельзя сказать, чтобы попытки доказать арамейское происхождение какого-либо из Евангелий увенчались успехом, хотя интерес к этому вопросу не ослабевает. Двумя самыми ревностными сторонниками арамейского происхождения Евангелия от Иоанна являются Берни [288] и Торрей [289], но большинство ученых не считает убедительными их аргументы в пользу арамейского письменного источника, с которого Евангелие было переведено на греческий язык. Так, В. Говард [290] оспаривает аргументы Берни на том основании, что он не делает различия между арамейскими конструкциями, имеющимися в Евангелии и отсутствующими в разговорном языке того времени, и теми, которые имеются в обоих. Если исключить последние, то аргументы Берни выглядят менее убедительными. Конечно, если можно было бы обнаружить специфические погрешности в переводе, то это в значительной степени поддержало бы теорию Берни. Но Мэтью Блек [291], который усматривает арамейское влияние на писателей Евангелий, находит очень мало погрешностей в переводах. И даже в этом случае не все согласны с тем, что это является единственным аргументом в пользу греческого текста [292].
Более верным, по-видимому, будет считать, что автор знал семитские идиомы, хотя и не ввел явно семитские выражения в свой греческий язык. Если бы автор был апостолом Иоанном, то естественно было бы ожидать семитское влияние на его книгу. И тогда встает главный вопрос, мог ли такой галилеянин, как Иоанн, не отразить большего арамейского влияния, чем мы находим в его книге? [293] Ответ на этот вопрос будет зависеть от других аргументов, так как у нас нет твердого лингвистического критерия. Баррет [294], который не считает апостола автором, приходит к выводу, что автор Евангелия отражает как эллинистическое, так и семитское влияние.
IX. Фон Евангелия
Во всех новозаветных книгах фон играет очень важную роль, и особенно в этом Евангелии. Толкование всей книги зависит от разных точек зрения на окружение как писателя, так и читателей. Здесь мы можем только кратко остановиться на основных элементах, которые приписываются этой среде, и показать вероятность или невозможность каждого из них [295].
А. Раннее христианство
Это Евангелие нельзя рассматривать в отрыве от раннехристианской истории. Оно было составлено в контексте той истории, и его нельзя толковать, не учитывая раннего богословия того времени. Это само собой разумеется, если автор был очевидцем или тесно связан с очевидцем служения Христа. Мы уже говорили о влиянии синоптического предания на Евангелие от Иоанна, которое с литературной точки зрения было незначительным. Но в какой мере связано описание Иисуса у Иоанна с Его описанием у синоптиков? Можно с уверенностью сказать, что между ними нет никакого противоречия, только у Иоанна акценты совершенно другие, чем у синоптиков. Если признать раннее происхождение материала Евангелия от Иоанна, то этот материал надо отнести ко времени раннего христианства. Иными словами, оно отражает подлинное предание. Во всяком случае надо признать тесную связь между этим Евангелием и ранним преданием [296].
Б. Павлинизм
Некоторые ученые утверждают, что автор этого Евангелия был павлинистом [297]. Такого рода теория предполагает, что богословие Иоанна является следующей стадией развития учения Павла, точно так же, как последнее является развитием учения Иисуса. В таком случае Послание к Евреям [298] занимает промежуточное место между богословием Павла и богословием Иоанна, а это значит, что Евангелие от Иоанна относится к последней стадии развития христианского богословия. Но может быть, более верным будет считать, что христианское богословие развивалось не таким путем и некоторые параллельные течения, которые отразились в Послании к Евреям, у Павла и Иоанна развились на ранней стадии независимо друг от друга. Ч. Г. Додд [299] утверждает, что надо с большой осторожностью подходить к толкованию Евангелия от Иоанна при помощи Посланий Павла. В то же время их нельзя и разделять. И Иоанн, и Павел выражают жизненно важный аспект христианского богословия.
В. Иудаизм
Было бы странным, если бы между Иоанном и иудаизмом того времени не было точек соприкосновения, хотя при оценке данных исследователь должен делать четкое различие между влиянием ветхозаветных источников и влиянием раввинизма [300]. Основной проблемой в изучении последнего является то, что большинство данных относится к более позднему периоду, хотя некоторые считают, что сохранившиеся до нашего времени источники содержат в себе материал времен Иоанна, если даже не Иисуса. Можно привести много параллелей, которые могут, по крайней мере, показать, что иудаизм оказал влияние на составление этого Евангелия. Так как Иисус был евреем, было бы крайне странным, если бы этого не произошло, но разница между учением Иисуса у Иоанна и учением раввинов гораздо глубже, чем общность [301]. Г. Одеберг [302] считает, что Евангелие иногда имеет больше сходства с еврейским мистицизмом, чем с раввинизмом, но и здесь нельзя не подчеркнуть глубокого различия между таким мистицизмом и Евангелием.
Здесь надо также кратко остановиться на связи между Иоанном и ессейством. Некоторые особенности кумранской литературы нашли отражение у Иоанна и, хотя некоторые ученые преувеличивают связь его Евангелия с кумранской литературой, несомненно, что эти недавно найденные манускрипты оказали сильное влияние на подход к четвертому Евангелию. Теперь уже трудно утверждать, что Евангелие является полностью эллинистическим, так как многие отвлеченные понятия, характерные для греческой мысли, имеются и в кумранской литературе, как, например, свет и правда, а также склонность к антитезам, например, свет и тьма, правда и заблуждение. Кроме того, имеются также и лингвистические параллели. По мнению Р. Брауна [303], автор был знаком с кумранским образом мысли, хотя у нас мало данных, которые позволили бы утверждать, что он знал эту литературу. Оскар Кульман [304] справедливо отмечает, что различие имеет гораздо большее значение, чем сходство, особенно в том, что касается личности Христа.
Г. Герметическая литература
Только относительно недавно внимание ученых было привлечено к связи между четверным Евангелием и герметикой, собранием философских и религиозных трактатов, приписываемых в Египте Гермесу Трисмегисту. Дошедшие до нас трактаты относятся к очень позднему периоду, но считается, что они были написаны во II-III вв. от Р.Х. Додд [305], который специально изучал эту литературу, пришел к выводу, что между Евангелием и герметикой есть много общего, но никаких признаков литературного заимствования он не обнаружил. И здесь также при изучении связи между Иоанном и идеями, которые мы находим в герметике, надо признать, что по своему характеру Евангелие очень отличается от герметической литературы. Додд сам использовал герметику для иллюстрации фона идей Евангелия, но здесь встает вопрос, в такой ли степени отразился этот фон на Евангелии, как это предполагает Додд? Ибо гораздо большую лингвистическую связь мы находим между Иоанном и Септуагиантой, чем между Иоанном и герметикой.
Д. Филонизм
Филона Александрийского можно считать представителем эллинистического иудаизма, в котором он был самой влиятельной фигурой. Связь между Иоанном и Филоном находят главным образом в Прологе, т.е. считается, что идею Логоса надо рассматривать в свете ее толкования Филоном. В последнее время эта точка зрения стала терять свою силу из-за появления тенденции видеть корни идеи Логоса в иудейской мысли. Тем не менее, поскольку в период раннехристианской истории влияние Филона в эллинистическом иудаизме было очень сильным, этим методом изучения фона четвертого Евангелия нельзя пренебрегать. И Филон, и Иоанн, несомненно, прибегали к символизму, как, например, в описании Бога как Света, Источника и Пастыря [306]. Как и в случае всех других элементов нехристианского фона, различий здесь больше, чем сходств. Причем, если различия касаются основных вопросов, то сходства касаются второстепенных. Логос Филона предстает у Иоанна совершенно в другом свете, воплощенным во Христе, что совершенно чуждо Филону.
Е. Другие возможные особенности фона
Гностицизм иногда выражает свои идеи на таком же языке, как и Иоанн, особенно что касается дуалистических понятий и идей искупления. Но здесь важно отметить, что некоторые ученые подчеркивают необходимость проводить четкую грань между развитым и ранним гностицизмом [307]. Только последний может иметь отношение к Евангелию от Иоанна, но провести эту грань крайне трудно [308]. Большинство дошедшей до нас литературы относится к позднему гностицизму. Тем не менее можно, по крайней мере, допустить, что Евангелие от Иоанна было составлено в то время, когда гностические идеи имели сильное влияние в языческих и христианских кругах в Азии [309]. В то же время в Евангелии нет указаний на то, чтобы автор сознательно подбирал и приспосабливал свой материал, преследуя какие-то особые цели, если к тому времени еще не было докетизма [310]. Интересно, что поздние гностики уделяли особое внимание этому Евангелию [311], но их попытки найти в нем свои идеи не увенчались успехом.
Иногда считается, что мандеизм оказал влияние на четвертое Евангелие. Но с этой точкой зрения нельзя согласиться. Сведения о мандеизме относятся к слишком позднему периоду, чтобы говорить о дохристианском культе, как это считает Р. Рейценштейн [312]. Поэтому влияние мандеизма на фон Евангелия надо исключить. Если и можно найти какие-то параллели, то скорее это влияние Четвертого Евангелия на образ мысли позднего мандеизма, а не наоборот. И К. Р. Бультман [313], и Б. Бауэр [314] ссылаются на мандеистские параллели, но очень мало исследователей разделяют данную точку зрения [315].
X. Историчность
Благодаря уникальному характеру Евангелия от Иоанна, его историчности уделяется больше внимания, чем историчности синоптиков. Когда мы говорили о его связи с синоптиками, мы приводили разные точки зрения на эту связь и показали, что некоторые гипотезы пытались доказать неисторический характер Евангелия. Проблемы историчности столь велики, что мы остановимся только на основных точках зрения, чтобы дать общее представление об этом вопросе [316].
Еще в первой половине XIX века, после того, как Д. Ф. Штраус [317] выступил с резкой критикой достоверности Евангелия от Иоанна, среди некоторых направлений и научных школ проявилась тенденция исключать это Евангелие из исследований исторического Иисуса [318]. Внимание было полностью сосредоточено на синоптических Евангелиях, и любые расхождения всегда выдвигались как аргумент против Евангелия от Иоанна. Все попытки гармонизации пресекались, и возможность, что Иоанн мог быть более точен, чем синоптики, даже не рассматривалась.
Мало кто станет отрицать, что Евангелие от Иоанна является прежде всего богословским сочинением. Представители направления "истории редакций" в исследовании синоптических Евангелий с акцентом на богословском интересе синоптиков приблизили в этом отношении синоптиков к Иоанну. Однако вопрос, в какой степени богословская цель Иоанна и синоптиков оказала влияние на историчность, вызывает большие споры. Если сразу же признать, что история включает в себя и толкование событий, которые она описывает, то тогда история и богословие не обязательно должны исключать друг друга. Иоанн старался сохранить последовательность исторических фактов. Он хотел показать догматическую цель того, что он описывает. Он описывает события не ради них самих, а чтобы привести читателей к вере. Он рассматривает свой материал в богословском свете. Его описание чудес как "знамений" является тому подтверждением [319].
Может показаться, что нет никаких причин отрицать влияние богословия в четвертом Евангелии. Вопрос остается только относительно степени, до которой это Евангелие можно считать историческим. Какую оно имеет ценность как источник? Ответ на этот вопрос зависит от подходов разных научных школ к этой проблеме, которые в корне отличаются друг от друга. Теория Штрауса, согласно которой миф, а не история, был положен в основу Евангелий, теперь полностью отрицается. Но многие ученые рассматривают то, что считается историческим, как символическое, что фактически исключает историю. Так, по мнению П. Шмиделя [320], шесть каменных водоносов в Кане символизируют шесть дней недели (Закон), которые являются приготовлением к субботе (евангельский праздник брака). Такого рода толкование, если оно правильно, было бы возможно даже в том случае, если бы этого события вообще не было, так как основным здесь является символика. Однако не все, кто признает элемент символизма, разделяют скептический подход к истории [321]. Некоторые видят в истории символическую цель и не считают обязательным отрицать историчность всех событий. Возможно, например, что неоднократное повторение "часа" в Евангелии от Иоанна имеет символическое значение и не ставит под сомнение утверждения, в которых это слово встречается [322]. Тем не менее равновесие между символизмом и историчностью склоняется на сторону тех, кто считает, что символизм исключает всякую историчность.
Другие же, кто допускает историчность Евангелия, считают, что Иоанн дает "интерпретированную" историю [323]. Основной материал признается достоверным, но дается в интерпретации самого автора. Согласно этой теории, история и толкование сливаются, и в результате мы имеем не чистую историю, хотя голые исторические факты составляют основу толкования. Так, очищение храма можно рассматривать как историческое событие, которое Иоанн описывает с точки зрения своего богословского понимания. С этой теорией можно согласиться, только если иметь ясное представление о том, что понимается под "историей". Так Ч. К. Баррет, который разделяет эту теорию, считает Евангелие "импрессионистским, а не фотографически точным в деталях" [324]. Иначе говоря, не углубляясь в детали, можно себе представить общую картину личности Иисуса. Но проблема здесь заключается в методологии. Как провести грань между "впечатлением" и точной деталью? Ответ здесь будет варьироваться в зависимости от методов. Разговаривал ли, например, Иисус со Своими учениками в горнице? Или автор создает впечатление о том, что Иисус мог бы сказать, если бы эта беседа была достоверной? Можно согласиться с последней точкой зрения и считать само это событие достоверным, т.е., что Иисус действительно разделил Последнюю Вечерю с учениками в ночь предательства. Но разве не менее естественным будет считать достоверными оба эти события?
Касаясь истории и богословия четвертого Евангелия, Дж. Л. Мартин [325] считает, что евангелист видоизменил предание для выражения своей собственной цели. Все Евангелие представлено в дуалистическом свете. С одной стороны, его материал касается обстоятельств читателей, а с другой, он связан с обстоятельствами, окружающими события в жизни Иисуса. Так, Ин. 9 может относиться к слепорожденному во времена Иисуса, а также и к христианскому обращенному. Одна часть повествования описывает первое, а другая часть - второе. Вся же эта глава, по мнению Мартина, является основой Евангелия и служит примером влияния предположений на подход к истории. Мартин считает, что отделение евреев от язычников, отраженное в этом Евангелии, было обусловлено постановлением еврейских начальников в Иамине об отношении к еретикам. Еврейские старейшины, по этой теории, считали христианских миссионеров обманщиками. И поэтому Евангелие как интерпретированная история предназначалась читателям, которые должны были открыто заявить о своем отходе от синагоги. Хотя основной тезис Мартина и не был признан, он, во всяком случае, пытался разрешить историческую проблему, но подчинил реальные события богословским целям [326].
С возрастанием движения за восстановление историчности Евангелия от Иоанна [327] необходимо также рассмотреть иные подходы к историческим проблемам. Сторонники другого подхода к историчности Евангелия полностью отрицают интерпретационный элемент Евангелия, хотя и допускают богословскую цель [328]. Вопрос здесь заключается в том, изменил ли Иоанн факты так, чтобы они подтвердили его богословскую цель, или же он позволил, чтобы богословие доминировало над историей, или наоборот? Ответ на это вопрос в какой-то степени дает сам автор. Желание привести людей к вере в Иисуса как Мессию и Сына Божия едва ли могло не быть подкреплено историческими фактами. И можно на всех основаниях полагать, что Иоанн хотел, чтобы его читатели поверили в Иисуса, потому что Он был таким Человеком, каким Его описывают исторические события. Описание у Иоанна Иисуса как Мессии и Сына Божия является не историческим, а богословским, но это отнюдь не означает ни того, что Иисус не был исторической фигурой, ни того, что Иоанн не описывает Его таковым. Указание на время событий, географические ссылки и общее впечатление об Иисусе в этом Евангелии заставляют думать, что это историческое повествование [329]. Почти нет сомнения, что евангелист хорошо знал подлинное предание независимо от того, был он сам очевидцем или нет. Поэтому есть все основания считать его Евангелие историческим, пока не появятся убедительные доказательства обратного. Но едва ли можно вывести такие убедительные доказательства. Но если считать, что Церковь после Воскресения не допускала мысли об историческом Иисусе, как это утверждают многие сторонники метода "истории форм", то все рассуждения об историчности Евангелия от Иоанна будут бессмысленны [330]. Однако исторический скептицизм все больше подвергается сомнению [331].
Здесь надо остановиться еще на одном аспекте историчности Евангелия, а именно на акценте на правде и свидетельстве в Евангелии [332]. Оба эти понятия гораздо чаще встречаются у Иоанна, чем у синоптиков, и можно сказать, что они являются характерными для этого Евангелия. Конечно, можно провести четкую грань между исторической и богословской правдой, но в данном случае она не будет убедительной. Едва ли возможно, чтобы автор, который хотел представить Иисуса как совершенное исполнение правды и который с этой целью включил в Евангелие Самооткровение Иисуса, мог изменить предание в своих целях. Повествовательные разделы его Евангелия не создают впечатления исторического сообщения. Надо признать, что всякая теория, которая считает его историческим, наталкивается на трудности, когда встает вопрос его связи с синоптиками. Но обращение к теории неисторичности для разрешения этой проблемы только создает другие проблемы.
В тех частях Евангелия, где имеются параллели с синоптическими Евангелиями, необходимо предположить совпадение первых с последними. И для тех, кто склонен считать историческим Евангелие от Марка, необходимо также признать историчность Евангелия от Иоанна. Так, например, Дж. Хиггинс [333] видит подтверждение этой теории в употреблении личных имен в Евангелии от Иоанна, особенно если сравнить с употреблением их у синоптиков. А если к этой аргументации добавить кумранские свидетельства о палестинском фоне некоторого материала у Иоанна [334], то более буквальный подход к историчности Евангелия будет представляться оправданным.
Содержание
1. Пролог (Ин. 1:1-18)
Главная тема: воплощение Слова
Слово и порядок творения (Ин. 1:1-5). Слово как Самооткровение Божие. (Ин. 1:6-18).
2. Вводные события (Ин. 1:19 - Ин. 2:12)
Воплощенное Слово вводится в типично еврейских сценах, охватывающих всю неделю.
Свидетельство Иоанна Крестителя (Ин. 1:19-34). Призвание первых учеников (Ин. 1:35-51). Брак в Кане - первое знамение (Ин. 2:1-12).
3. Общественное служение (Ин. 2:13 - Ин. 12:50)
А. Встречи (Ин. 2:13 - Ин. 4:45)
В этом разделе даются примеры влияния Иисуса на различные группы слушателей.
Очищение храма (Ин. 2:13-22). Разговор с Никодимом и последующее свидетельство Иисуса (Ин. 3:1-36). Диалог с самаритянкой и его последствия (Ин. 4:1-42). Теплый прием со стороны галилеян (Ин. 4:43-45).
