Когда, говоря о текстахъ Пѣсни Пѣсней, мы признали первоначальность въ тѣхъ изъ нихъ, которые не имѣютъ истолковательнаго элемента, то этимъ мы не имѣли въ виду сказать, что объясненіе Пѣсни Пѣсней въ духовномъ смыслѣ есть явленіе позднѣйшее, и что для древнихъ евреевъ Пѣснь Пѣсней была простая пѣснь любви. Кто не знаеть, что исторія текста книги и исторія ея толкованій идутъ различными путями, которые если иногда встрѣчайются, то только случайно и противозаконно. Текстъ книги имѣетъ смыслъ самъ въ себѣ, есть величина разъ навсегда данная и опредѣленная, а пониманіе текста есть нѣчто подлежащее прогрессивному развитію, нѣчто такое, чему вовсе не мѣсто на страницахъ текста. Далѣе въ исторіи разьясненія книги нужно различать еще общій взглядъ назначеніе книги и толкованія книги, особенно толкованія школьныя и усиленно направленныя на извѣстное пониманіе. Первый не рѣдко бываетъ также неизмѣненъ, какъ и самый текстъ, или но крайней мѣрѣ малоизмѣненъ, а послѣднія обыкновенно очень измѣнчивы, зависять отъ направленій общества и отдѣльныхъ лицъ и возникаютъ всегда не скоро послѣ написанія книги. А потому совершенно ложно будетъ заключеніе, что въ періодъ чистоты и неповрежденности текста не могло быть никакого другаго пониманія его, кромѣ того, которое дается непосредственно буквою его и что начало таинственнаго пониманія совпадаетъ съ появленіемъ въ текстѣ глоссъ и корректуръ таинственнаго значенія. По отношенію къ древнимъ текстамъ книги Пѣснь Пѣсней скорѣе возможенъ противоположный выводъ: тексты нетронутые прикосновеніемъ истолковательнаго элемента болѣе углубляютъ свое содержаніе, дѣлаютъ его болѣе таинственнымъ и менѣе открытымъ, и тѣмъ самымъ удостовѣряютъ существованіе аллегорическаго пониманія, тогда какъ наоборотъ тотъ текстъ Пѣсни Пѣсней, который наполовину уже разбавленъ толкованіемъ, особенно такимъ простымъ историческимъ толкованіемъ, какъ толкованіе таргума и мидраша, текстъ снимающій послѣдній покровъ аллегоріи съ Пѣсни Пѣсней, свидѣтельствуетъ о какомъ то особенномъ, скорѣе простомъ, чѣмъ аллегорическомъ пониманіи. Мы видѣли, что именно такъ смотрѣли на тексты Пѣсни Пѣсней талмудическіе учители: не таргумъ съ его объясненіемъ книги былъ для нихъ таинственностiю, а наоборотъ нетронутый объясненіями текстъ аллегоріи. Отсюда уже можно видѣть сколько лукавства заключается въ выводахъ новѣйшей критики, которая, не будучи сама расположена къ какому либо высшему пониманію Пѣсни Пѣсней и ограничиваясь исключительно ея буквальнымь смысломъ, въ подтвержденіе своего пониманія указываетъ на существованіѳ древнихъ текстовъ безъ примѣси духовно-таинственнаго пониманія а также на нѣкоторыя раввинскія попытки разъясненія внѣшней стороны аллегоріи), считая ихъ прямо враждебными духовному пониманію книги, какъ бы приковывавшими вниманіе читателя исключительно къ буквѣ. Такъ какъ всякая аллегорія имѣетъ свою внѣшнюю сторону съ своимъ особеннымъ смысломъ, независимымъ отъ смысла таинственнаго; то заботиться объ очищеніи и разъясненіи этой внѣшней стороны не значить еще высказываться противъ таинственнаго смысла. Только такой текстъ, который прямо даваль бы знать читателю, что онъ не долженъ отступать отъ буквы, что никакого духовнаго смысла въ ней нѣтъ, какимъ является произвольно реставрированный и тенденціозно буквальный текстъ Пѣесни Пѣсней нѣкоторыхъ новѣйшихъ критиковъ, только такой древній текстъ давалъ бы право заключать о господствѣ буквальнаго пониманія книги; но подобнаго текста нѣтъ. Какой же въ самомъ дѣлѣ взглядъ на значеніе Пѣсни Пѣсней господствовалъ въ древнѣйшее время, если судить объ этомъ не на основаніи только однихъ текстовъ, но и другихъ положительныхъ свидѣтельствъ?