Б. Исцеления (Ин. 4:46 - Ин. 5:9)
Исцеление сына царедворца - второе знамение (Ин. 4:46-54). Исцеление при купальне Вифезда - третье знамение (Ин. 5:1-9). Спор по поводу исцеления в субботу и последующая беседа (Ин. 5:10-47).
В. Дальнейшие знамения (Ин. 6:1 - Ин. 7:1)
Насыщение 5000 - четвертое знамение (Ин. 6:1-14). Хождение Иисуса по воде - пятое знамение (Ин. 6:15-21). Изречение о хлебе жизни (Ин. 6:22 - Ин. 7:1).
Г. Иисус на празднике кущей (Ин. 7:2 - Ин. 8:59)
Споры о Мессии, служители отправляются арестовать Иисуса (Ин. 7:2-52). Блудница (Ин. 7:53 - Ин. 8:11). Спор по поводу заявления Иисуса, что Он есть Свет миру, по поводу Его ухода, происхождения от Авраама вообще и связи Иисуса с Авраамом - в частности (Ин. 8:12-59).
Д. Исцеление слепорожденного (Ин. 9:1-41)
Чудо - шестое знамение (Ин. 9:1-7). Реакция соседей, фарисеев и родителей (Ин. 9:8-23). Развитие веры у исцеленного слепорожденного (Ин. 9:24-41).
Е. Беседа о Пастыре (Ин. 10:1-42)
Иисус утверждает, что Он есть пастырь добрый, что вызывает распри среди иудеев (Ин. 10:1-30). Усиление вражды заставляет Иисуса уйти за Иордан (Ин. 10:31-42).
Ж. Смерть и воскресение Лазаря (Ин. 11:1-46)
Весть о его смерти (Ин. 11:1-16). Спор по поводу воскресения и жизни (Ин. 11:17-37). Чудо - седьмое знамение (Ин. 11:38-44). Реакция начальников (Ин. 11:45-57).
3. Дальнейшее развитие событий в Иерусалиме и в его окрестностях (Ин. 12:1-50)
Помазание в Вифании (Ин. 12:1-8). Заговор убить Лазаря (Ин. 12:9-11). Въезд в Иерусалим (Ин. 12:12-19). Поиски Иисуса некоторыми эллинами и Его обращение к ним (Ин. 2:20-26). Божественное удостоверение Иисуса и Его объяснение Своей скорой смерти (Ин. 12:27-36 а). Уход Иисуса (Ин. 12:36 б - 50).
4. Повествования о страстях и воскресении (Ин. 13:1 - Ин. 21:25)
A. Последняя Вечеря (Ин. 13:1 - Ин. 17:26)
Символический акт омовения ног и его значение (Ин. 13:1-20). Предсказание предательства и поспешный уход Иуды (Ин. 13:21-30). Прославление Иисуса, установление новой заповеди и предсказание отречения Петра (Ин. 13:31-38).
Прощальные беседы (Ин. 14:1 - Ин. 16:33). Обещания на будущее (Ин. 14:1-4). Христос как Открыватель правды (Ин. 14:5-15). Учение о Святом Духе (Ин. 14:16-26). Дар мира (Ин. 14:27-31). Аналогия с лозой (Ин. 15:1-17). Заявления о связи верующего с миром (Ин. 15:18-27). Предупреждение о гонениях (Ин. 16:1-4). Продолжение учения о Святом Духе (Ин. 16:5-15). Иисус говорит о Своей смерти, но выражает уверенность в окончательной победе (Ин. 16:16-33).
Молитва о прославлении Сына и укреплении уверовавших (Ин. 17:1-26).
Б. Страсти Господни (Ин. 18:1 - Ин. 19:42)
Арест (Ин. 18:1-12). Допрос перед Анной и Каиафой и отречение Петра (Ин. 18:13-27). Иисус перед Пилатом (Ин. 18:28 - Ин. 19:16). Распятие (Ин. 19:17-37). Погребение (Ин. 19:38-42).
B. Повествования о Воскресении (Ин. 20:1 - Ин. 21:25)
Явления в Иерусалиме (Ин. 20:1-31). Явления в Галилее (Ин. 21:1-23). Последнее свидетельство написанного (Ин. 21:24-25).
Примечания
[1]. Эванс (С. A. Evans, "On the Quotation Formulas in the Fourth Gospel", BibZeit 26 (1982), pp. 79-83) отмечает, что формула ina plhrwqh (ina plerothe, синод, "да сбудется") встречается регулярно, начиная с Ин. 12:38. Ср.: В. Vawter, "Ezekiel and John", CBQ 26 (1964), pp. 451-454.
[2]. Литература по этой проблеме и родственным ей критическим проблемам по Евангелию от Иоанна проанализирована и собрана Генхеном: Е. Haenchen, TR, n.f., 23 (1955), pp. 295-335, который начинает свой обзор 1929 годом. Обозрение до 1965 г. см.: Е. Malatesta, St. John's Gospel 1920-1965 (1967), а более современной литературы: R. Kysar, The Fourth Evangelist and his Gospel (1975). Наиболее детальный анализ проблемы и обоснований авторства ср.: L. L. Morris, Studies in the Fourth Gospel (1969).
[3]. Обсуждение этой интерпретации см. в разделе I гл. 23 данной книги. Подобные взгляды разделяет Додд: С. Н. Dodd, The Johannire Epistles (1946), p. 12.
[4]. Ср. дискуссию в работе: J. H. Bernard, Gospel according to St. John, I (1928), pp. 19 ff.
[5]. См.: С. К. Barrett, The Gospel according to St. John, 1978, p. 166. Автор категорично утверждает, что очевидца не существовало, его роль исполняла апостольская церковь, о чем и говорится в стихе Ин. 1:14, однако его аргументация, отрицающая свидетельство апостола, базируется на априорном мнении о том, что автором Евангелия был не апостол (см.: р. 119). Невзирая на то, что подобная интерпретация Ин. 1:14 представляется невозможной, этот стих порождает различные предположения - например, о том, что автор говорит от имени апостольской церкви. Бультман (Bultmann, The Gospel of John, англ. пер. 1971, pp. 69 ff.) лавирует в пределах ограниченной альтернативы исторического и духовного толкования, хотя он и интерпретирует Ин. 1:14 в свете ст. Ин. 1:16 как "взгляд" веры. Однако он допускает, что подобный "взгляд" должен быть связан с конкретным событием "и слово стало плотню" (îlogos sarx egeneto - о logos sarx egeneto) равно как и с его отражением и последствиями, такими как "слава" (doxa - doxa).
[6]. Об этом воззрении упоминает Редлих: Redliph, Form Criticism, 1939, p. 43.
[7]. Этого мнения придерживаются как Бернард, так и Браун (Bernard and Brown).
[8]. Додд (С. H. Dodd, Historical Tradition in the Fourth Gospel, p. 12, and JTS, n.s., 4, (1953), pp. 212-213) относит слово в Ин. 21:24 tauta (tauta - в синод, "сие") к предшествующей pericope (единица деления текста Писаний для богослужебных чтений) или к не более чем только приложению и, опираясь на это мнение, оспаривает этот стих как свидетельство авторства всего Евангелия.
[9]. Op. cit., p. 588.
[10]. Ср. также: A. Hamack, Die Chronologic der altchristlichen Literatur bis Eusebius, 1897, pp. 678 ff., который утверждает, что это Евангелие намеренно приписывается Иоанну преданием с целью подкрепления его авторитета. Однако ср. критику: W. Sanday, The Criticism of the Fourth Gospel (1905), pp. 63 ff.
[11]. Необходимо отметить, что если эти стихи трактовать как вставку, сделанную кем-либо из апостольского окружения, то надо признать, что эти стихи представляют собой одно из самых ранних свидетельств апостольского авторства (ср.: М. Meinertz, Einleitung, p. 232, о ст. Ин. 21.25; R. V. G. Tasker, The Gospel according to St. John, TNT, 1960, pp. 13 f). Помимо конкретных утверждений в Евангелии необходимо учесть общее впечатление его целостности. Как отмечается в работе: А. С. Headlam, The Fourth Gospel as History, 1948, p. 44, Евангелие может быть написано исключительно человеком, который имел близкие отношения с Иисусом. Ср. также: Sir F. Kenyon, The Bible and Modern Scholarship (1948), pp. 24-25. Робинсон (J. A. T. Robinson, Redating, p. 279) думает, что употребление деепричастия настоящего времени предполагает, что упомянутый ученик еще жив. Ср. также: idem, The Priority of John (1985) pp. 118 ff.
[12] Михаэлис (Michaelis, Einleitung, pp. 98 f.) настаивает на идентификации любимого ученика с Иоанном Заведеевым, особенно в связи с данными ст. Ин. 21:2. Более современные дискуссии о любимом ученике см. в прим. 20 к данной главе.
[13] Примечательно, что идентификация была проведена без учета мнения патристических авторов, которые считали апостола Иоанна автором Евангелия. См.: М. F. Wiles, The Spiritual Gospel (1960), pp. 9 f. Автор отмечает, что Ориген и Златоуст толковали фразу "любимый ученик" как ключевую для понимания цели Евангелия. Позиция самовосхваления автора призвана выделить возвышенный тон Евангелия.
[14]. См.: R. H. Strachan, The Fourth Evangelist, Dramatist or Historian?, 1925. Он принимает мнение о том, что упомянутый любимый ученик есть ни кто иной как Иоанн Заведеев, но он считает, что автор Евангелия, бывший ближайшим учеником Иоанна, настолько хорошо усвоил духовный опыт своего учителя, что отождествлял себя с Иоанном. Согласно этой теории, евангелист обращается к эффектным воспоминаниям и воображению для того, чтобы воспроизвести характерные для очевидца детали и штрихи, иначе его свидетельство не рассматривалось как апостольское авторство. Даже изображение евангелистом любимого ученика представляется идеализированным (ср.: op. cit., pp. 49 ff., 73 ff.). Невыразительная манера представления любимого ученика еще не позволяет говорить о желании произвести разительный эффект. Если этот момент представляет собой искусно составленное сочинение, то оно должно быть весьма беззастенчиво.
[15]. Эта фраза идентична в ст. Ин. 13:23; Ин. 19:26; Ин. 21:7, 20, однако в Ин. 20:2 слово hgapa (ygapa, синод, "любил") замещено глаголом efilei (efilei, возлюбил, синод, "любил").
[16]. Глагол "любить" (agapaw - agapao) только в 1 Послании Иоанна встречается 21 раз, более чем в какой-либо иной книге Нового Завета, за исключением Евангелия от Иоанна.
[17]. Защиту этого мнения см. в статье: J. N. Sanders, "Who was the disciple whom Jesus loved?" in Studies in the Fourth Gospel (ed. F. L. Cross, 1957), pp. 72- 82. Ср. статью: F. V. Filson, in JBL 68 (1949), pp. 83-88, а также интерпретацию того же мнения в его статье по Евангелию от Иоанна в Current Issues in New Testament Interpretation (ed. W. Klassen and G. F. Snyder, 1962), pp. 111-123, в которой он выступает за то, что этот взгляд лучше всего соответствует теме жизни, которая, таким образом, становиться доминирующей в Евангелии. Другое предположение было выдвинуто в статье: Е. L. Titus, JBL 69 (1950), pp. 323-328. Автор основывается на символизме Иуды как представителя иудеев, замененным представителем христиан, однако связь между первой главой Деяний и Евангелием от Иоанна от этого не становится очевидной. Это мнение развивает и доводит до логического конца другой автор: J. N. Sanders, in NTS 9 (1962), pp. 75-85, который считает, что любимым учеником был Лазарь, а приписывание Евангелия Иоанну зародилось как еретическое мнение. Тот же автор аргументирует идею о Лазаре в своих посмертно изданных комментариях: The Gospel according to St. John (1968), edited by B. A. Mastin. Филсон развивает и обосновывает свое мнение в статье: F. V. Filson, The Gospel according to St. John (1963), pp. 244 f. Ср.: E. F. Harrison, INT, p. 213. Автор считает, что использование выражения "любимый ученик" не предполагает меньшую любовь по отношению к другим ученикам.
[18]. Ср.: A. Correll, Consummatum Est (1958), pp. 204 ff.
[19]. Скотт (E. F. Scott, The Fourth Gospel, its Purpose and Theology, 1906, p. 144) предположил, что любимый ученик представляет собой "прототип будущей церкви". Трактовка этого образа как символического и неисторического была предложена в статье: R. М. Grant, HTR 35 (1942), р. 116. По этому мнению см. также работу: Н. Lietzmann, The Beginnings of the Christian Church (англ. пер. 1937), p. 311. Кеземан (E. Kasemann, Exegetische Versuche und Besinnungen, I, 1960, p. 180) предполагает, что "любимый ученик" представлял собой наилучшего знатока апостольского свидетельства. Бультман (R. Bultmann, The Gospel of John, pp. 484 f.) трактует его как идеального представителя христиан из язычников, и придает определенное значение его близкому сопоставлению с Петром, который был представителем иудейских христиан (Ин. 13:21-30; Ин. 20:2-10).
[20]. Еще одно решение проблемы любимого ученика заключается в том, что все упоминания о нем считаются вставками и интерполяциями (см.: A. Kragerud, Der LieblingsjUnger im Joh., 1959, цит. по: W. G. Kümmel, INT, 1965, p. 168, который перечисляет некоторых создателей этой теории). Другой автор (J. J. Gunther, "The Relation of the Beloved Disciple to the Twelve", ThZ 37 (1981), pp. 129-148) полагает, что любимым учеником был не кто иной, как родной брат Иисуса. Глубокое исследование использования этого выражения без уточнения того, кто является этим любимым учеником, предпринял Лоренцен: Т. Lorenzen, Der Lieblingsjunger im Johannesevangelium. Eine redaktionsgeschichtlicher Studie (1971). Однако см.: Р. S. Minear, "The Beloved Disciple in the Gospel of John. Some Clues and Conjectures", Nov. Test. 19 (1977), pp. 105-123. Автор думает, что сцена с любимым учеником сформировалась под влиянием образа Вениамина в Втор. 33:12.
[21]. Некоторые ученые игнорируют эти доказательства на том основании, что эти моменты свидетельствуют всего лишь об общем знании иудаизма, а для этого не требуется, чтобы автор был уроженцем Палестины. Например, Баррет утверждает, что на всякий материал, связанный с Иисусом, так или иначе налагает отпечаток палестинский фон: С. К. Barrett, The Gospel according to St. John, pp. 122-123. Этот аргумент призван снять проблему. Можно с уверенностью утверждать, что подобный отпечаток предполагает апостольское авторство, и даже если и допустить иное рассмотрение этой проблемы, и предположить, что еврей непалестинского происхождения мог обладать подобными знаниями, то аргументы в пользу этого допущения были бы неудовлетворительными. Более того, уместно будет задать вопрос: мог ли обладать более подробными знаниями палестинский еврей? Очевидно, что даже на этот вопрос нельзя ответить утвердительно.
[22]. Ср.: J. Jeremias, Die Wiederentdeckung von Bethesda (1949) и W. F. Howard, Commentary on John (IB, 1952), pp. 539 f. Ср. также статью о топографии Иоанна: R. D. Potter, in StEv, pp. 329-337. По топологии Евангелия от Иоанна см.: W. F. Albright, The Archaeology of Palestine (1949), pp. 244 ff.; C. H. Dodd, Historical Tradition in the Fourth Gospel (1963), pp. 244 f.; R. E. Brown, The Gospel according to John i-xii (1966), pp. xlii f.
[23]. Ср.: A. J. B. Higgins, The Historicity of the Fourth Gospel (I960), pp. 81-82.
[24]. Например, Филипп, Андрей и Петр пришли из Вифсаиды.
[25]. Археологи отождествляют это место с современным поселением Айнун (Ainun). Ср.: W. F. Albright, "Recent Discoveries in Palestine and the Gospel of St. John", The Background of the New Testament and its Eschatology, ed. W. D. Davies and D. Daube, 1956, pp. 158-160.
[26]. Подход Баррета к топографическим данным Иоанна заключается в том, что Иоанн лучше знал местность на юге Палестины, чем на севере, следовательно, сведения Иоанна Заведеева о севере страны не вызывают доверия (op. cit., p. 122 f). Однако едва ли можно воспринимать всерьез подобные аргументы, так как большая часть Евангелия посвящена служению нашего Господа на юге Палестины, что не дает нам никаких указаний на место происхождения автора. Например, если шотландец подробно и точно описывает местность в Англии, то это еще не означает, что он не может быть шотландцем. Более серьезно, однако так же необоснованно то, что исследования Ч. Баррета допускают прибавление к Евангелию преданий, в частности, он считает, что топографические детали у Иоанна привнесены преданием. Изучение подобных упоминаний в Евангелиях и писаниях равноапостольских отцов Церкви и в апокрифической литературе опровергает это воззрение на вставки из преданий. Скорее наоборот, предание содержит больше путаницы и неясности в именах и названиях местности. Например, Протоевангелие Иакова заимствует имена из канонических Евангелий, однако в большинстве случаев приводит их в совершенном беспорядке (так, Симеон называется первосвященником). В Деяниях Павла упоминается не менее 57 имен, однако нет ни одного анонимного лица, упомянутого в канонических Деяниях, которое можно было бы более точно идентифицировать в апокрифических Деяниях, или о котором можно было бы получить более подробную информацию. Топографические детали в Деяниях Павла чрезвычайно туманны по сравнению с канонической книгой. Мнение о том, что топографические детали имеют какое-то символическое значение, см.: К. Kundsin, Topologische Uberlieferungsstucke im Joh. (1925). Бультман (Bultmann, The History of the Synoptic Tradition, pp. 67 f.) утверждает, что с развитием предания появляется тенденция добавлять к Писанию и преданию все более точные детали и подробности, включая вставки имен различных анонимных ораторов. Эту тенденцию действительно можно обнаружить в позднейшей апокрифической литературе, однако Бультман затрудняется процитировать какие-либо параллели I века от Р.Х.
[27]. Додд (С. Н. Dodd, Historical Tradition in the Fourth Gospel, pp. 243 ff.) обращает серьезное внимание на названия местности и считает, что они позаимствованы из более раннего предания, которое он считает вполне достоверным.
[28]. См.: S. Temple JBL 80 (1961), pp. 220-232. Автор выдвигает гипотезу ядра материала, написанного очевидцем и расширенного преданием. В этом случае подробности, указанные очевидцем, могли бы сделать писание более аутентичным, но были бы бесполезны для установления авторства. См. также его работу: The Core of the Fourth Gospel (1975).
[29]. Op. cit. ad loc.