Наиболѣе господствующимъ во всей древности взглядомъ на книгу Пѣснь Пѣсней былъ взглядъ на нее, какъ на аллегорію, имѣющую высшее духовное значеніе. Можно даже сказать, что это былъ взглядъ канонизованный, потому что онъ проникъ въ наиболѣе распространенные и принятые тексты Пѣсни Пѣесней и сталъ - такъ сказать - частію самой библіи. Но уже эта распространенность таинственнаго пониманія Пѣсни Пѣсней, эта широта въ его приложеніи, это усиленное стремленіе предварять таинственнымъ толкованіемъ чтеніе основнаго текста, все это показываетъ, что и въ древнее время встрѣчались не говоримъ прямыя отрицанія ея духовнаго смысла, а не совсѣмъ достойное обращеніе съ ея буквою, цитированіе мѣстъ изъ нея, какъ изъ простой брачной пѣсни, и сосредоточеніе вниманія на ея внѣшнихь картинахъ большее, чѣмъ то находили нужнымъ и полезнымъ народные учители. Подобно тому какъ встрѣчающіяся въ другихъ книгахъ метафорическія выраженія нѣкоторые острословы въ шутку понимали буквально, выставляя на видъ необычайность выходящихъ отсюда картинъ, и тѣмъ заставляли метургоманимовъ или толкователей слова Божія для народа быть особенно внимательными къ такимъ мѣстамъ и излагать ихъ устраняющими метафоры перифразами, такъ и указанное легкое и ребяческое взглядываніе на внѣшнюю сторону Пѣсни Пѣсней вызвало усиленное истолкованіе ея духовнаго смысла, не только подчинившее себѣ букву книги, но и поглотившее ее до такой степени, что, какъ мы уже говорили, указываемый въ Пѣсни Пѣсней духовный или таинственный смыслъ наконецъ пересталъ быть таинственнымъ, потому что его читали уже не только между строкъ книги, но и въ самомъ текстѣ. Эти общія представленія, выносимыя изъ сохранившихся древнихъ текстовъ Пѣсни Пѣсней, подтверждаются слѣд. положительными свидѣтельствами.
Первое свидѣтельство этого рода находимъ въ книгѣ Премудрости Соломона, въ глл. Прем. 7:8. Вотъ что говорится здѣсь отъ лица Соломона: "я смертный образовался въ утробѣ матерней какъ и всѣ люди, но я молился, и Богъ послалъ мнѣ премудрость, и я полюбилъ ее болѣе всего, больше здоровья и всякой красоты (Прем. 7:10); она прекраснѣе солнца и звѣздъ, и я полюбилъ ее (Прем. 7:29), взыскалъ ее отъ юности моей, пожелалъ взять ее въ невѣсту себѣ и сталъ любителемъ красоты ея (Прем. 8:2); я разсудилъ принять ее въ сожитіе съ собою, зная, что она будетъ мнѣ совѣтницею въ печали и что чрезъ нее я, юноша, преобрѣту славу и честь въ народѣ и оставлю по себѣ память на вѣки (Прем. 8:9-13); когда и приду въ домъ свой, она успокоитъ меня, потому что въ обращеніи съ нею нѣтъ суровости и въ сожитіи съ нею нѣтъ скорби, но веселіе и радость (Прем. 8:16)". Такъ какъ здѣсь мудрость олицетворяется подъ образомъ прекрасной невѣсты и изображается стремленіе къ ней юноши, и самая рѣчь идетъ отъ лица Соломона, а книга Пѣснь Пѣсней вся состоить изъ образовъ жениха — Соломона и невѣсты его и ихъ взаимныхъ отношеній; то очевидно писатель книги Премудрости въ приведенныхъ выраженіяхъ имѣлъ въ виду Суламиту Пѣсни Пѣсней, какъ олицетвореніе мудрости. Такимъ образомъ вся книга П. Пѣсней будетъ изображать тотъ моментъ изъ жизни Соломона (1Цар. 3), когда ему предстояло выбирать между путями жизни и когда онъ рѣшился избрать путь мудрости. "Когда Іегова предложилъ Соломому выбрать для себя наиболѣе желательный даръ, говорится въ мидрашѣ (Schir ha schirim rabba, pag. 3), то Соломонъ такъ разсудилъ съ собою: если я изберу военное могущество, то съ нимъ однимъ я и останусь; если я изберу богатство, — оно одно и будетъ со мною; нѣтъ, я лучше изберу дщерь Божію, вмѣстѣ съ которою все остальное приложится мнѣ. И выбралъ мудрость". Соотвѣтственно такому толкованію Пѣсни Пѣсней, древнее преданіе относило написаніе ея къ первому періоду жизни Соломона. По всей вероятности плодами такого толкованія Пѣсни Пѣсней были указанный нами масоретскій излишекъ въ Песн. 8:2: ты будешь учить меня и надписаніе сирскаго перевода Пѣсни Пѣсней chechmeto dechechmoto (мудрость мудростей). Нужно сказать, что для такого толкованія, которое въ новѣйшее время принялъ и старался доказать научно Розенмиллеръ (1830), есть нѣкоторое основаніе въ другихъ ветхозавѣтныхъ учительныхъ книгахъ, въ которыхъ мудрость, какъ самый благородный предметъ стремленій юноши, часто сопоставляется съ другими свойственными юности стремленіями, особенно же съ стремленіями къ женской красотѣ; въ книгѣ Притчей изображеніе мудрости весьма часто незамѣтно переходитъ въ изображеніе мудрой жены, служащей украшеніемъ мужа, а изображеніе глупости въ образъ блудной жены (Притч. 3:5-7) и др. Тѣмъ не менѣе такое толкованіе духовнаго смысла аллегоріи Пѣсни Пѣсней, принадлежавшее болѣе только александрійскимъ іудеямъ, дѣлающее изъ Суламиты Беатричу Данте, въ приведенномъ мѣстѣ книги Премудрости было узкимъ толкованіемъ ad hominem. Сдѣлаться народнымъ толкованіемъ оно не могло уже потому, что мудрость всегда есть достояніе не многихъ, что, какъ говоритъ сынъ Сираховъ, можетъ быть даже имѣя въ виду толкованіе книги Премудрости, стремленіе къ мудрости можетъ быть только у людей располагающихъ большимъ досугомъ, и совсѣмъ невозможно для людей простаго класса (Сир. 38:24-26, Сир. 39:1, Сир. 47:15) [13]. Такимъ образомъ на обязанности учителей закона лежало пріискать въ области преданія другое болѣе всеобъемлющее толкованіе, которое не только было бы близко къ понятію каждаго, но и въ которомъ каждый находилъ бы свой образъ.
Уже первые авторитеты мишны въ концѣ I и началѣ II вѣка по Р. Хр. были заняты пріисканіемъ объясненія Пѣсни Пѣсней удобнаго и вполнѣ соотвѣтствующаго какъ достоинству книги такъ и народнымъ преданіямъ; но ихъ объяснения высказаны отрывочно, въ отношеніи къ отдѣльнымъ словамъ и такъ завиты въ нити стороннихъ, стоящихъ въ контекстѣ, предписаний, что изъ нихъ трудно вывести представленіе объ общемъ смыслѣ книги Пѣснь Пѣсней. Самымъ выдающимся между ними толкователемъ Пѣсни Пѣсней былъ рабби Акиба, который внесъ истолковательно-аллегорическій элементъ въ греческій переводъ Пѣсни Пѣсней (Акилы) и которому принадлежитъ то толкованіе книги, которое установилось въ таргумѣ и господствуетъ въ синагогѣ до настоящаго времени. Для того, чтобы судить о достоинствѣ и значеніи этого толкованія, необходимо обратить вниманіе на тѣ побужденія, которыя вызвали Акибу на истолкованіе Пѣсни Пѣсней и сообщили ему именно тотъ а не другой характеръ. Кемпфъ, одинъ изъ самыхъ послѣднихъ критиковъ Пѣсни Пѣсней (Das hoheLied, Einleitung, XXXYII), выставляетъ на видъ эгоистическія побужденія р. Акибы, заставившія его взять подъ свою защиту объясненіе Пѣсни Пѣсней въ духовномъ смыслѣ и имѣвшія основаніе въ особенныхъ обстоятельствахъ его жизни. Состоя въ своей молодости пастухомъ богатаго патриція Калба Сабуа, Акиба успѣлъ снискать расположенность его прекрасной дочери Рахили. Но такъ какъ для простаго пастуха этотъ союзъ былъ невозможенъ, то мудрая Рахиль совѣтуетъ своему возлюбленному образовать себя и для того поступить въ школу Гамаліила, и на содержаніе его во время ученія посылаетъ ему деньги. Между тѣмъ руки Рахили ищутъ богатые женихи; она отказываетъ и тѣмъ возбуждаетъ подозрѣніе отца и наконецъ открываетъ свою тайну. Разгнѣванный отецъ отнимаетъ у дочери средства поддерживать пастуха. Рахиль обрѣзываетъ свои роскошные волосы, продаетъ ихъ за высокую сумму, которую и отсылаетъ Акибѣ. Наконецъ Акиба поглощаетъ всѣ сокровища знанія и самъ становится во главѣ школы, которая видитъ въ немъ замѣчательнаго учителя. Тогда уже не трудно было склонить отца къ согласію на бракъ, и Акиба и Рахиль стали счастливѣйшею парою. "Не