[30]. Баррет (Barrett, op. cit, p. 104) приписывает встречающиеся топографические детали источникам автора Евангелия или объясняет их стремлением автора придать своему труду большую правдоподобность. Вопрос об использовании автором источников является весьма спорным (см. раздел VI данной главы), а апелляция к тому, что автором двигало стремление к правдоподобности, не представляет никакой ценности, потому что невозможно доказать, что автор был человеком, который мог бы психологически и духовно прибегнуть к подобным ухищрениям. Четвертое Евангелие не оставляет места таким допущениям. Возникает вопрос: какое количество деталей необходимо для удостоверения подлинности труда? Если допустить, что автором был не очевидец описываемого, то этот автор оказался бы перед выбором: либо допустить слишком много неясности, либо привести слишком много подробностей. В том или ином случае у него были весьма слабые шансы на признание его произведения подлинным.
[31]. Ср.: A. J. В. Higgins, The Historicity of the Fourth Gospel (1960), p. 57.
[32]. Более обстоятельное исследование о том, является ли автор очевидцем событий, см.: L. L. Morris, Studies, pp. 139-214.
[33]. Ср. подход, представленный в книге Ч. Г. Додда: С. Н. Dodd, The Interpretation of the Fourth Gospel (1953).
[34]. См.: F. C. Grant, The Gospels, their Origin and Growth, 1957, p. 175. Автор является убежденным сторонником представленной позиции. См. также: A.-J. Festugiere, Observations stylistiques sur FEvangile de S. Jean (1974), который на основе стилистических исследований предполагает, что автор не был греком. Вместе с тем он признает, что Евангелие было тщательно продумано.
[35]. Ср.: Barrett, The Gospel according to St. John (1978), p. 39; W. D. Davies, Paul and Rabbinic Judaism (1948), pp. 1-16; S. Liebermann, Hellenism in Jewish Palestine (1950); R. E. Brown, John I, pp. 1 vi-1 vii, Последний автор утверждает, что Евангелие не испытало влияния греческой философии, во всяком случае, оно не выходит за рамки общих представлений, бытовавших в Палестине в то время.
[36]. Грант (F. С. Grant, op. cit.) выступает против этой позиции и отмечает, что небольшое количество параллелей с кумранскими текстами не идет ни в какое сравнение с тем, что он называет "огромным множеством параллелей" с эллинистической литературой. Однако сравнения и аналогии с кумранскими находками более уместны, так как они отстоят по времени не настолько далеко, как многие приводимые примеры из древнегреческой литературы. Другой автор (А. М. Hunter, ET 71 (1959-60), pp. 164-167) склонен признать палестинское и, возможно, апостольское авторство, особенно когда оно подкрепляется лингвистическими изысканиями (арамейский диалект греческого языка) и достоверной палестинской топографией. С другой стороны Додд находит основное возражение против апостольского авторства в столь сложном сочетании раввинистических и эллинистических мотивов: С. Н. Dodd, Historical Tradition in the Fourth Gospel, p. 16.
[37]. Критику этого взгляда см.: Н. R. Reynolds, HDB 3 (1899), p. 702. Грант (R. M. Grant, A Historical Introduction to the New Testament, 1963, p. 155) указывает на то, что кумранские сектанты критиковали "ортодоксальных" иудеев. Бультман (Bultmann, The Gospel of John, p. 87) рассматривает тот факт, что евреи иногда отличали себя от ooclos (о ochlos). Он считает, что термин Iovdaioi (ludaeoi) использовался для выделения евреев с их наиболее характерными качествами и обозначал признанных авторитетов. Словоупотребление ничего не говорит нам о происхождении евангелиста (был ли он евреем или нет).
См.: U. С. von Wahlde, "The Johannine "Jews": A Critical Survey", NTS 28 (1982), pp. 33-60. Автор считает, что термин "еврей" употреблялся нейтрально. Ср. дискуссию: W. A. Meeks, "Am I a Jew?" Johannine Christianity and Judaism, in Christianity, Judaism, and Other Graeco-Roman Cults (ed. J. Neusner, 1975), pp. 183 ff. Ср. также: С. J. A. Hickling, "Attitudes to Judaism in the Fourth Gospel", in L'Evangile de Jean (ed. de Jonge), pp. 347-354. Он сходится с подходом Мика в том, что ссылки на слово "еврей" происходят из разрозненных источников.
[38]. Ср.: А. Р. Peabody, in E. A. Abbott, A. P. Peabody and J. B. Lightfoot, The Fourth Gospel (1892), p. 112.
[39]. Тейлор (V. Taylor, The Gospels, p. 98), в целом признавая аргументы против концепции неверующих евреев, тем не менее отрицает какую-либо расовую ненависть автора Евангелия и, фактически, предполагает, что только еврей мог переживать подобные чувства.
[40]. Ср.: Dodd, op. cit.,p. 15.
[41]. Можно привести множество примеров, когда люди выходили за рамки традиционных представлений, обусловленных происхождением, и у нас нет причин не допускать подобного по отношению к Иоанну. Ср.: R. L. Fredrickson, John (1985), p. 20.
[42]. В своем комментарии Генхен (Haenchen, John I, pp. 2-19) приводит детальный обзор подходящих свидетельств, но примечательно то, что в следующем разделе он разрушает аргументацию древности традиции Иоанна. О внешних данных см. также: R. E. Brown, John, pp. 1 xxxviii-xcii.
[43]. Ср.: Adv. Haer. ii. 22.5, iii. 3.4, цит. по: Eusebius, HE, iii. 23.3 f. Ср. также: Adv. Haer. iii. 1.1, цит. no: Eusebius, HE, v. 8.4.
[44]. HE, iv. 14.3-8.
[45]. Eusebius, HE, v. 20.4-8.
[46]. Сандерс (J. N. Sanders, The Fourth Gospel in the Early Church, (1943), pp. 38-39) пошел дальше и предположил, что эфесские христиане приписали своему Иоанну апостольство и авторство Евангелия, так как это составляло предмет их гордости и, кроме того, являлось серьезным подкреплением в споре с Квартодецимом (Quartodecim). Кажется, что Сандерс не учел того факта, что эфесским христианам не было необходимости приписывать Евангелие апостолу Иоанну, так как их главный противник признавал его авторство.
См.: В. W. Bacon, ZNTW 26 (1927), pp. 187-202; 31 (1932), pp. 132-150, который трактует утверждение Иринея об эфесском Иоанне не только как неточность, но и как преднамеренное искажение. Автор признает существование старца Иоанна, однако считает, что он жил в Иерусалиме.
[47]. Нанн (Н. Р. V. Nunn, The Fourth Gospel, 1946, p. 19) указывает на то обстоятельство, что Ириней был очевидцем пыток, гонений и смерти за веру своих друзей, что побуждало его подкрепить эту веру подобными утверждениями.
[48]. В кн.: James Drummond, An Inquiry into the Character and Authorship of the Fourth Gospel, 1903, p. 348 приводится следующее замечание: "Критики говорят об Иринее, что хотя он и как с луны свалился, он все же посетил, по крайней мере, два-три раза лекции Поликарпа и не был знаком с кем-либо еще ... он должен был хорошо знать события начала века [II в. от Р.Х. -прим. перев.]". С другой стороны, Бауэр (W. Bauer, Das Johannesevangelium, (1925), p. 235) считает, что свидетельство Иринея вызывает подозрения, так как, согласно данным Евсевия, Ириней утверждал, что Папий является учеником Иоанна. Даже если допустить подобную неточность, то мы должны подвергнуть сомнению все свидетельство Иринея. Стремление Бауэра придать вес более позднему и менее достоверному свидетельству Филиппа Сида о ранней мученической кончине Иоанна выглядит странным. Ср. также: С. К. Barrett, The Gospel according to St. John (1978), pp. 101-105, который также не доверяет свидетельству Иринея. Ср.: R. Е. Brown, John I, pp. Ixxxviii-xcii, который на основе тщательного исследования данных Иринея приходит к заключению, что любое опровержение Иринея было бы крайне необоснованно. Ср. также: R. Schnackenburg, John I, pp. 78-81.
[49]. См.: J. H. Bernard, St. John, I (ICC, 1928), p. 1vi; Morris, Studies, p. 262. Последний автор отмечает, что упоминание других людей в написании Евангелия отнюдь не подвергает сомнению то, что его автором был Иоанн.
[50]. См.: W. Sanday, The Criticism of the Fourth Gospel, 1905, pp. 32 ff. Автор подвергает резкой, уничижительной критике этот метод аргументации, одобрительно при этом отзываясь об исследованиях Дрюммонда. Последний писатель приводит разительный пример Феофила Ангиохийского, который никого не упоминает кроме Иоанна в связи с авторством Евангелия, и даже не упоминает имени Христа (op, cit., pp. 157 Г.). Он не мог бы проигнорировать эти факты, однако по какой-то причине он предпочитает их не упоминать.
[51]. Ср.: С. de Boor, TU, v, ii (1888), p. 170.
[52]. Chronicle, iii, 134. I.
[53]. Ср.: Н. Lietzmann, Die drei altesten Martyrolgien (Kleine Texte, 2, 1911), pp. 7 f.
[54]. Ibid., pp. 5 f.
[55]. Цит. по: Feine-Behm, Einleitung, p. 105.
[56]. Баррет (С. К. Barrett, op. cit., p. 104), который допускает, что ранняя мученическая смерть Иоанна разрешила бы некоторые существенные проблемы, остроумно подмечает, что мы не можем предать мученической смерти Иоанна ради удобства критики. См. также: L. Morris, Studies in the Fourth Gospel (1969), pp. 280 ff., который отрицает идею раннего мученичества.
[57]. Op. cit., ad loc.
[58]. Ср. раздел II главы 25 данной книги.
[59]. The Gospel according to St. John (1978), p. 104.
[60]. Иустин не является прямым очевидцем, однако он утверждает: "Определенный человек среди нас по имени Иоанн, один из апостолов Христа, пророчествовал в откровении, которое он сделал" (Dialogue, 81). Согласно Евсевию, этот диалог был создан в Эфесе. Некоторые возражения могут вызвать достоверность отнесения его к Эфесу, однако Браун (Brown, op, cit, p. 1xxxix) третирует подобные возражения как "малоубедительные".
[61]. Менсон (Т. W. Manson, Studies in the Gospels and Epistles, 1962, pp. 118 ff.) сомневается в эфесском предании о возникновении Евангелия и предполагает, что в четвертом Евангелии содержатся следы более раннего антиохийского происхождения. Однако в подтверждение данной гипотезы нет внешних данных, и доказательства Менсона являются умозрительными. Ср. комментарии Курта Аланда о месте происхождения Евангелия: К. Aland, ZNTW 46 (1955), pp. 114-116; он относит его к Малой Азии на том основании, что Евангелие от Иоанна широко использовали монтанисты. Некоторые ученые считают Сирию местом происхождения Евангелия, но большинство из них отрицают авторство Иоанна (как, например, упомянутый Кюммель: W. G. Kümmel, INT, p. 247). Ср. статью: F. F. Bruce, "St. John at Ephesus", BJRL 60, (1978), pp. 339-361.
[62]. Мнение, принятое в статье: R. V. G. Tasker, The Gospel according to St. John (INT, I960), p. 11. Ср. также: V. Taylor, The Gospels, p. 106. В работе R. Schnackenburg, John I, pp. 75-104 исследователь, рассматривая проблему авторства Евангелия, принимает точку зрения, которую он называет "промежуточным" решением, поскольку этот библеист решительно отвергает авторство непосредственно апостола, но признает то, что автор был знаком с апостолом. Поддержку апостольского авторства можно найти в статье: Е. К. Lee, CQR 167 (1966), pp. 292-302, который отмечает, что кумранские свидетельства сделали его более убедительным. Ср. также работу: N. Е. Johnson, CQR 167 (1966), pp. 278-291. H. Джонсон полагает, что апостол Иоанн Заведеев написал повествование о Страстях, а заетм кто-то другой позже расширил его до Евангелия. Ср.: С. Н. Clergeon, "Le quatrieme evangile indique-t-il le nom de son auteur?", Biblica 56 (1975), pp. 545-549.
[63]. Die Geschichte des Rabbi Jesus von Nazareth (1889).
[64]. Еще один маловероятный кандидат на авторство - Иоанн Марк - был предложен Паркером: P. Parker, JBL 79 (1960), pp. 97-110. Однако в своей более ранней статье (JBL 75 (1956), pp. 303-314) Паркер выдвинул идею о втором, более позднем издании Евангелия, таким образом, трудно определить, как это сочетается с его предположением о Марке. Идея о том, что любимым учеником был Иоанн Марк, представляет собой дальнейшее развитие и поддержку предположения Паркера: L. Johnson, ET 77 (1966), pp. 157-168, но она была оспорена: D. G. Rogers, ET 77 (1966). р. 214.
[65]. The Fourh Gospel in the Early Church (1943), pp. 38-39.
[66]. Ср.: О. Cullmann, The Johannine Circle (1976). Кульман считает, что автор принадлежал к определенному течению в иудаизме, отличающемуся от учения остальных апостолов. Однако это мнение подверглось критике в работе: F.-M. Braun, "Le cercle johannique et l'origine du quatrieme evangile", RHPR 56 (1976), pp. 203-214. Автор критикует Оскара Кульмана за предположение о том, что Иисус Христос доверил наиболее глубокое откровение и свидетельство человеку, исповедующему учение, отличное от апостольского. Косвенную поддержку идеи Кульмана можно обнаружить в исследовании: R. A. Culpepper, The Johannine School (1975), который рассматривает гипотезу школы Иоанна сквозь призму древних школ вообще и приходит к выводу о том, что школа Иоанна представляла собой группу, ориентирующуюся на "любимого ученика". И. И. Гюнтер (J. J. Gunther, "The Elder John, Author of Revelation", JSNT 11 (1981), pp. 3-20) предполагает, что автором был пророк-учитель-апостол, исполняющий обязанности первосвященника и заступника, который был преемником апостола Иоанна, как лично, так и по взглядам.
[67]. См.: R. Schnackenburg, John I, где автор, утверждая апостольское авторство, выделяет редакционные элементы в окончательном написании Евангелия. По его мнению все данные принадлежат Иоанну, но создали все книги Иоанна представители его школы. В некотором смысле слова Иоанн был "автором", но не "евангелистом". Это мнение представляется чересчур запутанным определением авторства. Точнее было бы считать автора "очевидцем". Этот римско-католический взгляд на проблему сопоставим с мнением, выдвинутым в книге: R. Е. Brown, The Gospel according to John i-xii, 1966), который предложил теорию пяти стадий формирования Евангелия, причем апостол Иоанн имеет отношение только к первой стадии. Апостольское участие в написании Евангелия представляется в данном случае незначительным. Другие доказательства в поддержку идентификации автора см.: D. E. H. Whiteley, "Was John written by a Sadducee?" Aufsteig, II, 25.3, pp. 2481-2505.
[68]. HE, iii. 39.4.
[69]. The Gospel according to St. John (1978), pp. 105 ff.
[70]. См.: В. W. Bacon, ZNTW 26 (1927), pp. 197-198. Исследователь признает трудность интерпретации этой греческой фразы, однако он устраняет проблему предположением об исправлении текста, основанном на сирийском диалекте. Но текстуальные изменения такого уровня едва ли могут представлять собой удовлетворительную методику для решения проблем интерпретации. Относительно свидетельства Папия ср.: Morris, Studies, pp. 277-278 и R. E. Brown, John I, p. xci.
[71]. HE, iii, 39.6. Евсевий также цитирует молву, донесенную Дионисием, о том, что в Эфесе было две гробницы с именем Иоанн (НЕ, vii, 25.16). В критическом анализе утверждений Папия (С. S. Petrie, NTS 14 (1967), pp. 15-32) автор развивает мысль о том, что Евсевий не имел ввиду Иоанна Старца, а только уже упомянутого старца Иоанна, то есть апостола.
[72]. На основе веских доводов Бекон приходит к выводу о том, что концепция Иоанна Старца в эфесской теории является "весьма уязвимой для критики иллюзией" (В. W. Bacon, Hibbert Journal, 1931, p. 321). Моррис (Morris, Studies, p. 277) с одобрением приводит резкое опровержение теории Иоанна Старца в работе: А. Н. N. Green-Armytage, John Who Saw (1952), p. 132. Наиболее полное обсуждение этой теории см.: С. К. Barrett, John (1978), pp. 105-109.
[73]. Малочисленность позитивных данных по этой проблеме привела некоторых ученых к мнению о том, что Евангелие необходимо датировать временем незадолго до появления наиболее ранних точных свидетельств и ссылок на него. Так Шмидель (P. W. Schmiedel, Enc. Bib., 1914, col. 2550) датирует Евангелие 170 годом от Р.Х. Ошибочность этого принципа критики была доказана последующими находками более древних фрагментов папирусов.
[74]. См. подробное рассмотрение свидетельств равноапостольских отцов Церкви: J. Н. Bernard, op. cit., pp. 1xxi ff. Браун (F. M. Braun, NTS 4 (1958), pp. 119-124) предполагает, что до автора Послания Варнавы дошли отголоски проповеди Иоанна. Об отношении Климента Римского к Евангелию от Иоанна см.: М. Е. Boismard (KB 55 (1948), pp. 376-387). Автор полагает, что Климент приводит не цитаты из Иоанна, а только общее впечатление о Книге.
[75]. Op. cit., p. 1xxvi.
[76]. The Fourth Gospel in the Early Church (1943), p. 31.
[77]. The Gospel according to St. John (1978), p. 111.
[78]. Нанн (Н. Р. V. Nunn, The Fourth Gospel, 1946, p. 17), который считает, что свидетельство Диатессарона (Diatessaron) создает непреодолимое препятствие для тех, кто полагает, что Иустин Мученик не знал четвертого Евангелия, и подверг резкой критике Сандерса, игнорирующего этот факт.
[79]. Ср.: W. von Loewenich, Das Johannesverstandnis im zweiten Jahrhundert (1932).
[80]. Ср.: С. Н. Roberts, An Unpublished Fragment of the Fourth Gospel (1935).
[81]. Ср.: С. H. Dodd, BJRL 20 (1936), pp. 56-92 (опубликовано вновь в его работе: New Testament Studies, pp. 12-52).
[82]. С позиций этих данных Менсон (Т. W. Manson (Studies in the Gospels and Epistles, 1962, p. 112) утверждает, что Иустин не мог цитировать Евангелие, так как не существовало доступных копий текста.
[83]. НЕ, ii. 31.
[84]. См. обсуждение этой проблемы: V. Н. Stanton, The Gospels as Historical Documents, 1923, p. 239. Автор критикует Рендела Гарриса как сторонника мнения о том, что Гай был знаком с алоги (Alogi). Эти данные упускаются в современных исследованиях. Баррет (С. К. Barrett, John (1978), p. 114) упоминает об этом, но воздерживается от комментариев, mentions but does not discuss.
[85]. HE, iii, 28.
[86]. Op. cit, p. 38.
[87]. Обсуждение целей Иоанна см. в работе: С. К. Barrett, The Gospel of John and Judaism (1975), которая включает несколько эссе о целях написания и происхождении; J. А. Т. Robinson, in New Testament Studies (ed. Batey, 1970), который рассматривает место назначения и цель Евангелия от Иоанна. Винд (A. Wind, "Destination and Purpose of the Gospel of John", Nov. Test. 14 (1972), pp. 26-69) изучает воззрения ван Унника, Робинсона и Малдера (van Unnik, Robinson, H. Mulder) и приходит к обобщающему выводу о том, что Евангелие от Иоанна имеет универсалистские цели. См. также: J. W. Bowker, NTS 11 (1964-5), pp. 398-408; R. E. Brown, John I, pp. 1xvii-1xxix.
[88]. Три важных манускрипта - Синайский, Ватиканский и Коредети (Koredethi) - приводят настоящее время вместо времени аорист (pistevshte - pisteusyte). Такое прочтение может означать, что Евангелие подтверждалось существовавшей верой. Ср.: Barrett, The Gospel according to St. John (1978), p. 576. Додд (С. H. Dodd, The Interpretation of the Fourth Gospel, p. 9) предполагает, что помимо исследований в области грамматики, представление Евангелия в целом подтверждает евангельскую, благовестническую цель.
[89]. Эту цель можно сравнить с целью драматурга, который подбирает на глаз, для того чтобы убедить свою публику (ср.: С. М. Connick, JBL 67 (1948), pp. 159-169). См. также: С. F. D. Moule, The Birth of the New Testament, 1962, p. 94. Автор указывает, что цель Иоанна весьма индивидуалистична и заключается в ответе на вопрос: что я должен делать для того, чтобы спастись? (Ср. также его же статью в работе: E. Stauffer, Festschrift, Donum Gratulatorium, 1962, pp. 171-190 (опубликованную также в Nov. Test. 5, Fasc. 2-3), статья посвящена индивидуализму четвертого Евангелия).
[90]. "The purpose of St. John's Gospel", StEv (1959), pp. 382-411.
[91]. Ср.: Е. F. Scott, The Fourth Gospel, its Purpose and Theology (1908), pp. 182 ff.; G. H. C. Macgregor, The Gospel of John (MC, 1928), p. 367. Бультман (R. Bultmann, Theology of the New Testament) воздерживается от предположений или обсуждения значения ст. Ин. 20:31.
[92]. О христологии Евангелия от Иоанна см.: D. A. Carson, Jesus and His Friends (1986). Об использовании Иоанном слова "Мессия" см.: М. de Jonge, "Jewish Expectations about the "Messiah" according to the Fourth Gospel", NTS 19 (1972-3), pp. 246-270.
[93]. Hypotyposes, цит. по: Eusebius, HE, vi. 14.7.
[94]. The Criticism of the Fourth Gospel (1905), p. 71.
[95]. Иное объяснение утверждению Климента дано Грантом (R. M. Grant, JBL 69 (1950), pp. 305-322), который считает, что Климент слово "духовный" воспринимал как "гностический" и считал, что цель Иоанна состояла в том, чтобы представить тайное учение Иисуса. Однако слово "гностический" явно вводит в заблуждение.
[96]. Johannes und die Synoptiker (1926), pp. 87 f. Данная теория получила сильную поддержку в статье Вальтера Бауэра, обзорной по Евангелию от Иоанна: W. Bauer, in TR, n.f., I (1929), pp. 135-160.
[97]. См.: W. F. Howard, The Fourth Gospel in Recent Criticism, 1955, ed. С. К. Barrett, p. 135. Автор справедливо считает теорию чересчур надуманной, хотя он сам полагает, что Иоанн иногда корректирует синоптические Евангелия (он ссылается, например, на последовательность событий и время помазания в Вифании или на датировку Тайной Вечери). Ср.: S. S. Smalley, John, pp. 122-124.
[98]. См.: G. Н. С. Macgregor, JBL 69 (1950), pp. 150-159. Автор утверждает, что Евангелие отражает конфликт между иудаизмом и апостольским христианством. Упоминания иудеев, следовательно, представляют собой "примеры наоборот".
[99]. Ср. прим. 39 к данной главе. Ср. также: Lord Charnwood, According to St. John (1925).
[100]. Винсент Тейлор (V. Taylor, The Gospels, p. 98) предполагает, что писатель имел ввиду антагонизм, к которому он подводил своих читателей противопоставлением с иудейскими оппонентами, но остается неясным, каким путем автор собирался помочь читателю его решить. Грант (R. M. Grant, JBL 69 (1950), pp. 305-322) утверждает, что цель Иоанна состояла в том, чтобы истолковать по-новому миссию Иисуса как ниспровергающую иудаизм. Робинсон (J. А. Т. Robinson, NTS 6 (1960), pp. 117-131) придерживается иной точки зрения и относит Евангелие к эллинистическому иудаизму. Из этого следует не полемика против евреев нехристиан, а обращение к иудейской диаспоре принять Христа. Моуль (С. F. D. Moule, The Birth of the New Testament, pp. 94-95) видит цель Иоанна в пересказе подлинного христианского предания (как в Ин. 9) в обстановке разрастающегося конфликта с иудеями. К вопросу о том, было ли Евангелие от Иоанна антиеврейским, см.: J. W. Bowker (NTS 11 (1965), pp. 398-408), который опровергает это мнение. Он указывает на то, что в этом Евангелии проводится различие между словом "евреи" и "фарисеи". Последние как правило враждебны Иисусу. Боукер заявляет, что Иоанн представляет одну из важнейших проблем, которая заключается в том, что на смену старому Израилю приходит совершенно отдельный новый Израиль. Однако см.: R. A. Whitacre, Joharmine Polemic (1982), где автор усматривает двойную полемику: против претензий оппонентов на их верность Моисею и Торе и против того, что они - дети Божьи.
[101]. См.: J. M. Bassler, "The Galileans: A Neglected Factor in Johannine Community Research", CBQ 43 (1981), pp. 243-257. Автор предполагает, что термин "галилеяне" (Galilaioi) обозначает тех, кто принял Слово, а термин "иудеи" (loudaioi) - тех, кто Его отверг. Другой автор (D. M. Smith, "The Presentation of Jesus in the Fourth Gospel", Interpretation 31 (1977), pp. 367- 378) считает, что община, из которой происходит Евангелие, откололась от синагоги. Ср.: Е. Grasser, "Die antijudische Polemik im Johannesevangelium", NTS 11 (1964), pp. 74-90; cp. также: M. H. Shepherd, "The Jews in the Gospel of John. Another Level of Meaning", ATR Suppl. 3(1974), pp. 95-112.
[102]. Ср.: J. A. T. Robinson, "The Destination and Purpose of John's Gospel", in Twelve New Testament Essays, pp. 107-125.
[103]. J. Bowman, The Fourth Gospel and the Jews. A Study in R. Akiba, Esther and the Gospel of John (1975). Он трактует Евангелие как христианизированную Книгу Есфирь.
[104]. Ср.: К. Bomhauser, Das Johannesevangelium: eine Missionsschrift fur Israel (1928).
[105]. Ср.: ibid., pp. 158-167.
[106]. The Prophet-King (1967).
[107]. Ср.: E. D. Freed, "Samaritan Influence in the Gospel of John", CBQ 30 (1968), pp. 580-587; idem, "Did John write his Gospel partly to win Samaritan Converts?", Nov. Test. 12 (1970), pp. 241-256. См.: J. B. Purvis, "The Fourth Gospel and the Samaritans", Nov. Test. 17 (1975), pp. 161-198. Последний автор также предполагает, что Самария выступает в Евангелии в качестве места действия, особенно в связи с Моисеевым благочестием. См. также приложение Спиро (A. Spiro) в работе: J. Munck, The Acts of the Apostles (1967), в которой он выступает с идеей самарийского происхождения Стефана.
[108]. Ср.: R. H. Strachan, The Fourth Gospel (1941), pp. 44 f. С другой стороны см.: J. D. G. Dunn, NTS 17 (1971) pp. 328-338, где автор думает, что Ин. 6 является определенно анти-докетическим. Линдарс (В. Lindars, John, pp. 61-63) считает, что антидокетизм был привнесен в более позднюю редакцию Евангелия.
[109]. Ср.: F. С. Grant. The Gospels, their Origin and Growth, pp. 163 ff.
[110]. Ср.: E. F. Scott, The Fourth Gospel, pp. 86-103. Против этого мнения см.: Smalley, John, pp. 132-136.
[111]. Комментарии Бультмана исходят из данной позиции. Ср. также: Theology of the New Testament, II (1955). Концепция Бультмана по отношению к этому Евангелию подверглась резкой критике: Е. Percy, Untersuchungen uber den Ursprung der johannischen Theologie (1939).
[112]. Сторонником идеи гностического фона Евангелия является Кеземан (Е. Kasemann, The Testament of Jesus, 1968), который усматривает ссылки на него в Ин. 17. Кеземан не считает дела или речи сколько-нибудь историческими. Он полагает, что автор Евангелия был озабочен распространением наивного докетизма, у автора Кеземан также обнаруживает гностический уклон. Он утверждает, что Книга попала в канон по ошибке. Идея гностичиской проблемы Кеземана основывается на его собственной интерпретации Ин. 1:14 и на его стремлении обнаружить в Евангелии сектантский тип благочестия. Однако как Борнкамм (G. Bornkamm, En Th 28 (1968), pp. 8-25), так и Деллинг (G. Delling, ThLZ 93 (1968), cols. 38-40) протестуют против теории Кеземана о наивном докетизме. Борнкамм считает, что повествование о прощании Иисуса с учениками сфокусировано не на образе славы Иисуса, как считает Кеземан, а на смерти Иисуса. Мартин (J. P. Martin, SJT (1964), pp. 332-343) также ссылается на гностицизм при обсуждении истории и эсхатологии отрывка Ин. 11:1-44. Он видит в притче о Лазаре и богаче не только решение проблемы отсрочки эсхатологических событий (parousia), но также и проблемы смерти. Эта проблема была вызвана равнодушием гностиков к смерти. Возможно, на отборе данных Иоанном оказал влияние зарождающийся гностицизм, однако это не означает, что подобные гностические тенденции послужили Sitz im Leben -культурно-историческим контекстом зарождения материалов всего Евангелия.
[113]. The Interpretation of the Fourth Gospel (1953). См.: р. 9.
[114]. Необходимо отметить, несмотря на то, что Ч. Г. Додд придает основное значение эллинистическим параллелям, он также принимает во внимание и семитские параллели. В действительности он трактует Евангелие как самый выдающийся образец произведения древнегреческой и семитской мысли из всей литературы того периода (см. его книгу: The Authority of the Bible, 1938, p. 200). Более того, он рассматривает раввинистическую традицию как параллельную эллинизму среду (milieu) в интерпретации Евангелия (ср.: The Interpretation of the Fourth Gospel, pp. 3 ff.). В своей более поздней книге Historical Tradition in the Fourth Gospel Додд признает, что ядро Евангелия составило палестинское предание, хотя он и продолжает придерживаться мнения о решающем влиянии эллинизма. Брендон (S. G. F. Brandon, The Fall of Jerusalem and the Christian Church, 1957) придерживается сходной точки зрения, хотя и исходя из совершенно других посылок, так как он отстаивает мнение о том, что Иоанн показывает примирение иерусалимского христианства ап. Павла и эллинистического христианства, между которыми до этого были противоречия (ср. также: Н. С. Snape, HTR 47 (1954), pp. 1-14). Выделению эллинистического фона Евангелия со времен Додда уделяется все меньшее внимание, хотя он и не игнорируется совсем. Ср.: Lindars, John (1982), pp. 38-42; С. К. Barrett, John (1978), pp. 38-41; R. Kysar, Aufsteig II. 25.3., p. 2421.
[115]. Особ. см. эссе: W. F. Albright, "Recent Discoveries in Palestine and the Gospel of St. John", in The Background of the New Testament and its Eschatology (ed. W. D. Davies and D. Daube, 1956), pp. 153-171. Ср. также: F. M. Cross, Jr. (The Ancient Library of Qumran and Modem Biblical Studies, 1961, pp. 206 if.), который утверждает, что aп. Иоанн сохранил первоначальное и аутентичное иерусалимское предание, а также статью Робинсона: J. А. Т. Robinson, "The New Look on the Fourth Gospel", in StEv, pp. 338-350.
[116]. Op. cit., р. 175, ср. прим. 36 к данной главе. Ср. также: М. Burrows, More Light on the Dead Sea Scrolls (1958), p. 129.
[117]. "Qumran and the Origin of the Fourth Gospel", Nov. Test. 4 (I960), pp. 6-25.
[118]. Ibid., p. 24. В противовес теории доминирующего эллинистического влияния можно сослаться на мнение А. Дж. Хиггинса (A. J. В. Higgins, BJRL 49 (1967), pp. 363-386), который утверждает, что те разделы Иоанна, которые обнаруживают арамейские тенденции, ближе всего по стилю соотносятся с кумранскими текстами. Автор считает, что это удостоверяет подлинность материалов изречений у Иоанна.
[119]. Наиболее полное рассмотрение проблемы манускриптов Мертвого моря в связи с Евангелием от Иоанна см.: L. L. Morris, Studies, pp. 321-358. Ср. также: R. Schnackenburg, John I, pp. 128-135.
[120]. Ср.: S. S. Smalley, John, pp. 124-125, который опровергает мнение о том, что Иоанн представлял эллинизированное христианство, так как это предполагает, что Евангелие было предназначено для посторонних духу христианства людей, что он считает невозможным. Баррет (С. К. Barrett, John (1978) p. 136) признает современное направление исследований, нацеленное против идеи эллинистической основы Евангелия, однако утверждает, что его нельзя считать исключительно еврейским.
[121]. Отстаивание этого взгляда см.: W. Baldensperger, Die Prolog des vierten Evangeliums, 1898. Автор находит следы полемики против Иоанна Крестителя во всем Евангелии, ср. комментарии его точки зрения: W. F. Howard, The Fourth Gospel in Recent Criticism (1955), pp. 57-58. Мнение Бальденшпергера получило поддержку в работах: R. H. Strachan, The Fourth Gospel (1941), pp. 109-110, и W. Bauer, Das Johannesevangelium (1925), pp. 14 ff. Последний автор ссылается на мандейскую литературу в честь Иоанна.
[122]. Обсуждение сообщений об Иоанне Крестителе синоптиков и Иоанна см. в статье: J. А. Т. Robinson, "Elijah, John and Jesus", NTS 4 (1958), pp. 263-281.
[123]. Робинсон (Robinson, op. cit., p. 279 n. 2) подвергает сомнению существование этой умозрительной секты и настаивает на пересмотре бытующей точки зрения. Браун (R. E. Brown, John, pp. 1xvii-1xx) принимает мнение о том, что евангелист Иоанн выступил с апологетикой против сектантов Иоанна Крестителя, поскольку, очевидно, автор был высокого мнения об Иоанне Крестителе. Однако см.: S. S. Smalley, John, pp. 125-128. Последний автор считает, что это мнение ничуть не способствует объяснению цели Евангелия.
[124]. Более подробное рассмотрение этого взгляда см.: W. F. Howard, Christianity according to St. John (1943), pp. 143-150. Исследователь считает, что в противовес всем языческим интерпретациям таинств того времени "там [в Евангелии от Иоанна - прим. перев.] содержится свидетельство жизни Церкви и ее священной тайны" (ср.: р. 149). Ср.: К. Matsunaga, "Is John's Gospel Anti-Sacramental? - A new Solution in the Light of the Evangelist's Milieu", NTS 27 (1981), pp. 516-524. Ср. также: R. W. Paschal, "Sacramental Symbolism and Physical Imagery in the Gospel of John", TynB 32 (1981), pp. 151-156, который критикует как подходы, чрезмерно выделяющие таинства, так и подходы, отрицающие таинства в Евангелии от Иоанна, Баррет (С. К. Barrett, Essays on John (1982), pp. 80-97) отрицает наличие какой-либо полемики у Иоанна относительно таинств.
[125]. Иеремиас (J. Jeremias, The Eucharistic Words of Jesus, англ. пер. 1955, pp. 72-87) придерживается совершенно иной интерпретации и утверждает, что автор сознательно опускает данные во избежание того, чтобы священная формула не стала известна язычникам (например, как часть "тайного учения" (discipline arcani) церкви).
[126]. Некоторые ученые обнаруживают множество других скрытых указаний на таинства. Например, Оскар Кульман видит намеки на таинства в Ин. 1:29, 36, в насыщении народа, в притче о вине, в чуде в Кане Галилейской, в омовении ног Иисусом, в крови и воде из ран Христа, а также в других отрывках (см.: Early Christian Worship, англ. пер. 1953, pp. 37 ff.). Другие исследования в данном направлении см.: С. К. Barrett, The Gospel according to St. John (1978), pp. 82-85; W. Bauer, op. cit., pp. 95 ff. Одна из первых интерпретаций Евангелия с позиций рассмотрения его происхождения от лекционарий (богослужебных чтений) связывала чудо исцеления расслабленного и слепого с таинством крещения: Sir E. С. Hoskyns and F. N. Davey, The Fourth Gospel (1947), pp. 363 f. Некоторые исследователи признают наличие в Евангелии указаний на таинства, но считают их редакционными вставками (ср.: Е. Lohse, "Wort und Sakrament in Johannesevangelium", NTS 7 (1961) pp. 110-125, который относит отрывки 19.34б; 3.5 и 6.51б-58 к деятельности редактора Евангелия; ср.: J. Jeremias, ZNTW 44 (1952-3), pp. 256-257, а также критику его статьи: G. Bomkamm, ZNTW 47 (1956), pp. 161-169, ср. также: W. Michaelis, Die Sakramente im Joh., 1946). См.: Smalley, John, pp. 128-130, который высказал мнение о том, что Иоанна вряд ли заботила проблема таинств.
[127]. The Apostolic Preaching and its Developments (1944), pp. 65 ff.