удивительно, говоритъ Кемпфъ, что Акиба задумывался надъ книгою Пѣснь Пѣсней, находя въ ней таинственное изображеніе обстоятельствъ своей собственной жизни и своихъ отношеній. Суламита Пѣсни Пѣсней возставала предъ нимъ какъ образъ его Рахили; пастухь Пѣсни Пѣсней былъ самъ онъ Акиба; богатый царь, изображаемый въ Пѣсни Пѣсней, были тѣ знатные искатели руки Рахили, которыхъ она пренебрегла изъ любви къ нему; грозные братья Суламиты были образомъ отца Рахили". Оставалось Кемпфу сдѣлать еще одинъ только шагъ, чтобы признать, что Пѣснь Пѣсней и написана съ цѣлію воспѣть счастливый бракъ Акибы съ Рахилью, что Акиба названъ въ пѣсни Соломономъ за свою мудрость и что написаніе книги принадлежитъ если не самому Акибѣ, то одному изъ его учениковъ, которыхъ у него было не менѣе 24,000. Жаль только, что весь этотъ эпизодъ изъ жизни Акибы не болѣе какъ сказка. Мало того, есть прямыя свидѣтельства, что поводомъ къ занятію изъясненіемъ Пѣсни Пѣсней для Акибы было именно его противодѣйствіе подобнымъ взглядамъ на Пѣснь Пѣсней, которые онъ находилъ совершенно недостойными священной книги. Дѣло въ томъ, что хотя въ то время всѣ чувствовали необходимость объясненія Пѣсни Пѣсней въ духовномъ смыслѣ, но самое это объясненіе проводили не рѣдко весьма свободно, въ приложеніи къ обстоятельствамъ частной жизни, вслѣдетвіе чего духовное пониманіе книги принимало матеріальный и свѣтскій оттѣнокъ. Нѣкоторые считали Пѣснь Пѣсней аллегоріею брака и декламировали стихи изъ нея, какъ греческія гимепеи, на брачныхъ пиршествахъ. Въ одномъ мѣстѣ мишны (Aboda zara 11, 4) разсужденіе о Пѣснь Пѣсней вводится въ главу о винѣ, сырѣ и молокѣ, какъ о предметѣ составляющемъ принадлежность трапезы. Рабби Акиба энергически протестуетъ противъ такого свободнаго отнишенія къ Пѣснь Пѣсней оскорбляющаго ея каноническое достоинство. "Если другія св. книги суть святое, то Пѣснь Пѣсней есть святое святыхъ", говорить онъ въ мишнѣ (lad. 3, 5); другими словами: Пѣснь Пѣсней ни тоже, что дворъ храма, доступъ къ которому всякому открытъ: она - самое святое святыхъ, т.е. также недоступна частнымъ и мелкимь объясненіямъ, какъ недоступна была сокровеннѣйшая часть святилища. Въ другомъ мѣстѣ рабби Акибѣ приписывается такая угроза за неблагоговѣйное отношеніе къ Пѣсни Пѣсней: "кто распѣваетъ schir-ha-scliirim какъ поются гименеи, тотъ не будетъ имѣть части въ будущей жизни" (Toc.Sanh. X II) [14]. Собственное направленіе Акибы въ толкованіи Пѣсни Пѣсней было другое, высшее и таинственное, безъ сомнѣніи въ своей сущности основывавшееся на самомъ благочестивомъ преданіи, хотя и на немъ легла печать политическаго положенія іудеевъ того времени. Извѣстно, что іудейския интеллигенція того времени чаяла народнаго освобожденія отъ власти римлянъ и возвращенія дней Маккавеевъ. Насколько самъ Акиба, былъ проникнутъ вѣрою въ возможность этого освобожденія, можно судить изъ того, что когда извѣстный Симонъ баръ-Кохба поднялъ знамя возстанія противъ римлянъ, рабби Акиба объявилъ его вь народѣ мессіею, участвовалъ ближайшимъ образомъ самъ въ его 2,5-лѣтнемъ царствованіи, за что и былъ казнень Адріаномъ. При такомъ своемъ личномъ настроеніи, Акиба не могъ не направлять и свое ученіе къ возбужденію и подъёму народнаго духа въ предстоявшемъ сверженіи иноземнаго ига, особенно же къ возбужденію своихъ учениковъ, которые одни могли образовать армію въ 24,000 человѣкъ. Въ этомъ отношеніи особенное вниманіе Акибы обратила на себя Пѣснь Пѣсней, какъ по своему таинственному характеру, такъ и потому, что она еще не имѣла общепринятаго школьнаго объясненія, и, слѣдовательно, легко могла быть понята въ новомъ, вызванномъ обстоятельствами, объясненіи, или точнѣе въ новомъ примѣненіи древняго традиціоннаго объясненія, особенно когда оно исходило отъ лица