[128]. Для изучения эсхатологии ап. Иоанна см.: L. van Hartingsveld, Die Eschatologie des Johannesevangeliums (1962). Защиту традиционного взгляда см.: D. E. Holwerda, The Holy Spirit and Eschatology in the Gospel of John. A Critique of Rudolf Bultmann's Present Eschatology (1959). Бультман (Bultmann, ThLZ 87 (1962), cols. 5-8) усмотрел в точке зрения Хольверда недопонимание его термина "экзистенциальный". Однако во многом можно согласиться с Хольвердом, в частности в том, что Бультман весьма субъективен. Ср. подробное рассмотрение теорий редакций, отрицающих эсхатологию будущего: R. E. Brown. The Gospel according to John i-xii (1966), pp. XXIV-XXXIX, 219-221. О мнении Бультмана см.: D. M. Smith, Jr., The Composition and Order of the Fourth Gospel (1965), pp. 134 ff, 217 ff. См. также: Smalley, John, pp. 130-132. Автор убедительно показывает, что Иоанн намеренно соединяет настоящее и будущее.
[129]. A. Guilding, The Fourth Gospel and Jewish Worship (I960), p. 57. Хотя эта теория и вызвала значительный интерес, она все же не избежала критики. Моррис (L. Morris, The New Testament and the Jewish Lectionaries, 1964) доказывает, что в I в. от Р.Х. у нас нет адекватных данных об иудейских лекционариях (богослужебных чтениях), на чем базируется точка зрения, выдвинутая в работе: P. Wernberg-Moller, JSemS 10 (1965), pp. 286-288. Ср. также: M. Barth, JR 42 (1962), pp. 65 f. Генхен отвергает теорию Гилдинга по разным соображениям: Е. Haenchen, ThLZ 86 (1961), cols, 670-672. Он отрицает воззрение о том, что Иоанн представляет поучения, принятые в синагогах.
[130]. Ср.: W. H. Raney, The Relation of the Fourth Gospel to the Christian Cultus (1933). Исследователь выделяет следующие отрывки, в которых он усматривает характерные черты структуры гимнов и псалмов: Ин. 1-18; Ин. 3:14-21, 31-36; Ин. 10:1-18, а также поучения в гл. 14-16 и молитву в гл. 17. Он полагает, что эти отрывки были предназначены для исполнения церковным хором. Другие отрывки (Ин. 5:19-47; Ин. 6:32-58; Ин. 8:12-20, 21-30, 31-58; Ин. 10:25-38; Ин. 12:20-36, 44-50; Ин. 13:12-30, 31 б - 35), состоящие из повествований, читались нараспев.
[131]. Ср.: С. F. Burney, The Poetry of our Lord (1925).
[132]. См.: S. S. Smalley, John, pp. 136-138, который считает это мнение неправдоподобным.
[133]. The Text of the Greek Bible (1949), p. 75.
[134]. Ср.: С. К. Barrett, op. cit, p. 110.
[135]. Несмотря на то, что дебаты по поводу взаимосвязи Папируса Эгертона 2 и Евангелия от Иоанна до сих пор не утихают, существуют веские основания полагать, что Евангелие от Иоанна опиралось на этот папирус (ср.: С. Н. Dodd, Historical Tradition in the Fourth Gospel, p. 328 n. 2, который допускает, по крайней мере, заимствование фрагмента I папируса. Ср. также комментарий: С. К. Barrett, op. cit., p. 110). Ф. Баур и тюбингенская школа датируют Евангелие от Иоанна последней четвертью II в. от Р.Х., игнорируя многочисленные внешние данные. Ученые последовательно относили Евангелие приблизительно к 135 г. от Р.Х., как, например, Шмидель (P. Schmiedel, art, "John, Son of Zebedee", in Enc. Bib., 1914, col. 2551), который датирует Евангелие временем после восстания Бар-Кобы в 135 г. от Р.Х. Он считает, что ссылка на это восстание содержится в Ин. 5:43. Эту позицию впервые поддержал Мейер (Е. Meyer, Ursprung und Anfange des Christentums, I, 1921, pp. 310-340), однако он же ее подверг критике два года спустя в томе III этой же работы (р. 650). Сейчас на эту идею смотрят, как на "курьез критики" (цит. по: Vincent Taylor, The Gospels, p. 84 h. 2). Еще один вариант поздней датировки был предложен в работе: Н. Delafosse, Le Quatrieme Evangile, 1925. Автор предполагает, что Евангелие написал Маркион (ок. 135 г.) и переработал ортодоксальный писатель (ок. 170 г.). Ср. комментарии: Howard, The Fourth Gospel in Recent Criticism, p. 89.
[136]. Например, Сандерс (J. N. Sanders, The Fourth Gospel in the Early Church, 1943, pp. 12 ff.) признает, что одна и та же теологическая традиция лежала в основе обоих произведений, однако не соглашается с тем, что Игнатий знал Евангелие.
[137]. Ср.: С . Maurer, Ignatius von Antiochien und das Johannesevangelium (1949). Ср. также дискуссию: F.-M. Braun, Jean le Theologien (1959), pp. 262-282.
[138]. Ученые, которые даже не признают свидетельства Игнатия, предлагают датировать Евангелие временем около 100-110 гг., как, например, Сандерс (Sanders, op. cit, p. 45) или Додд (С. H. Dodd, BJRL 20 (1936), pp. 56-92, перепечатано в его работе: New Testament Studies, pp. 12-52). В своей более поздней книге (Historical Tradition in the Fourth Gospel, p. 424) Додд приводит более раннюю датировку: около 100 г., причем он склонен считать, что Евангелие было написано скорее всего до этой даты.
[139]. Робинсон (Robinson, Redating, pp. 256-258) указывает на неубедительность внешних данных в проблеме датировки Евангелия от Иоанна.
[140]. Например, J. Reville, Le Quatrieme Evangile, son Origine et son Valeur historique (1901), а также: A. Loisy, Le Quatrieme Evangile, deuxieme edition refondue: Les Epitres dites de Jean (1921), оба автора на этом основании датируют Евангелие 125 годом. Ср. также: Е. F. Scott, The Fourth Gospel, its Purpose and Theology, 1908, p. 103, который высказал мнение о том, что Иоанн писал в "период примирения" ортодоксального христианства и гностицизма накануне непримиримого конфликта. В последнее время большинство исследователей не принимают датировки Евангелия вторым веком.
[141]. См.: Е. R. Goodenough JBL 64 (1945), pp. 164-165. Автор полагает, что 1 Послание Иоанна не имеет никакого отношения к докетизму и, следовательно, не требует поздней датировки. Более подробное рассмотрение датировки этого Послания см. в разделе VI гл. 23 данной книги.
[142]. Грант (R. М. Grant, A Historical Introduction to the New Testament (1963), p. 155) подвергает сомнению самую возможность датировки Евангелия от Иоанна временем либо до синоптических Евангелий, либо после них. Это мнение представляет собой значительный отход от общепринятой точки зрения. Обоснование ранней датировки см.: W. Gerickte, ThLZ 90 (1965), cols. 807-820, который предполагает, что Евангелие от Иоанна было написано раньше Матфея и Луки. Герикте предлагает датировать это Евангелие 68 годом, что ставит его по древности вровень с Евангелием от Марка. Один из его аргументов состоит в том, что он видит в отрывке Ин. 5:43 ("а если иной придет во имя свое") указание на Нерона.
[143]. Мартин (R. P. Martin, Foundations, I (1975), p. 282) продолжает датировать Евангелие 100 годом.
[144]. The Structure and Message of St. John's Gospel (1928).
[145]. Ibid., pp. 225 ff.
[146]. Работа Эдвардса (H. E. Edwards, The Disciple Who Wrote These Things, 1953) посвящена исследованию этого аспекта.
[147]. Обобщение подобных точек зрения см.: R. Kysar, The Fourth Evangelist, pp. 167-168.
[148]. См. основных сторонников этой позиции: L. Morris, Studies; F. L. Cribbs, "A Reassessment of the Date of the Origin and the Destination of the Gospel of John", JBL 89 (1970), pp. 39-55, который полагает, что Евангелие было написано образованным христианином-евреем из Иудеи в период 50-х - 60-х гг.; а также: G. A. Turner, "The Date and Purpose of the Gospel of John", Bulletin of the Evangelical Theological Society 6 (1963), pp. 82-83, который отстаивает датировку до 70 г.
[149]. Redating, pp. 254-311. Ср. также: L. L. Morris, Studies, pp. 283-292, который допускает возможность датировки до 70 г.
[150]. В своей посмертной публикации Дж. А. Т. Робинсон (Robinson, The Priority of John, 1985) подверг тщательному исследованию многочисленные детали для того, чтобы обосновать эту точку зрения. Он высказывает сомнение относительно тех предположений, которые считались непреложной истиной.
[151]. См.: Redating, p. 273, где Дж. А. Т. Робинсон цитирует выводы Д. Р. Хеера относительно данной проблемы.
[152]. См.: М. de Jonge, "The beloved disciple and the date of the fourth gospel", in Text and Interpretation (ed. Best and Wilson), pp. 99-114. Автор критикует мнение Робинсона о том, что любимый ученик и апостол Иоанн - одно и то же лицо. Он утверждает, что дата написания Евангелия до 70 г. недоказуема и менее вероятна, чем время после 70 г. Еще более приблизительная датировка второй половиной I в. от Р.Х. приводится в работе: J. R. Michaels, John (1984), р. XXIX.
[153]. Вдобавок к упомянутому выше мнению Берча можно сослаться на работу: С. Spicq, L'Epitre aux Hebreux (1952), pp. 109-138. Он рассматривает проблему автора Послания к Евреям в свете катехизиса Иоанна и приходит к выводу, что автор Послания знал Писания Иоанна и испытал их влияние. Ср. также аргументы Додда в пользу различия между трудами Иоанна до 70 г. и последующими публикациями Евангелия от Иоанна: С. Н. Dodd, Historical Tradition in the Fourth Gospel.
[154]. См. обсуждение в пункте Е раздела III данной главы. Как Хантер (А. М. Hunter, ET 71 (1959-60), pp. 164-167), так и Митгон (С. L. Mitton, ET 73 (1961-2), pp. 19-22) склонялись к более ранней датировке, чем 100 г. Хантер датировал Евангелие 80 г. или даже десятилетием раньше.
[155]. Ср.: Е. R. Goodenough, JBL 64 (1945), pp. 145-182 (особ.: pp. 166 ff.)
[156]. Эдвардc связывает написание Евангелия с бегством христиан в Пеллу (H. E. Edwards, op. cit., pp. 129-130). См.: С. С. Tarelli, "Clement of Rome and the Fourth Gospel", JTS 48 (1947), pp. 208-209. Автор подсчитал, что Евангелие было уже издано до 70 г. Ср. мнение Гарднер-Смита о том, что Евангелие от Иоанна могло быть написано одновременно с Евангелием от Марка: P. Gardner-Smith, St. John and the Synoptic Gospels, 1938, pp. 93 ff. Грант (R. M. Grant, op. cit., pp. 159 f.) датирует это Евангелие временем сразу после 70 г. на том основании, что автор стремился предложить находящимся в кризисе иудейским сектантам христианскую веру, и если они были связаны с общиной у Мертвого моря, то создание Евангелия относится к периоду после 68 г., когда эта община была разрушена.
[157]. Теодор Цан (Т. Zahn, INT III (1909), р. 347) цитирует Вендта (Н. Н. Wendt, Lehre Jesus I (1886), pp. 215-342), поддерживая его точку зрения.
[158]. Так см.: R. Е. Brown, John I, pp. XXIV-XXIX, ХСVIII-СII. Робинсон (J. А. Т. Robinson, Redating, p. 271), комментируя теорию Брауна, указывает, что интервал приблизительно в 25 лет, предложенный Брауном для всех стадий формирования Евангелия, делает бессмысленным сами стадии, так как вся Книга могла быть написана в течение жизни одного поколения. См. также: R. Е. Brown, The Community of the Beloved Disciple (1979), где он рассматривает проблему места написания Евангелия и Посланий Иоанна.
[159]. См.: Н. S. Holland, The Fourth Gospel (1923). Автор обосновывает свой главный аргумент относительно характера Евангелия от Иоанна тем, что синоптические Евангелия оставили много проблем открытыми, эти проблемы разрешает Иоанн. Иными словами говоря, синоптические Евангелия требовали разъяснений, предложенных четвертым Евангелием.
[160]. О взаимосвязи Иоанна и синоптиков см.: R. Е. Brown, New Testament Essays (1967), pp. 192-216; L. L. Morris, Studies in the Fourth Gospel (1969), pp. 15-63; F. Neirynck, Jean et les Synoptics (1979).
[161]. Подробности см.: С . К. Barrett, The Gospel according to St. John (1978), pp. 42 ff. Cp. также: С. Blomberg, The Historical Reliability of the Gospels (1987), pp. 156-159.
[162]. См. сжатое и доступное обсуждение этой проблемы: Е. В. Redlich, An Introduction to the Fourth Gospel (1939), pp. 56 if. Ср.: Blomberg, op, cit., pp. 162 ff.
[163]. Редлих (Redlich, op. cit., p. 57) верно указывает на то, что подобное намерение противоречило бы основной цели автора: утвердить веру в Иисуса Христа.
[164]. Op. cit., pp. 51-52.
[165]. Большинство ученых согласны, что в главе Ин. 6 устанавливается таинство евхаристии. Ср. краткий обзор различных точек зрения: A. Correll, Consummatum Est (1958), pp. 63 ff. Он утверждает, что Иоанн не мог ввести повествования об учреждении евхаристии до смерти Иисуса. См. иной подход к этой проблеме в разделе III данной главы.
[166]. Подобную интерпретацию Ин. 6 см.: В. F. Westcott, The Gospel according to St. John (1887), p. 113, а также: A. Plummer, The Gospel according to St. John (1900), pp. 152-154.
[167]. В качестве объяснения тому, что синоптики опускают происшествие с Лазарем, предлагается мнение, что во времена синоптиков Лазарь был еще жив и евангелисты не упоминают об этом по вполне понятным соображениям осторожности (было неизвестно, умрет ли Лазарь достойным притчи о нем и воскресения Иисусом Христом). Но скорее всего объяснение кроется в разных целях у различных авторов. Сандерс (J. N. Sanders, NTS I (1954), p. 34) полагает, что в молчании синоптиков нет ничего сверхъестественного, так как они приводят другие повествования о воскресениях из мертвых.
[168]. Ср.: Е. В. Redlich, op. cit, pp. 60 ff. Автор считает, что воскресение Лазаря послужили поводом, а не причиной ареста Иисуса Христа.
[169]. Ср.: A. J. В. Higgins, The Historicity of the Fourth Gospel (1960), p. 48. Браун (R. E. Brown, John I, p. 118) высказал мнение, что Иоанн вставил повествование об очищении храма позже происшествия с Лазарем в тексте перед ним, так как ссылка на Пасху встречается еще раньше (в гл. Ин. 2). Р. Т. Франс (R. Т. France, VE 16 (1986), pp. 40-43) указывает, что основное противоречие могло проходить красной нитью через все повествование только в том случае, если оно предполагало бы какую-либо хронологическую последовательность, которую он отрицает.
[170]. С. Н. Dodd, Historical Tradition in the Fourth Gospel, pp. 366-387. Ср. также его же статью: "The portrait of Jesus in John and the Synoptics", in Christian History and Interpretation (1967), pp. 183-198.
[171]. На это указывается в работе: J. Drummond, An Inquiry into the Character and Authorship of the Fourth Gospel, 1903, pp. 17 ff., подробный список этих изречений см.: Howard, The Fourth Gospel in Recent Criticism, p. 306.
[172]. Линдарс (В. Lindars, JSNT 13 (1981), pp. 83-101) признает подлинность некоторых схожих с синоптическими изречений в четвертом Евангелии.
[173]. The Gospel according to St. John (1978), p. 26.
[174]. Ср.: W. A. Meeks, "Galilee and Judea in the Fourth Gospel", JBL 85 (1966), pp. 159-169.
[175]. Ср.: M. Meinertz, Einleitung, p. 233.
[176]. К дискуссии об отношении главы Ин. 6 к данным синоптиков см.: P. W. Barnett, GP 6, pp. 273-297, который утверждает, что эта глава не связана с Мк. 6.
[177]. Даже еврейские ученые, такие как Абрахаме (I. Abrahams, Studies in Pharisaism and the Gospels, I, 1917, p. 12), считают, что учение Иоанна сохранило подлинные аспекты изречений и поучений Иисуса Христа, которые были опущены у синоптиков. Ср. также: F. С. Burkitt, The Gospel History and its Transmission, pp. 239 ff.; Drummond, op. cit, pp. 35 ff. См.: W. H. Raney, The Relation of the Fourth Gospel to the Christian Cultus, 1933, pp. 71 ff. Автор утверждает, что большинство дискурсивного материала (изречения, поучения, высказывания и т. п.) у Иоанна представляет собой христианские гимны и прозу, и если эта теория верна, то она могла бы предоставить прекрасное объяснение различиям между Иоанном и синоптиками в формах учения Христа. Он проводит различие между тем, что он называет продолжительными гимнами и прозой Иоанна, и отдельными поэтическими вставками синоптиков (ср. аргументированную критику его точки зрения: С. F. Burney, op. cit., pp. 69-70). Скорее всего Учитель мог излагать как первое, так и второе. Другую теорию, которая касается только литературных форм диалогов, предложил Додд (С. H. Dodd, BJRL 37 (1954-5), pp. 54-67), который усматривает в них следы эллинистических религиозных и философских диалогов. По мнению Додда евангелист должен был быть прекрасным литератором, передавшим все особенности поучений Иоанна.
[178]. Ср. дискуссию: R. H. Strachan, The Fourth Gospel (1941), pp. 15-26.
[179]. Обоснование повторения повествования об очищении храма см.: R. V. G. Tasker, The Gospel according to St. John (1960), p. 61.
[180]. Типичным представителем подобных подходов является Баррет: С. К. Barrett, op. cit., p. 195 f. Он разделяет мнение о том, что Иоанн опирался на писание Марка, что делает двойное повествование об очищении храма необоснованным.
[181]. Ср.: R. Т. France, VE. 16 (1986), pp. 40-43.
[182]. Ср.: В. F. Meyer, The Aims of Jesus (1979), pp. 168-170,197-202; E. P. Sanders, Jesus and Judaism (1985), pp. 61-71. Они подчеркивают, что подобный провокационный акт мог привести к концу земного служения Иисуса.
[183]. Ср: Higgins, The Historicity of the Fourth Gospel (I960), p. 44. Баррет (Barrett, op. cit, p. 163) считает, что изменение позиции вызвано скорее богословскими, чем хронологическими мотивами. Ср. также: J. H. Bernard, St. John, I pp. 86 ff., который является сторонником хронологии синоптиков. Другой автор (С. J. Cadoux JTS 20 (1919), pp. 311 ff.) предпочитает порядок изложения Иоанна. Менсон (Т. W. Manson, The Cleansing of the Temple, BJRL 33 (1951), pp. 271 ff.) датирует очищение храма по Марку шестью месяцами до начала Страстей.
[184]. Обсуждение происшествия с Лазарем см. выше в данном разделе.
[185]. Т. Cottam, The Fourth Gospel Rearranged (1952), pp. 47 ff.
[186]. Редлих (E. B. Redlich, An Introduction to the Fourth Gospel, 1939, pp. 68 ff.) кратко описывает эти подробности. Ср. также: J. А. Т. Robinson, The Priority of John (1985), pp. 123-157.
[187]. Если допустить, что теория о необходимости поменять местами главы 5 и 6 верна (см. обсуждение этой теории в разделе VI данной главы), то придется пересмотреть длительность периода служения Иисуса Христа у Иоанна. Ср. также мнение о том, что служение длилось два года, основанное на подобном расположении материала: E. F. Sutcliffe, A Two Year Public Ministry (1938), особ. pp. 84 ff.
[188]. Ср.: Higgins, op. cit., pp. 30-31.
[189]. Ср.: V. Taylor, The Gospel according to St. Mark, p. 666.
[190]. См.: A. J. B. ffiggins, The Lord's Supper in the New Testament, 1952, pp. 17 ff. Он предпочитает описание синоптиков данным Иоанна, значительно преуменьшая вес вышеперечисленных возражений. Ср. статью того же автора: "The Origins of the Eucharist", NTS I (1954-5), pp. 200-209. Собственная точка зрения Хиггинса заключается в том, что ап. Иоанн датировал известные события более ранним временем, руководствуясь богословскими соображениями. Это вызвало еще более резкие возражения Иеремиаса: J. Jeremias, The Eucharistic Words of Jesus (1955), pp. 49-57.
[191]. Отрицательная критика ХIХ века отвергла историчность Евангелия от Иоанна, что неизбежно повлекло за собой предубеждение против достоверности каких бы то ни было сведений Иоанна вообще. Краткий обзор критических подходов к Иоанну в ХIХ в. см.: Н. W. Watkins' Bampton Lectures, Modern Criticism considered in its relation to the Fourth Gospel (1890). Описание постепенного изменения отношения к Евангелию в начале нашего столетия см.: W. F. Howard, The Fourth Gospel in Recent Criticism, pp. 128 ff., pp. 164 ff.
[192]. "La date de la domiere Cene", RHR 146 (1954), pp. 140-173; La Date de la Cene (1957) (англ, пер.: The Date of the Last Supper (1965); "Jesus et le calendrier de Qumran", NTS 7 (1960), pp. 1-30. Ср. также: E. Ruckstuhl, Chronology of the Last Days of Jesus (1965); J. A. Walter, "The Chronology of Passion Week", JBL 77 (1958), pp. 116-122.
[193]. На это указывается в работе: D. Barthelemy, VT 3 (1953), pp. 250-264. Это мнение получило поддержку: J. Т. Milik, Ten Years of Discovery in the Wilderness of Judaea (1959), pp. 107-113. Ср. также: J. Morgenstern, VT 5 (1955), pp. 34-76. О значении кумранских данных для этой проблемы ср.: J. Blinzler, ZNTW 49 (1958), pp. 238-251; J. Jeremias, JTS, n.s., 10 (1959), pp. 131-133.
[194]. Мэтью Блек (M. Black, The Scrolls and Christian Origins, 1961, p. 200) ссылается на Вавилонский Талмуд (Babylonian Talmud, Pes. iv. 5 if.). Ср. дискуссию: В. Gartner, John 6 and the Jewish Passover (1959). См. также: H. W. Hoehner, Chronological aspects of the Life of Christ (1977), pp. 65-71. Автор полагает, что разница в исчислении времени между галилейским и иерусалимским календарем была вызвана разницей в отсчете суток, галилейские сутки начинались и заканчивались восходом, определяемым визуально. Ср. также: R. Т. Beckwith, EQ 43 (1971), pp. 218-227.
[195]. Op. cit., p. 201. Ср. также: E. Stauffer, Jesus and His Story, pp. 94-95, который утверждает, что обвиненному в ереси Иисусу было официально запрещено вкушать пасхальную пищу.
[196]. А. Дж. Б. Хиггинс (A. J. В. Higgins, The Historicity of the Fourth Gospel, pp. 61-62) подверг критике теорию Жобера (Mile Jaubert) no двум причинам. Во-первых, ессенская и иерусалимская Пасхи выпадают на одну и ту же неделю один раз в тридцать лет, и, следовательно, их совпадение может быть не более, чем предположением. Кроме того не осталось никаких свидетельств в пользу того, что Иисус придерживался ессенского календаря. Во-вторых, данные Жобера о раннехристианской практике совершать Вечерю Господню по вечерам во вторник Хиггинс считает недостоверными, так как из этого следует произвольное установление дня Причастия. Нельзя игнорировать мнение другого критика теории Жобера Иеремиаса, который считает, что теория выглядит более внушительной, чем достоверной: J. Jeremias, JTS 10 (1959), pp. 131 ff. Ср.: idem, Eucharistic Words, pp. 24-25.
[197]. См. статью: A. Gilmore, "The Date and Significance of the Last Supper", SJT 14 (1961), pp. 256-269. Автор предпочитает высказать прямолинейное суждение, однако его едва ли можно назвать недоброжелательным по отношению к воззрениям Жобера (Mile Jaubert). См. рассмотрение проблемы дня распятия Христа у Иоанна и синоптиков: М. Н. Shepherd, JBL 80 (1961), pp. 123-132. Он предполагает, что синоптики следовали исчислению времени еврейской диаспоры, по которой Пасха была приурочена к дню недели, в то время как Иоанн следовал исчислению, которое определяло этот день в соответствии с новолунием. Таким образом Шеферд отрицает предположение о том, что Иоанн корректировал синоптиков.
[198]. См. обсуждение этого предложения: R. P. Martin, in TSFBul 1961 (1961), pp. 4-8. Ср. также: I. H. Marshall, Last Supper and Lord's Supper (1980), pp. 71-72.
[199]. Ср.: E. Stauffer, New Testament Theology (1955), pp. 40 f; F. C. Burkitt, The Gospel History and its Transmission (1906), pp. 248 ff.
[200]. В порядке подготовки к празднику и приготовления "пасхальных" яств было воздержание от пищи в день накануне официальной даты праздника, ср.: R. Т. France, VE 16 (1986), pp. 43-54.
[201]. Johannes und die Synoptiker (1926).
[202]. В статье Боргена (P. Borgen, NTS 5 (1959), pp. 246-259) сравнивается повествование о Страстях Иоанна и синоптиков. Автор утверждает, что Иоанн следовал независимому от синоптиков источнику, хотя и этот источник отчасти смешался с синоптическим преданием до того, как он попал в руки евангелисту. Как подмечает Хиггинс (Higgins, op. cit., p. 21), выглядит странным тот факт, что у синоптиков не обнаруживается никаких следов смешения с преданием, легшим в основу Евангелия от Иоанна.
Дебаты о независимости или взаимосвязи Иоанна и синоптиков не утихают. Продолжает бытовать мнение о том, что Иоанн использовал материал синоптических Евангелий, особенно от Луки. Ср. комментарии: М.-Е. Boismard, Synopse des quatre evangiles en frarçais (eds. P. Benoit and M.-E. Boismard, II, 1975). Автор предложил сложную теорию использования Иоанном источников синоптических Евангелий. Ср. видоизмененный Нейринком (F. Neirynck) вариант этой теории в работе: A. Dauer, Die Passionsgeschichte bei Matthaus (1972), in L'Evangile de Jean (ed. M. de Jonge), pp. 73-106. Большинство современных ученых придерживаются мнения Гарднер-Смита о том, что Евангелие от Иоанна независимо от синоптиков (например, Браун, Шнекенбург, Сандерс, Моррис и Фортна: R. Е. Brown, R. Schnackenburg, J. N. Sanders, L. Morris and R. T. Fortna).
Ср. также иную точку зрения: G. Reim, Studien zum Alttestamentlichen Hintergrund des Johannes-evangelium (1974). Автор считает, что Евангелие заканчивалось главой Ин. 17. Он думает, что "Иоанн" позаимствовал большие блоки информации из синоптиков, неизвестные нам (pp. 215-216, 233-246).
[203]. Ср.: Е. R. Goodenough, JBL 64 (1945), pp. 145-182; ср. также: H. E. Edwards, The disciple who wrote these things (1953). Робинсон (J. A. T. Robinson, "The Place of the Fourth Gospel", in The Roads Converge, ed. P. Gardner-Smith, 1963, pp. 49-74) отстаивает мнение о том, что предание Иоанна берет свое начало до 70 г. от Р.Х. Гилленберг (N. В. R. Gyllenberg, Neutestamentliche Studien fur R. Bultmann, ed. W. Eltester, 1954, pp. 144-147) утверждает синхронность синоптической и иоанновской традиции. Он приходит к этому выводу на основе подхода метода "истории форм".
[204]. Ср.: Е. F. Scott, The Fourth Gospel, its Purpose and Theology (1908), pp. 53 ff. Один из самых крайних сторонников эллинистического влияния Гриль: J. Grill, Untersuchungen uber die Entstehung des vierten Evangeliums, I, 1902, II, 1923. Более умеренную точку зрения см.: С. Н. Dodd, The Interpretation of the Fourth Gospel. R. Bultmann in Eucharistion II (1923), idem, ZNTW 24 (1925), pp. 100-146, а также: W. Bauer, Das Johannesevangelium (1925), оба автора уделяют большое внимание мандейским параллелям. Ср. также: В. W. Bacon, The Gospel of the Hellenists (1933).
[205]. Р. Лайтфут (R. Н. Lightfoot, St. John's Gospel: a Commentary, 1956, pp. 33 ff.) придерживается мнения об Иоанне как об интерпретаторе, хотя он и более сдержан в своем подходе к историчности Иоанна, чем Бультман или Бауэр.
[206]. См. их краткий анализ можно: Howard, The Fourth Gospel in Recent Criticism, pp. 297 ff. Более полный обзор см. в работе: J. Beutler, "Literarische Gattungen im Johannesevangelium. Ein Forschungsberichte 1919-1980", Aufsteig, pp. 2506-2568.
[207]. См. в данном разделе пункт В.
[208]. L. Vaganay, RB 45 (1936), pp. 512 ff.; M. K. Boismard, RB 54 (1947), pp. 473-501. Последний исследователь предполагает, что автором главы был ученик Иоанна, который воспринял устное учение евангелиста, что выявляется путем сопоставления соответствий и различий с остальной частью Евангелия. См. обоснование принадлежности главы 21 Иоанну Кассиана (Сергея Сергеевича Безобразова - прим. перев.): Cassian, NTS 3 (1953), pp. 133-136.
[209]. См. ниже в данном пункте.
[210]. Как, например, Вендт: Н. Н. Wendt (цит. по: Howard, op. cit., p. 96). Ренан (Е. Renan, Vie de Jesus, 1863) подвергает сомнению в большей степени дискурсивный материал, чем повествовательный. Он считает повествования Иоанна более достоверными, чем у синоптиков (ср.: р. XXX). Подобное мнение отстаивал Э. Швейцер: Е. Schweizer, Ego Eimi (1939), p. 106.
[211]. Обзор более ранних теорий см.: Н. W. Watkins, Modem Criticism considered in its relation to the Fourth Gospel (1890), pp. 169 ff.
[212]. Ср.: В. W. Bacon, The Fourth Gospel in Research and Debate (1918), pp. 481 ff., однако эта теория основывалась на представлении автора о том, что цель Евангелия от Иоанна состояла в том, чтобы согласовать азиатские и римские традиции. Баррет (С. К. Barrett, John (1978), pp. 576 ff.) трактует Ин. 21 как добавление, а Смолли (S. S. Smalley, NTS 20 (1974), pp. 275-288) опровергает подобные воззрения. Фрид (Е. D. Freed, ZNTW 55 (1964), pp. 167-197) исследовал различия в идеях и мыслях между Ин. 1-20, Ин. 21 и Посланиями Иоанна. Несмотря на то, что он поднимает вопрос о разных авторах для объяснения разночтений, исследователь отвергает возможность использования разных источников.
Другая теория, отделяющая часть Евангелия от основной части (см.: С. Dekker, NTS 13 (1966) pp. 66-80), рассматривает Ин. 6 как нееврейский источник, добавленный редактором неевреем к работе еврейского автора. Деккер обосновывает свое положение на основе сопоставления использования термина "евреи" в Ин. 6 и остальной части Евангелия. Отбрасывая главу 6, он сокращает служение Иисуса по Иоанну до одного года. Однако данные не позволяют считать этот тезис сколько-нибудь убедительным.
[213]. Ср.: R. Bultmann, RGG III (1959), pp. 842 ff. Ср. также: R. Н. Strachan, The Fourth Evangelist, Dramatist or Historian?, 1925, pp. 84 ff. Автор поддерживает теорию о том, что намеченный план Евангелия был предопределен символической интерпретацией, а редактор придал Евангелию некоторую хронологическую последовательность в соответствии со своими представлениями, которые накладывались на изначально предполагаемую структуру. Однако степень символизма можно поставить под сомнение, и во всяком случае суть вопроса заключается в следующем: был ли только один автор, составивший оба разных плана, допуская, что два плана можно выделить с достаточной степенью уверенности.
[214]. Ср. также теорию Хирша: Е. Hirsch, Studien zum vierten Evangelium, 1936, который пытается обосновать, что первоначальная форма Евангелия была написана неизвестным евангелистом, а позже была переработана для использования в асийских церквях. Но ср. критику: Е. Ruckstuhl, Die literarische Einheit des Johannesevangeliums (1951), pp. 13 ff. Как Хирш, так и Бультман основывают свои теории на методе стилистической критики (ср. дискуссию Хирша по стилистической критике: Hirsch, ZNTW 43 (1950-51), pp. 129-143, однако отделить критику стиля от личных предубеждений исследователя представляется почти невозможным. О теории источников Бультмана см. ниже в следующем пункте данного раздела.
[215]. Ср.: Howard, op. cit., p. 107.
[216]. The Structure of the Fourth Gospel (1961). Ср. также: A. Q. Morton and J. McLeman, The Genesis of John (1980). В этой книге предпринята попытка применения стилометрии в поисках первоначального Евангелия.
[217]. Op. cit., р. 47.
[218]. Ibid., р. 56.
[219]. Ibid., pp. 86-92. Статистические подсчеты Макгрегора и Мортона (G. Н. С. Macgregor and A. Q. Morton) подверглись критике Генхена (Е. Haenchen, ThLZ 87 (1962), cols. 487-498) на том основании, что папирусы Бетти и Бодмера (Beatty and Bodmer) противоречат идее нормальной страницы. Э. Генхен справедливо указывает на то, что Макгрегор и Мортон затрудняются объяснить причину того, почему добавочный материал (J2 panels) был вставлен через равные промежутки текста.
[220]. Ego Eimi (1939). Более полное обсуждение точки зрения Швейцера см.: Е. Ruckstuhl, op. cit.,pp. 180 ff.
[221]. Ср. добросовестный обзор: Howard, The Fourth Gospel in Recent Criticism, pp. 297 ff.
[222]. В последнее время возрастает осознание необходимости трактовать Евангелие как единое целое. Ср.: P. F. Ellis, The Genius of John. A Composition-Critical Commentary on the Fourth· Gospel (1984), который находит хиастические параллели в качестве ключа к пониманию структуры Евангелия. Ср. также: R. A. Culpepper, Anatomy of the Fourth Gospel (1983).
[223]. Ср.: J. H. Bernard, St. John, I pp. XCVI-XCVII.
[224]. The Gospel according to St. John (1978), p. 43. Он приводит список из десяти разделов повествований, встречающихся в одинаковом порядке как у Иоанна, так и у Марка. В более поздней статье он доказывает, что Иоанн был знаком с Евангелием от Марка или сходной традицией ("John and the Synoptic Gospels", ET 85 (1974), pp. 228-233).
[225]. Подробности см.: W. G. Kümmel, INT, pp. 201 ff. Ср.: E. K. Lee, NTS 3 (1956), pp. 50-58. В повествовании о Страстях между Марком и Иоанном встречается довольно много сходных моментов, однако существуют также и различия в языке и некоторых подробностях. См. также статью: S. I. Buse, NTS 4 (1958), pp. 215-219. Автор предполагает, что четвертый евангелист был знаком не с самим Евангелием от Марка, а с его источником повествования о Страстях (источник "В" Винсента Тейлора). Свой вклад в исследование возможного использования Иоанном синоптических Евангелий внес Вильямс (F. Е. Williams, JBL 86 (1967), pp. 311-319), который на основе изучения двух отрывков (Ин. 2:1-11 и Ин. 1:19-23) склоняется к мнению, что писания синоптиков послужили одним из источников Евангелия от Иоанна. Однако см.: R. Т. Fortna, "Jesus and Peter at the High Priest's House: A Test Case for the Question of the Relation Between Mark's and John's Gospels", NTS 24 (1978), pp. 371-383, который утверждает, что Иоанн не прибегал к Евангелию от Марка.
[226]. Ср. исследование проблемы источников повествования о Страстях Линдарса: В. Lindars, NTS 7 (1961), pp. 142-147. Он считает, что это повествование не прослеживается в каком-либо синоптическом Евангелии, а связано с преданием, которое послужило источником для синоптиков. Обоснование заимствований Иоанном из Евангелия от Луки и всего связанного с этой точкой зрения материала см.: J. A. Bailey, The Traditions Common to the Gospels of Luke and John (1963). Вместе с тем этот автор предполагает, что многие предания дошли до Луки и Иоанна независимо друг от друга как в письменном, так и в устном виде. Криббс (F. L. Cribbs, "St. Luke and the Johannine Tradition", JBL 90 (1971), pp. 422-450) доказывает, что соответствие Луки и Иоанна в противовес Матфею и Марку предполагает, что Лука знал предание Иоанна или даже первый черновик Евангелия. Ср.: F. Neirynck, "John and the Synoptics", in L'Evangile de Jean (ed. M. de Jonge), pp. 73-106, который в порядке изучения проблемы рассматривает теорию Буамара. Нейринку в большей степени импонирует мнение о том, что Иоанн был знаком с самими синоптиками, а не с их источниками, по крайней мере это проявляется в Ин. 20. Смит (D. M. Smith, "John and the Synoptics: Some Dimensions of the Problem", NTS 26 (1980), pp. 425-444) предполагает, что взаимоотношения синоптиков и Иоанна не поддаются объяснению в том случае, если Иоанн не знал синоптических Евангелий.