авторитетнаго учителя. Новое объясненіе Акибы дѣлало Пѣснь Пѣсней побѣдною пѣснію Израиля надъ врагами древними и новыми и хвалою Іеговѣ, возлюбившему народъ израильскій больше всѣхъ народовъ міра и готовому возстать вмѣстѣ съ своимъ народомь; слова любви, звучащія въ Пѣсни Пѣсней, превратились въ грозныя отношенія евреевъ къ египтянамъ, вавилонянамъ, Гогу и Магогу, въ бранные крики и звуки народнаго торжества среди даруемыхъ Іеговою побѣдъ. Такъ какъ во всей дальнѣйшей исторіи евреи остались въ томъ же состояніи вѣчной зависимости и вѣчнаго чаянія освобожденія, то и вложенный Акибою въ Пѣснь Пѣсней, возбужденно-политическій смыслъ остался для всего почти послѣдующаго времени въ синагогѣ неизмѣннымъ, подобно тому какъ остались неизмѣнными многія опредѣленія древнихъ раввиновъ, повидимому имѣвшія временное значеніе въ виду вызвавшихъ ихъ исключительныхъ обстоятельствъ римскаго порабощенія. Ореолъ, окружившій имя Акибы въ дальнѣйшихъ сказаніяхъ (по раввинской легендѣ Акиба принадлежитъ къ числу четврехъ праведниковъ входивщихъ въ рай при жизни), не мало способствовалъ закрѣпленію его толкованій аллегоріи Пѣсни Пѣсней въ народной памяти.
Когда мы говоримъ о новомъ способѣ политическаго объясненія Пѣсни Пѣсней внесеннаго рабби Акибою, мы имѣемъ въ виду тѣ толкованія, которыя сохранились въ образовавшихся подъ вліяніемъ ученія Акибы и его школы древнѣйшихъ документахъ спекулятивныхъ доктринъ іудейства, мидрашахъ: Сифра, Сифре и Мехильта, относящихся къ ІІІ вѣку по Р. Хр., но по своему матеріалу несравненно болѣе древнихъ, а потомъ толкованія того же направленія встрѣчающіяся въ талмудахъ, и особенно въ таргумѣ, представляющемъ крайнее развитіе акибовскаго направленія въ толкованіи. Въ первыхъ документахъ впрочемъ объясненія Пѣсни Пѣсней приводятся только мимоходомъ. Напр., въ Сифра (Schmini hal. X V , XVI) затрогиваетси мѣсто Песн. 3:11, говорящее о бракосочетаніи царя Соломона и о вѣнчаніи его его матерью, и объясняется въ томъ смыслѣ, высказанное что Соломонъ есть царь мира, т. е. тотъ, который въ состоянии возвратить миръ порабощенному народу (Баръ-Кохба?), что мать вѣнчающая Соломона есть еврейская нація, которая возвела на престолъ царя мира (такою матерію въ исторіи Баръ-Кохбы былъ помазавшій его рабби Акиба) и что бракосочетаніемъ было сверхъестественное покровительство единенію израильскаго царя и народа и чудеса, проистекавшія отъ святилища. Мехильта (Beschallach sect. 2) прибавляетъ, что Израиль названъ въ П. Пѣсней прекрасною невѣстою, потому что онъ дѣйствительно прекрасенъ въ томъ видѣ, какой ему данъ закономъ Іеговы, что хотя Израиль можетъ подпасть чужеземному игу, но онъ всегда можетъ быть освобожденъ силою своей вѣры (Амана) въ Іегову, который есть возлюбленный Израиля и котораго онъ любитъ до смерти (על מות до смерти, — корректурное чтеніе слова עלמות дѣвицы, напоминающее чтеніе Акилы или Акибы: безъ смерти אל מות. Такому объясненію П. Пѣсней Мехильта (Во,sect.5) приписываетъ традиціонную древность, въ томъ смыслѣ, что его сущность заимствована школою Акибы изъ первобытнаго преданія. Такою же похвальною пѣснію еврейскому народу и его закону, имѣющею цѣлью возбужденіе его отъ нравственнаго и политическаго усыпленія, является Пѣснь Пѣсней и въ талмудахъ, съ примѣсью къ ея объяснёнію новаго, свойственнаго талмудическимъ учителямъ элемента, состоящаго изъ игры словъ, параболъ, сравненій и проч. (іерус. Berach. 12, 2. bab. Sanh. 20, 2 и друг.). Что же касается буквальнаго пониманін Пѣсни Пѣсней, то въ талмудѣ о немъ дается знать только слегка, что оно существовало какъ незаконное и непринятое, безъ поясненія въ чемъ именно оно состояло и кто были его авторы. Замѣчательно, что и позднѣйшія раввинскія объясненія П. Пѣсней въ буквальномъ смыслѣ всегда были анонимныя.