[227]. Иной взгляд на отношение Луки к Иоанну отстаивает Буамар (M. E. Boismard, RB 69 (1962), pp. 185-211), который предполагает, что Евангелие от Иоанна было отредактировано Лукой, по крайней мере Ин. 4:46(б)-53 и Ин. 20:24-29. К повествованию о помазании см. статью Вейсса (К. Weiss, ZNTW 46 (1955), pp. 241-245), который пытается показать, что Западный Текст главы Лк. 7:46 был подлинным, а Иоанн неправильно понял версию истории помазания у Луки. Другое мнение заключается в том, что Иоанн соединил Мк. 14:3 и далее (= Мф. 26:6 и далее) с Лк. 7:36 и далее (ср.: W. G. Kümmel, INT, p. 203). Ср. также: W. Grundmann, Das Evangelium nach Lukas, pp. 17-22. Автор отрицает тесную связь между Евангелиями Луки и Иоанна, он предпочитает говорить об общей традиции.
[228]. Ср.: Н. F. D. Sparks, JTS, n.s., 3 (1952), pp. 58-61. Однако Гарденр-Смит критикует эту точку зрения: Gardner-Smith, JTS, n.s., 4 (1953), pp. 31-35. Но ср.: G. Maier, "Johannes und Matthaus-Zweispalt oder Viergestalt des Evangeliums?", in GP II, pp. 267-291, о взаимосвязи между Евангелиями от Иоанна и Матфея.
[229]. St. John and the Synoptic Gospels (1938). Ср. похожую точку зрения: F. С. Grant, JBL, 56 (1937), pp. 290-307. Еще раньше Шнивинд (J. Schniewind, Die Parallelperikopen bei Lukas und Johannes, 1914) твердо стоял на мнении о том, что Иоанн не использовал Евангелие от Луки. Бультман думает, что Иоанн заимствовал не у Луки, а у Марка и из источников Q и L (ThLZ 80 (1955), cols. 521-526). Паркер (P. Parker, NTS 9 (1963), pp. 317-336) предполагает, что Лука и Иоанн должны были встречаться в ходе миссионерской деятельности
[230]. Примеры можно найти в работе: P. Gardner-Smith, op. cit., pp. 8,16,23,48.
[231]. Михаэлис (Michaelis, Einleitung, p. 106) считает, что автор полагался на свидетельства очевидцев.
[232]. Ср.статью: С. Н. Dodd, NTS 2 (1955), pp. 75-76, о "Слове Господнем" (нем. Hermworte) ап. Иоанна, а также его же: Historical Tradition in the Fourth Gospel. Он выступает за независимость традиции Иоанна. Дальнейшие обсуждения см.: S. Mendner, ZNTW 47 (1956), pp. 93-112; J. N. Sanders, NTS 1 (1954-5), pp. 29 ff.; D. M. Smith, Jnr, JBL 82 (1963), pp. 58-64 (который опровергает зависимость) и Е. D. Freed, JBL 80 (1961), pp. 329-338 (который поддерживает ее). Очевидно, общее мнение о том, что Евангелие от Иоанна представляет собой конечный продукт раннехристианского развития преданий, привело к теории литературного заимствования (ср.: Е. R. Goodenough, JBL 64 (1945), pp. 145-182).
С другой стороны Гудвин (С. Goodwin, JBL 73 (1954), pp. 61-75) оспаривает использование ап. Иоанном Ветхого Завета, из чего следует, что евангелист мог использовать свои источники с большей свободой. На этом основании автор думает, что Иоанн мог заимствовать материал у синоптиков даже в тех случаях, где отсутствуют вербальные соответствия. См. другого автора: R. Kysar, The Fourth Evangelist (1975), pp. 54 ff., который констатирует, что большинство современных ученых считают, что Евангелие от Иоанна имело то же самое предназначение, что и синоптические Евангелия.
[233]. Ср. его: Das Evangelium des Johannes and his article in RGG III (1959), pp. 842 ff. Теория источников Бультмана оказалась под огнем критики: D. M. Smith, Jnr, The Composition and Order of the Fourth Gospel. Bultmann's Literary Theory (1965). Для надлежащего исследования источников Бультмана Смит рассматривает их сквозь призму греческого языка. Он осознает, что Рудольф Бультман подверг исследованию только некоторые трудности и проблемы, однако показывает, что Бультман не находит их адекватного разрешения. В аргументации точки зрения о единстве Евангелия Швейцера и Рукштуля (Schweizer and Ruckstuhl) Смит видит влияние теории Бультмана. Автор отмечает вольное использование Иоанном Ветхого Завета, однако не отвергает использование Иоанном синоптиков. См. критику методологии Смита: Н. M. Teeple JBL 84 (1965), pp. 305-308. Типл исходит из того, что Иоанн мог также вольно использовать синоптиков, как и Ветхий Завет. Кроме того автор подвергает сомнению утверждение Смита о том, что Иоанн не окончил свое Евангелие. Критику символического источника Бультмана см.: В. Lindars, Behind the Fourth Gospel (1971), pp. 22 ff.
[234]. На Бультмана оказала влияние идея о возносящемся и нисходящем спасителе. Обсуждение см.: С. Н. Talbert, "The Myth of a Descending-Ascending Redeemer in Mediterranean Antiquity", NTS 22 (1976), pp. 418-439.
[235]. См.: Die Reden des Johannesevangeliums und der Stil der gnostischen Offenbarungsreden (1956).
[236]. Ср., например, мнение Э. Кеземана: см. ниже.
[237]. Die literarische Einheit des Johannesevangeliums (1951), pp. 20-179. О единстве Евангелия см.: W. Grossouw, Nov. Test. I (1956), pp. 35-46. Автор указывает, что, несмотря на литературную теорию, которую выдвигает Р. Бультман, последний трактует Евангелие как богословски единое (in Theologie), за исключением богословия таинств и эсхатологии.
[238]. Zur johanneischen Tradition, Beitrage zur Kritik an der literarkritischen Analyse des vierten Evangeliums (1954), pp. 9-42.
[239]. Ср.: Noack, op. cit, pp. 31 ff.
[240]. Ср. критику: R. H. Fuller, The New Testament in Current Study (1962), p. 113.
[241]. Ср. его статью: "Neutestamentliche Fragen von heute", ZTK 54 (1957), pp. 15 f.
[242]. Die Entstehungsgeschichte des vierten Evangeliums (1958).
[243]. Untersuchungen zur Menschensohnschristologie im Johannesevangelium, zugleich ein Beitrag zur Methodengeschichte der Auslegung des 4 Evangeliums (1957). См. также вторую книгу этого же автора: Komposition und Herkunft der johanneischen Reden (1960).
[244]. Отстаивание мнения о письменных источниках с отличных от Бультмана позиций ср.: С. Broome JBL 63 (1944), pp. 107-121. Автор поддерживает мнение об использовании ап. Иоанном письменных источников, однако предполагает, что только короткие логии (logia) воспроизводились дословно (verbatim), а более длинные отрывки подвергались редакции. Несколько статей полностью посвящены критике источников Иоанна. Ср. статью Типла по методологии: Н. М. Teeple, JBL 81 (1962), pp. 279-286; статью Смита по воззрениям Бультмана и его критике: D. М. Smith, NTS 10 (1964), pp. 336-351; J. M. Robinson, JBL 78 (1959), pp. 242 ff.; C. K. Barrett, ThLZ 84 (1959), cols. 828 f.; E. Haenchen, ZTK 56 (1959), pp. 15-54. Другой автор обращается к иудейским элементам Евангелия: G. Reim, ''Targum und Johannesevagelium", BibZeit 27 (1983), pp. 1-13. Он предполагает, что некоторые традиции экзегетики в Таргуме предвосхищают четвертое Евангелие.
[245]. Его книга Historical Tradition in the Fourth Gospel (1963) целиком посвящена этому исследованию. Она подверглась критике со стороны Стрекера (G. Strecker, Gnomon 36 (1964), pp. 773-778), который опровергает доиоанновское предание до 70 г. Стрекер трактует ст. Ин. 6:15 как редакторскую вставку и, следовательно, как не представляющую ценности для ранней датировки всего материала. Тем не менее данные, выявленные Доддом, предполагают более раннюю датировку доиоанновской традиции, чем это допускает Стрекер.
[246]. Historical Tradition, pp. 429-430.
[247]. Ср.: D. A. Carson, "Historical Tradition in the Fourth Gospel. After Dodd What?" in GP 2 (1981), pp. 183-145; J. S. King, "Has D. A. Carson Been Fair to С. Н. Dodd?", JSNT (1983), pp 97-102; и ответную статью Карсона: Carson, JSNT 23 (1985), pp. 73-81. Краткий обзор дискуссий последнего времени см.: R. Kysar, "The Source Analysis of the Fourth Gospel. A Growing Consensus?", Nov. Test. 15 (1973), pp. 134-152. Другой автор (R. Schnackenburg, The Gospel according to St. John I, pp. 59-74) выдвигает концепцию неоднородности Евангелия. По его мнению Евангелие от Иоанна состоит из различных напластований разного возраста и происхождения. В соответствии с этой позицией заслуживает большего доверия теория о том, что Евангелие сформировал более поздний редактор по имени Иоанн, отождествленный с апостолом Иоанном. Мартин (R. P. Martin, Foundations, I (1975), r 279) утверждает, что палестинское по происхождению иоанновское предание было видоизменено под сирийским влиянием.
[248]. Н. Teeple, The Literary Origin of John's Gospel (1974).
[249]. R. T. Fortna, The Gospel of Signs. A Reconstruction of the Narrative Underlying the Fourth Gospel (1970).
[250]. S. Temple, The Core of the Fourth Gospel (1975).
[251]. W. Baldensperger, Der Prolog des vierten Evangeliums (1898), цит. по: Howard, The Fourth Gospel in Recent Criticism, p. 57. Необходимо отметить, что Бальденшпергер не считает ссылки на Иоанна Крестителя случайными вставками в материал о Логосе (Logos), a напротив, важнейшей частью цели автора. Противополжное мнение см.: P. Gaechter, ZkT 78 (1936), pp. 99-111. При обсуждении происхождения пролога И. Иеремиас (J. Jeremias, ZNTW 59 (1968), pp. 82-85) отверг гностический источник, однако высказал мнение о том, что использование слова "Логос" (Logos) в Ин. 1:14 указывает на предысторию в эллинистическом еврейском христианстве. Он думает, что этот термин· служит для обозначения еще не проявившегося, но уже вернувшегося Господа.
[252]. Ср.: С. Сгyег, ЕТ 32 (1921), pp. 440 ff.; J. H. Bernard, St. John, I, p. XXX; W. G. Kümmel (INT, p. 215).
[253]. The Interpretation of the Fourth Gospel (1953), p. 296.
[254]. The Origin of the Prologue of St. John's Gospel (1917), and C. F. Bumey, The Aramaic Origin of the Fourth Gospel (1922). К такому же выводу пришли: D. Plooij, Studies in the Testimony Book (1932), p. 27. Ср. также: Т. W. Manson, On Paul and John (1963), p. 148; M. Black, An Aramaic Approach to the Gospels and Acts (1954), pp. 207-209.
[255]. Робинсон (J. A. T. Robinson, NTS 9 (1963), pp. 120-129) утверждает, что первоначально Евангелие начиналось с исторического повествования об Иоанне Крестителе, а позже к нему приложился материал о Логосе.
Другой автор. (M. Hooker, "The Johannine Prologue and the Messianic Secret", NTS 21 (1974), pp. 40-58) настаивает на том, что пролог Иоанна является неотъемлемой частью Евангелия, точно так же как пролог Марка представляет собой неразрывное целое с Евангелием от Марка. Однако Иригуан (J. higoin, "La composition rythmique du prologue de Jean (I, 1-18)", RB 78 (1971), pp. 501-514) подчеркивает, что исследования подтверждают тот факт, что отрывок носит характер гимна. Он считает, что греческий текст второго века от Р.Х. этого отрывка указывает на подлинное происхождение Евангелия. В равной степени можно доказать, что эпилог (гл. 21) также является частью Евангелия. Ср.: P. S. Minear, "The Original Functions of John 21", JBL 102 (1983), pp. 85-98, который на основе многих связующих звеньев отстаивает единство Ин. 21 и Ин. 1-20.
[256]. Op. cit., pp. 292 ff.
[257]. Ibid., p. 384.
[258]. Op. cit., pp. XXX ff.
[259]. The Gospel according to St. John (1978), p. 12.
[260]. The Gospel of John, ср.: pp. vii-xii.
[261]. Это мнение разделяет Маршалл (I. H. Marshall, NBD, p. 645), но без идей перераспределения и предположений Бультмана.
[262]. Ср. точку зрения: Е. Lohmeyer, ZNTW 27 (1928), pp. 11-36. Фейе приводит сходную теорию Рабнеха: J. Rabenech, Einführung in die Evangelien (1921), (Robert-Feuillet's Introduction, II, p. 623). Ср.: M. Girard, "La Structure heptapartite du quatrieme evangile", Studies in Religion/Sciences 5 (1975-6), pp. 350-359.
[263]. Ср. в Иерусалимской Библии: D. Mollat (цит. по: Robert-Feuillet, op. cit., p. 623).
[264]. Ср.: A. Guilding, The Fourth Gospel and Jewish Worship (1960). Краткую критику этой теории см. в статье: J. R. Porter, "The Pentateuch and the Triennial Lectionary Cycle: An Examination of Recent Theory", in Promise and Fulfilment, Essays presented to S. H. Hooke (ed. F, F. Bruce, 1963), pp. 163-174. См. также: L. Morris, The New Testament and the Jewish Lectionaries (1964).
[265]. Гилдинг утверждает, что автора Евангелия больше интересовали периоды лекционариев (богослужебных чтений), чем историческое время. Она полагает, что в этом заключается причина повторения повествования об очищении храма: A. Guilding, op. cit, pp. 4, 186 ff. Мнение о том, что Евангелие предназначалось для литургических целей, см.: А. Schlatter, The Church in the New Testament Period (1955), p. 300.
[266]. Ср.: H. Sahlin, Zur Typologie des Johannesevangeliums (1950); J. J. Enz, JBL 76 (1957), pp. 208-215; B. P. W. S. Hunt, Some Johannine Problems (1958). Определенную типологию усматривает также другой автор: Т. F. Glasson, Moses in the Fourth Gospel (1963), однако эта типология не затрагивает структуру Евангелия.
[267]. Ср.: R. H. Smith, JBL 81 (1962), pp. 329-342. По дискуссии о параллельных местах между Второзаконием и Евангелием от Иоанном ср.: A. Lacomara, "Deuteronomy and the Farewell Discourses (Jn. 13:31-16:33)", CBQ 36 (1974), pp. 65-84.
[268]. JBL 85 (1966), pp. 159-169. Микс отвергает тезис о Галилее Ломайера, однако считает, что выделение Ломайером отдельного галилейского типа христианства представляет определенную ценность. Вейзе применяет символический подход к исследованию Евангелия от Иоанна: М. Weise, Kerygma und Dogma 12 (1966), pp. 48-62. Его теория основывается на утверждении о том, что структуру Евангелия необходимо рассматривать сквозь призму первой и последней недель служения Иисуса. Повествование о первой неделе сосредоточено на Боговоплощении, в котором Вейзе видит явление Спасителя, в то время как в последнюю неделю раскрывается богословие пасхального агнца, которое фактически доминирует в Евангелии. Нет никакого сомнения в том, что эти две недели играют важнейшую роль в Евангелии. Исследование мотивов Книг Моисея в Евангелии см.: W. A. Meeks, The Prophet-King. Moses Traditions in the Johannine Christology (1967). Ср. также: R. A. Culpepper, Anatomy of the Fourth Gospel: A study in literary design (1983).
[269]. О возникновении и развитии формы кодекса среди манускриптов см.: Sir F. Kenyon, The Story of the Bible (1936), pp. 27 ff. Позднее была опубликована очень важная статья: С. Н. Roberts, "The Codex" (The Proceedings of the British Academy 32 (1954), в которой автор показывает, что в течение второго века от Р.Х. кодекс был более широко распространен в христианской литературе, чем в светской, предполагая, что эта форма возникла в христианской среде очень рано. Поэтому весьма вероятно, что подлинное Евангелие от Иоанна или его самые ранние копии могли иметь подобную форму.
[270]. Различные предположения выдвинул Моффатг: Moffatt, ILNT, р. 554. Бернард представляет наиболее полное обсуждение предложенных перестановок и допускает, которые он считает допустимыми, и предлагает еще несколько своих предположений: Bernard, St. John, I, pp. xvi ff. Можно также упомянуть и других представителей этой теории: J. M. Thompson, Ехр.VIII, ix (1915), pp. 421 ff.; Warburton Lewis, Disarrangements in the Fourth Gospel (1910); G. H. C. Macgregor, The Gospel of John (MC, 1928); F. R. Hoare, The Original Order and Chapters of St. John's Gospel (1944); T. Cottam, The Fourth Gospel Rearranged (1952).
[271]. Иной подход к происшествию с Никодимом был предложен в работе: S. Mendner JBL 77 (1958), pp. 293-323. Автор думает, что материал третьей главы первоначально следовал за Ин. 7:51 и был переставлен после 135г.
[272]. Теория об изменениях порядка изложения в сирийском тексте, которая заключается в том, что стих Ин. 18:15 поместили после стихов Ин. 18:19-23, см. статью: W. R. Church, JBL 69 (1950), pp. 375-383.
[273]. Баррет (С. К. Barrett, The Gospel according to St. John, (1978), p. 219) упорно отстаивает единство гл. 3 и ее расположение в Евангелии. По его мнению отрывок Ин. 3:31-36 объясняет отрывок Ин. 3:22-30, что лишает смысла необходимость перестановки. Бернард (Bernard, op, cit., p. xxiv) признает, что этот раздел предваряет повествование об очищении храма, так как в противном случае "знамения" в Иерусалиме выглядели бы противоестественно, однако он считает, что этот раздел был вставлен после стиха Ин. 3:36. Это мнение поддержал Каду (С. J. Cadoux, JTS 20 (1919), р. 317) на том основании, что эта гипотеза устраняет проблему связи с гл. 4, делая ее более понятной. Однако Генхен (Б. Haenchen, John I, pp. 44-51) приходит к выводу, что все теории перемещений необходимо отбросить как несостоятельные.
Ср.: С. К. Barrett, op. cit., pp. 23-24. Немного убедительнее выглядит мнение, выдвинутое в работе: W. H. Raney, The Relation of the Fourth Gospel to the Christian Cultus, 1933, pp. 75 ff. Автор доказывает, что некоторые переставленные разделы представляют собой гимны в прозе (prose-hymns), которые были написаны на отдельных листах для хора, но вскоре утратили свое первоначальное предназначение, когда были перемешаны и переставлены. Более правдоподобное предположение выдвинул Т. Коттам (Т. Cottam, op. cit, pp. 77 ff.), который считает, что автор оставил свою работу в черновом варианте на отдельных листах папируса, а после его смерти издатель в ходе подготовки к публикации нарушил последовательность этих черновиков.
[274]. Ср.: Е. В. Redlich, An Introduction to the Fourth Gospel (1939), p. 104.
[275]. Моффат (J. Moffatt, ILNT, p. 552) предупреждает об опасности предположения о том, что Иоанн должен был рассуждать так же, как и его позднейшие критики. Тем не менее сам автор склонен допускать многочисленные перестановки, хотя он и приписывает их последующим переписчикам и издателям.
[276]. Op. cit., р. 24.
[277]. См. дискуссию о единстве Евангелия выше в данном разделе. Генхен (Е. Haenchen, John I (1984), p. 80) отвергает все теории перестановки и перераспределения текста, включая и теорию Бультмана. Исследователь утверждает, что у нас нет оснований перераспределять материал Евангелия. Экзегеза Евангелия от Иоанна может базироваться только на тексте в неизменном виде.
[278]. Впервые это предположение выдвинул Спитта: F. Spitta, Zur Geschichte und Literatur des Urchristentums (1893) I, p. 157. Ср.: Warburton Lewis, Disarrangements in the Fourth Gospel, 1910, p. 15. Автор доказывает, что стихи Ин. 7:15-16 ровно в шесть раз короче отрывка Ин. 7:15-24. Ср. также сходные методы: А. С. Clark, The Primitive Text of the Gospels and the Acts (1914), pp. vi, 68 ff.; idem, JTS 16 (1915), pp. 225 ff.; H. S. Cronin, JTS 13 (1912), pp. 563-571.
Текстуальные данные, которые касаются повествования о женщине, застигнутой в прелюбодеянии (pericope adulterae), Ин. 7:53 - Ин. 8:11, можно обобщить следующим образом: (а) Этот отрывок не встречается ни в одном унциальном тексте (т. е. написанном унциальным шрифтом, англ. Uncials), кроме текста D. В некоторых текстах оставлено пустое место вместо отрывка, а в некоторых его нет. (б) Отрывок опущен во многих скорописных текстах. В серии рукописей Family 13 этот отрывок располагается после Лк. 21:38. (в) Много манускриптов опускают это повествование, включая Сирийский, Египетский и некоторое раннелатинские манускрипты, (г) Все греческие комментаторы до Евфимия Зегадена (1118 г.) опускают толкование этого отрывка, причем считается, что последний пользовался далеко не самыми точными копиями Евангелия, (д) Среди манускриптов, содержащих этот отрывок, существуют серьезные несоответствия: в некоторых он помещен перед Ин. 8:12, в некоторых - в конце Евангелия от Иоанна, а в других - после Лк. 21:38. (е) Ориген и Златоуст не упоминают его, предположительно потому что манускрипты, которыми они пользовались, не содержат этого повествования, (ж) Много внутренних данных, таких как стиль и словарь, свидетельствуют в пользу неиоанновского происхождения, (з) С другой стороны свидетельство их подлинности обнаруживается во многих авторитетных рукописях, в том числе в тексте D. (и) Преобладание более поздних манускриптов, содержащих этот отрывок, привели к тому, что он вошел в Textus Receptus. (к) Иероним утверждает, что повествование о женщине, застигнутой в прелюбодеянии, содержится во многих греческих и латинских текстах, из чего следует, что греческие манускрипты, подтверждающие это, до нас не дошли, (л) Амвросий и Августин ссылаются на этот фрагмент, хотя Августин и выражает некоторые сомнения в его подлинности, (м) Это повествование цитируется в Постановлении Апостолов (Apostolic Constitutions) как пример терпимости.
Из этого обзора данных вытекают два главных соображения: более веские свидетельства очевидно требуют исключения этого отрывка из Евангелия, однако данные в поддержку его подлинности никоим образом нельзя считать несущественными. Если это повествование подлинно, то его необходимо включить только в четвертое Евангелие, которое принадлежит Иоанну, согласно восточной традиции. С другой стороны наиболее распространенное предположение трактует этот отрывок как глоссу (заметку на полях), которая была включена в текст самого Иоанна, хотя остается непонятным, почему эта глосса была вставлена именно после Ин. 7:52.
Этот отрывок был подвергнут детальному исследованию в работе: U. Becker, Jesus und die Ehebrecherin - Untersuchungen zur Text und Uberlieferungsgeschichte von Jn. 7:53-8:11 (1963). Он склонен считать, что этот источник (pericope) был вставлен вопреки воли церкви. Тем не менее Бекер утверждает, что, исходя из содержания, происшествие действительно имело место в жизни Иисуса. Ср. также: С. К. Barrett, John (1978), pp. 589-592.
[279]. Если левая страница не использовалась, то кодекс, конечно, состоял из двух страниц. Вильсон (W. G. Wilson, JTS 50 (1949), pp. 59-60) выдвигает аргумент, что ни один из предполагаемых переставленных текстов точно не соответствует размерам, кратным двум полным страницам. Он отвергает возможность перестановок страниц в кодексе. Это не могло произойти в свитке, поскольку листы папируса подшивались до того, как они исписывались, а не после.
[280]. Если взять в качестве примера фрагмент текста папируса Р5 как лист, включающий целый кодекс, то было бы трудно представить, например, как перестановка гл. 3 может соответствовать перестановке гл. 18, если не допускать намеренной перестановки, так как механическая ошибка исключена. Более того теория строится на том, что переписчик случайно поместил эти разделы на левую сторону листа вместо правой. Эта идея также невероятна, поскольку она вовсе не выдерживает критики.
[281]. Op. cit, p. 5.
[282]. J. H. Moulton and W. F. Howard, A Grammar of New Testament Greek, II, p. 33.
[283]. Ibid., pp. 31-32.
[284]. Список этих и других слов, встречающихся у Иоанна и синоптиков, см.: Barrett, The Gospel according to St. John (1978), pp. 5-6.
[283]. Исследование характерных для Иоанна слов и выражений, редко встречающихся или отсутствующих в остальных Книгах Нового Завета, см.: Е. Schweizer, Ego Eimi (1939); статью Иеремиаса: J. Jeremias, "Johanneischer Literarkritik", Theologische Blatter (1941), pp. 33-46, a также: E. Ruckstuhl, Die literarische Einheit des Johannesevangeliums (1951), pp. 180 ff. Подробное обсуждение проблемы языка Иоанна см.: Е. Haenchen, John I, pp. 52-66. Ср. также: D. W. Wead, The Literary Devices in John's Gospel (1970).
[286]. Exp. VIII, XX (1920), p. 196.
[287]. The Poetry of our Lord (1925).
[288]. The Aramaic Origin of the Four Gospels (1922).
[289]. The Four Gospels (1933). "The Aramaic Origin of the Gospel of St. John", HTR 16 (1923), pp. 305-344.
[290]. Op. cit., pp. 483 ff.
[291]. An Aramaic Approach to the Gospels and Acts (1946), pp. 207-208.
[292]. Берроуз (M. Burrows, JBL 49 (1930), pp. 95-139) придерживался мнения о том, что арамейский оригинал был переведен на греческий редактором. Данную версию опровергал Макгрегор: G. Н. С. Macgregor, The Gospel of John (MC, 1928), p. 1xvi. Статья Берроуза в основном поддержала точку зрения Бернея и Торрея, хотя и подвергла критике некоторые детали их теории. Ср.: F. Zimmermann, The Aramaic Origin of the Four Gospels (1979), pp. 139-165.
[293]. Браун (R. E. Brown, John I, p. CXXX) предполагает, что часть преданий, лежащих в основе Евангелия от Иоанна, была написана по-арамейски.
[294]. Op. cit., pp. 11-12. Можно проигнорировать мнение Генхена (Haenchen, John I, p. 86) о том, что автор Евангелия не был заинтересован в унификации стиля или в тщательной литературной обработке повествования, несмотря на то, что он видит в Евангелии собственный план евангелиста.
[295]. Краткий обзор и обобщение спорных вопросов по фону Евангелия ср.: E. E. Ellis, The World of St. John (1984), pp. 17-29.
[296]. Ср. выводы Додда: С. Н. Dodd, Hictorical Tradition in the Fourth Gospel, pp. 423 ff.
[297]. Ср.: E. F. Scott, The Fourth Gospel, its Purpose and Theology (1908), p. 46. Автор полагает, что Иоанн был во многом обязан ап. Павлу.
[298]. Ср.: R. Н. Strachan, The Historic Jesus in the New Testament (1931).
[299]. Op. cit., p. 5.
[300]. Ср.: ibid., pp. 74-94, к дискуссии о раввинистическом иудаизме как фоне Евангелия от Иоанна. Ср. также: A. Schlatter, Der Evangelist Johannes (1930), а также соответствующий раздел в комментариях Страк-Биллербека (Strack-Billerbeck's Kommentar), посвященный изучению еврейского фона Евангелия. Возрастает интерес к исследованию ветхозаветного фона Евангелия. Детальное рассмотрение этой проблемы представлено в работе: F.-M. Braun, Jean le Theologien. Les grandes traditions d'lsraël et l'accord des Ecritures selon le Quatrieme Evangile, EB, 1964. См. также: О. Bötcher, ThLZ 90 (1965), col. 223, который развивает идею о том, что основу писаний Иоанна следует искать не в эллинизме, а в Ветхом Завете и в апокалиптическом иудаизме.
[301]. Ср. исследование Баррета: С. К. Barrett, The Gospel of John and Judaism (1975), которое представляет собой англ. пер. книги, опубликованной в Германии в 1970 г.
[302]. The Fourth Gospel interpreted in its Relation to Contemporaneous Religious Currents (1929). Ср. краткие комментарии в работе: W. F. Howard, The Fourth Gospel in Recent Criticism, pp. 158-159.
[303]. Ср. его статью в The Scrolls and the New Testament (ed. K. Stendahl), pp, 183-207. Ср.: idem, in Neotestamentica et Patristica, pp. 111-122. Ср. его комментарии: John I, pp. 1ix-1xvi, где он утверждает, что кумранские тексты предлагают более близкие параллели, чем любая другая нехристианская литература. Ср. также работы Гранта, Берроуза и Типля (F. С. Grant, M. Burrows, H. M. Teeple), упомянутые в прим. 116 и 117 к данной главе, и ср.: F. M. Braun, RB 62 (1955), pp. 5-44.
[304]. Ср. его статью в The Scrolls and the New Testament, p. 22.
[305]. Ср.: The Bible and the Greeks (1935), и его же работу: The Interpretation of the Fourth Gospel, pp. 10-53.
Ср. исследование Килпатрика: G. D. Kilpatrick, "The Religious Background of the Fourth Gospel" in Studies in the Fourth Gospel (ed. F. L. Cross, 1957), pp. 36-44. Браун (R. E. Brown, John I, pp. 1viii-1ix) обосновывает мнение о том, что герметика (Hermetica) не имеет никакого значения для понимания фона Евангелия.
[306]. Подробности см.: Dodd, op. cit, pp. 54 ff. Параллели не означают еще литературной зависимости и заимствований (ср.: R. M. Wilson, Nov. Test. I (1956), pp. 225 ff.). Смолли (Smalley, John, pp. 56-59) выражает сомнение по поводу того, что ап. Иоанн и Филон Александрийский должны были иметь какой-то общий для них источник, кроме общего иудейско-эллинистического фона. Он отвергает мнение Баррета по этому поводу.
[307]. Ср. исследование: R. McL. Wilson, The Gnostic Problem (1958).
[308]. Наиболее радикальную позицию по отношению к гностической среде Евангелия от Иоанна занимает Бультман (R. Bultmann, The Gospel of John). Ср. также работу: Н. Becker, Die Reden des Johannesevangeliums und der Stil der gnostischen Offenbarungsreden, 1956. Автор развивает предположения Бультмана и в действительности пытается воссоздать гностический источник, использованный Иоанном. Ср. обзор этой книги: К. Grayston, NTS 5 (1959), pp. 82-84. Автор показывает ошибочность метода Бекера в том, что последний использует в качестве обоснования материал, который гораздо моложе Евангелия от Иоанна. Фактически Евангелие занимает промежуточное положение между Книгами Мудрости и гностицизмом.
[309]. Ср. статьи Баррета и Мунка (С. К. Barrett and J. Munck) в Current Issues in New Testament Interpretation (ed. W. Klassen and G. F. Snyder, 1962), pp. 210-233, 234-238. Баррет говорит о доиоанновском гностицизме, язык которого позаимствовал Иоанн, в то время как Мунк критикует теорию Бультмана относительно Евангелия от Иоанна на том основании, что последний без должной критической оценки гностического материала слишком поспешно пришел к выводу о его сходстве с Евангелием от Иоанна.
[310]. См. обсуждение этой проблемы в разделе III данной главы.
[311]. Для более детального рассмотрения ср.: W. von Loewenich, Das Johannesverstandnis im zweiten Jahrhundert, Beiheft ZNTW 13 (1932).
[312]. Das iranisehe Erlbsungsrnysterium (1921) - цит. по: Dodd, The Interpretation of the Fourth Gospel, p. 128.
[313]. "Der religionsgeschichtliche Hintergnmd des Prologs zum Johannes-Evangelium", Eucharistion 2 (1923), pp. 1-26, а также: ZNTW 24 (1925), pp. 100-146.
[314]. Das Johannesevangelium (LHB, 1925).
[315]. Додд (С. H. Dodd, op. cit., pp. 115-130) отрицает какое-либо значение этого свидетельства как слишком позднего. Ср.: W. G. Kümmel, Das Neue Testament (1958), pp. 449 ff. Шульц (S. Schulz, Komposition und Herkunft der johanneischen Reden, 1960) считает, что основу некоторых преданий в этом Евангелии (он обращает внимание на пролог к Евангелию и изречения ɛɣω ειμι) следует искать в иудейском сектантстве и мандейском гностицизме. Ср. также его более раннюю книгу: Untersuchungen zur Menschensohnchristologie (1957). Однако теория Шульца подверглась критике Генхена (Е. Haenchen, ThLZ 87 (1962), col. 209) на том основании, что взгляд Шульца подчиняет евангелиста либо последователям Иоанна Крестителя, либо иудейским апокалиптическим, ранним мандейским и гностическим братствам, которым обязано происхождение многих изречений. Буамар (М. Е. Boismard, RB 69 (1962), pp. 421-424) считает, что если бы подобное братство существовало, то оно должно было быть подчинено одной личности. Он отрицает гностическое влияние на пролог к Евангелию. Браун (R. Е. Brown, John I, pp. lii-lv) оценивает гностическое и мандейское влияние на четвертое Евангелие, как маловероятное.
[316]. Тщательный анализ истории и теологии в Евангелии см. в работе Морриса: L. Morris, Studies in the Fourth Gospel, pp. 65-138, который обосновывает достоверность истории Иоанна. Смолли (Smalley, John, pp. 173- 190), несмотря на то, что он относится к Иоанну, как к истолкователю, все же признает достоверность как истории, так и теологии Евангелия.
[317]. D. Strauss, Life of Jesus (1835).
[318]. См., например, работу современного представителя подобной тенденции Г. Эбелинга: G. Ebeling, The Nature of Faith (англ. пер. 1961), p. 50.
[319]. Ср. его исследование значения знамений в Евангелии от Иоанна: VE 5 (1967), pp. 72-83. Ср. также: P. Riga, Interpretation 17 (1963), pp. 402-424; M. Inch, EQ 42 (1970), pp. 35-43; R. Kysar, John: The Maverick Gospel (1976), pp. 65-83.
[320]. Art. "Gospels", Enc. Bib. (1914), col. 1796.
[321]. Ср., например, работу Баррета по Ин. 2:1-12: С. К. Barrett, The Gospel according to St. John (1978), pp. 188-194. Представляется, что Додд (С. Н. Dodd, op. cit, pp. 84, 138) уделяет большее внимание символической интерпретации, хотя он в целом признает историчность Евангелия. См. также его эссе: Essays on John (1982), pp. 65-97. Баррет рассматривает проблему символизма более полно.
[322]. Ср.: J. Е. Bruns, NTS 13 (1967), pp. 285-290. Автор считает все указания Иоанна на время символическими, кроме стиха Ин. 1:39.
[323]. Ср.: С. К. Barrett, op. cit., p. 141.
[324]. Ibid., p. 142.
[323]. History and Theology in the Fourth Gospel (1968). Ср. также: idem, The Gospel of John in Christian History (1979).
[326]. См.: Т. A. Burkill, JBL 88 (1968), pp. 439-442. Автор одобрительно отзывается о книге Мартина как о редакционной истории Иоанна. Однако в другой работе (А. М. Ward, ET 81 (1969), pp. 68-72) она характеризуется как "безудержная критика форм". Ср. комментарии Баррета на книгу Мартина: С. К. Barrett, John (1978), pp. 137-138.
[327]. Ср. статью Менсона: Т. W. Manson, "The Life of Jesus: Some Tendencies in Present-day Research" in The Background of the New Testament and its Eschatology (ed. W. D. Davies and D. Daube, 1956), p. 219 n. 2. Ср. также: J. A. T. Robinson, "The New Look on the Fourth Gospel" in StEv 2 (1964), pp. 338-350. Ср. статью Карсона по методологическим проблемам в изучении этого Евангелия, особенно по отношению к методу "истории форм": D. A. Carson, JBL 97 (1978), pp. 411-429.
[328]. Ср.: А. С. Headlam, The Fourth Gospel as History (1948), pp. 11-31.
[329]. Ср.: L. Morris, "The Fourth Gospel and History" in Jesus of Nazareth; Saviour and Lord (ed. C. Henry), pp. 125 ff. Болле детальное исследование см.: idem, Studies in the Fourth Gospel, pp. 65-138.
[330]. См. прим. 317 и выше.
[331]. Ср.: L. Morris, op. cit, p. 132. Оскар Кульман (О. Cullmann, NTS 11 (1965), pp. 111-122) обращает внимание на настойчивое указание точного времени ап. Иоанном, на связь деятельности церкви с деятельностью Иисуса (например, миссионерская работа в Ин. 4 и поклонение в Ин. 6), на ссылки Иоанна на Ветхий Завет как на свидетельство преемственности исторических событий и эсхатологического учения. Все эти моменты по мнению автора указывают на историю спасения (salvation history) в Евангелии от Иоанна.
[332]. Ср.: L. Morris, op. cit., pp. 129 f.
[333]. The Historicity of the Fourth Gospel, pp. 53 ff.
[334]. См. пункт E раздела III данной главы. Ср. также: L. Morris, The Dead Sea Scrolls and St. John's Gospel (1960).