Возбужденное рабби Акибою таинственное пониманіе П. Пѣсней, общепринятое въ періодъ мишны и талмуда, свое полное выраженіе нашло въ таргумѣ. Что таргумъ на книгу П. Пѣсней есть сумма талмудическихъ объясненій этой книги, можно видѣть изъ того, что во многихъ мѣстахъ онъ прямо пользуется выраженіями талмуда, приводитъ его сказанія, сентенціи и проч. Напр. в Песн. 1:11 говорится о 49 способахъ объясненія закона соотвѣтственно Sanh., 99 а; 4, 3 в Песн. 4:3 приводится типическое сравненіе человѣка исполненнго добродѣтелей съ гранатовымъ яблокомъ по Вerach. 57, а: в Песн. 7:2 изображается зала синедріона расположенная амФитеатромъ по Chullin 5, а. Изъ другихъ представленій таргума, навѣянныхъ талмудическою агадою, можно указать левіафана, вино хранимое отъ созданія міра, подземные пути, которыми умершіе переходятъ въ Палестину, таинственное имя, schem hamporasch и др. По такой зависимости таргума отъ талмуда, который здѣсь даже и прямо называется по имени, какъ уже извѣстный во всей цѣлости (Песн. 1:2), а также по упомиминанію въ немъ о магометанахъ (Песн. 6:8), изданіе таргума въ нынѣшнемъ его видѣ должно быть отнесено къ VII вѣку; такъ какъ при этомъ его лексическія и грамматическія образованія свойственны только іерусалимскимъ таргумамъ, то и его изданіе пріурочиваютъ къ Палестинѣ (Geiger, Nachgel. Schriften, IV, 111). Что касается характера толкованія Пѣсни Пѣсней въ таргумѣ, то оно ведется особеннымъ способомь, технически называемымъ асмахта (прислоненіе), по которому библейскій текстъ разсматривается только какъ мнемоническое средство для запечатлѣнія въ памяти вѣровыхъ положеній, которыя въ данное время въ особенности хотѣли провести въ сознаніе народа, хотя бы они не имѣли никакого отношения къ разсматриваемому библейскому мѣсту. Если взять отдѣльно какой нибудь стихъ таргума Пѣсни Пѣсней, то изъ его общей мысли никакъ нельзя узнать какому мѣсту основнаго текста онъ соотвѣтствуетъ. Толкователь такъ погруженъ въ свои собственныя мысли, что забылъ, что имѣетъ дѣло съ аллегоріею, которую онъ долженъ объяснить; онъ совершенно игнорируетъ текстъ и считаетъ достаточнымъ, если въ его рѣчи, совершенно независимой по содержанію, случайно повторятся одно два слова, стоящія въ текстѣ, и сообщатъ ему асмахту, кажущуюся точку опоры въ текстѣ. Другими словами: здѣсь не толкованіе служитъ тексту и имѣетъ въ виду его объясненіе, а наоборотъ текстъ безусловно зависитъ отъ толкованія и поглощается имъ [15]. Начинаясь хвалою Іеговѣ, давшему Израилю письменный и устный законъ и возлюбившему Израиля больше всѣхъ 70 народовъ (число 70 каббалистически выводится изъ יין вино); таргумъ воспроизводитъ въ полусказочномъ видѣ почти всю древнееврейскую исторію, дѣлая видъ, что онъ говоритъ въ порядки текста, хотя переходъ отъ стиха къ стиху можетъ быть замѣченъ въ немъ только при помощи случайной асмахты. Авторъ таргума видитъ какъ Израиль выходитъ изъ Египта, приходитъ къ Синаю, получаетъ законъ и говоритъ: будемъ радоваться о тебѣ בך (такъ какъ въ цифирномъ значеніи эти буквы даютъ 22, то здѣсь разумѣются 22 буквы библейскаго алфавита). Служеніе золотому тельцу дѣлаетъ евреевъ черными какъ эфіопляне. Не смотрите на меня, что я смугла (асмахта, указывающая, что таргумистъ вошелъ въ область 6-го стиха 1-й гл.) Песн. 1:6, говоритъ еврейская націи другимъ народамъ, это обожгло меня солнце, которому я служила (золотой телецъ). Далѣе изображается заступничество Мойсея за народъ, завоеваніе Ханаана, построеніе и освященіе храма, служеніе священниковъ и первосвященника, нашествіе Навуходоносора и вавилонскій плѣнъ (указаніе на плѣнъ таргумъ находитъ въ словахъ невѣсты: я сплю, Песн. 5:2, 2) дѣятельность пророковъ, возвращеніе плѣнныхъ при Ездрѣ, Нееміи и Зоровавелѣ, великій синедріонъ, раввинскія академіи, войны Маккавеевъ за свободу, плѣнъ Едомскій (римскій), война Гога и Магога и конечное освобождение евреевъ чрезъ Мессію, сына Давидова и Мессію, сына Ефремова [16].
Для болѣе полнаго понятія о духѣ и смыслѣ толкованія Пѣсни Пѣсней въ таргумѣ приводимъ изъ него нѣсколько выдержекъ. Вотъ какъ объясняетъ таргумъ первый стихъ (первой главы) Песн. 1:1 или надписаніе книги, выбирая асмахтою для себя, слово Schirim, т. е. (многія) пѣсни. "Пѣсни и хвалы, которыя изрекъ Соломонъ, пророкъ, царь израильскій, Духомъ святымъ, предъ Владыкою всего міра, Іеговою. Десять пѣсней было изречено въ этомъ мірѣ, но пѣснь Соломона прекраснѣе всѣхъ ихъ. Первую пѣснь изрекъ Адамъ въ то время, когда ему было отпущено его согрѣшеніе; когда наступилъ день субботний, онъ отверзъ уста свои и воспѣлъ псаломъ дня субботы (Пс. 92). Вторую пѣснь воспѣлъ Мойсей съ сынами Израиля въ то время, когда Владыка міра раздѣлилъ Чермное море. Третью пѣснь воспѣлъ Мойсей, когда пришло время отрѣшиться ему отъ сего міра... Пятую пѣснь воспѣлъ Іисусъ, сынъ Нуна, во время сраженія въ Гаваонѣ, когда стояли неподвижно солнце и луна въ теченіи 36 часовъ. Шестую пѣснь воспѣли Варакъ и Деввора въ день, когда предалъ Іегова Сисару и войско его въ руки сыновъ Израиля... Седьмую пѣснь воспѣла Анна въ день, когда Іегова даровалъ ей сына... Восьмую пѣснь воспѣлъ Давидъ, царь израильскій, за всѣ чудеса, которыя Іегова совершилъ съ нимъ (Пс. 18). Девятую пѣснь воспѣлъ Соломонъ, царь израильскій, Духомъ святымъ, предъ Владыкою всей земли (Пѣснь Пѣсней). Десятую пѣснь еще воспоютъ израильтяне, когда возвратятся изъ своего нынѣшняго плѣна, какъ объ этомъ предрекаетъ Ис. 30:29: "въ то время у васъ будутъ пѣсни"... Стихъ второй Песн. 1:2 избираетъ для себя асмахтою въ текстѣ слово цѣлуетъ. "Сказалъ Соломонъ пророкъ: благословенно имя Іеговы, который далъ нам законъ рукою Мойсея, писца великаго, на двухъ каменныхъ скрыжаляхъ и говорилъ съ нами лицомъ къ лицу, какъ человѣкъ, который цѣлуетъ друга своего, по силѣ любви своей, которою онъ возлюбилъ насъ больше семидесяти народовъ". Стихъ третій Песн. 1:3, асмахта: елей разлитый. "Громомъ чудесь твоихъ и силъ твоихъ, которыя Ты совершилъ народу дома Израилева, потрясены всѣ народы, слышавшіе вѣсть о силахъ твоихъ и знаменіяхъ твоихъ, и имя твое святое услышано по всей землѣ; оно лучше елея возліянія, которое возливалось на царей и священниковъ..." Стихъ седьмой Песн. 1:7, асмахта: въ полдень, между стадъ: "Когда пришло время Мойсею, пророку, отрѣшиться отъ міра сего, онъ сказалъ Іеговѣ: мнѣ открыто Тобою, что народъ сей будетъ грѣшить и пойдетъ въ плѣнъ; нынѣ же покажи мнѣ какъ онъ будетъ жить и управляться между народами, законы которыхъ невыносимѣе жара и зноя солнечнаго въ полдень, во время возмущенія Тамуза (іюнь), и почему имъ назначено скитаться между стадами сыновъ Исава и Измаила, которые союзниками Тебѣ могутъ выставить только своихъ идоловъ". Стихъ восьмой Песн. 1:8, асмахта: козлы, пастыри. "Тогда святый и благословенный сказалъ Мойсею пророку: синагога, которая подобна прекрасной дѣвицѣ, и которую возлюбила душа моя, будетъ ходить въ путяхъ благочестія и руководить поколѣнія сыновъ твоихъ, подобныхъ молодымъ козламъ, чтобы они ходили въ домъ молитвы и въ домъ мидраша (школу), за что они будутъ сохранены въ плѣненіи, пока будетъ посланъ имъ царь Мессія; онъ приведетъ ихъ во святилище ихъ, которое есть храмъ, который построятъ имъ Давидъ и Соломонъ, пастыри ихъ". Глава восьмая, стихъ первый Песн. 8:1. "Въ то время откроется обществу Израиля царь Мессія и скажутъ ему сыны Израиля: будь намъ братъ (асмахта), взойдемъ вмѣстѣ съ тобою въ Іерусалимъ и будемъ сосать (асмахта) постановленія закона... Я приведу тебя, царь Мессія, и введу въ домъ святилища моего и ты будешь учить меня [17] бояться Бога и ходить въ путяхъ Его; тамъ мы вкусимъ трапезу и будемъ пить вино старое, сокрытое въ гроздахъ своихъ отъ созданія міра и ѣсть гранатовыя яблоки, созрѣвшія въ раю сладости". Стихъ третій Песн. 8:3. "И сказало общество Израиля: я выше всѣхъ народовъ, потому что я навязываю филактеріи на лѣвую руку и голову, и мезуза прибита у меня къ правой сторонѣ двери, чтобы демоны не могли вредить мнѣ". Стихъ четвертый Песн 8:4. "И сказалъ царь Мессія: заклинаю вась, народъ мой, домъ Израиля: зачѣмъ вы возстаете преждевременно противъ народовъ земли и желаете освободиться отъ состоянія плѣна? зачѣмъ вы затѣваете войну противъ войскъ Гога и Магога? Подождите немного, пока будутъ истреблены народы, которые приходили воевать на Іерусалимъ, тогда вспомнитъ васъ Владыка міра и возжелаетъ спасенія вашего". Стихъ пятый Песн. 8:5. "И сказалъ пророкъ Соломонъ: когда придетъ время воскреснуть мертвымъ, тогда разступится гора Елеонская и изъ ея нѣдръ выдутъ всѣ умершіе Израиля, и всѣ благочестивые, которые умерли въ странѣ плѣна, пройдутъ тернистымъ путемъ подъ землею, и выдутъ горою Елеонскою; нечестивые же, которые умерли и погребены въ землѣ израильской, будутъ извержены изъ нея". Стихъ шестой Песн. 8:6. "Скажутъ сыны Израиля: положи насъ какъ печать на сердце, чтобы не подвергаться намъ болѣе плѣну"... Стихъ седьмой Песн. 8:7. "И сказалъ Владыка міра: если соберутся всѣ народы и всѣ цари земли, они не смогутъ одолѣть васъ и истребить васъ съ лица земли; тотъ же израильтянинъ который, живя въ плѣну, отдасть все богатство дома своего за мудрость (въ текстѣ: за любовь, - объясненіе согласное съ книгою Премудр.), вдвойнѣ получитъ въ будущемъ вѣкѣ". Стихъ четырнадцатый Песн. 8:14. "Тогда скажутъ старѣйшины дома Израилева: бѣги возлюбленный мой, Владыка міра, съ сей земли оскверненной, и пусть на небесахъ небесъ живетъ величіе Твое! но въ день бѣдствія, когда мы будемъ молиться предъ Тобою, будь подобенъ сернѣ, которая, во время сна, одинъ глазъ закрываетъ, а другимъ не перестаетъ смотрѣть, или оленю, который убѣгая смотритъ назадъ; такъ и Ты наблюдай и спасай насъ до того дня, когда благоугодно будетъ Тебѣ ввести насъ на гору Іерусалимъ, гдѣ принесутъ Тебѣ священники воню благоуханій".
Какъ трудилась еврейская мысль надъ объясненіемъ Пѣсни Пѣсней отъ седьмаго до девятаго вѣка, можно видѣть въ мидрашѣ на эту книгу, носящемъ названіе midrasch Canticum, midrasch schir-ha-schirim, midrasch chasita (no начальному слову мидраша), и въ нынѣшнемъ своемъ видѣ принадлежащемъ первой половинѣ IX вѣка. Мидрашъ Пѣсни Пѣсней состоитъ изъ введенія и того, что въ то время считалось объясненіемъ. Введеніе занимается главнымъ образомъ писателемъ книги, Соломономъ, характеризуя его не только на основаніи библейскихъ историческихъ свидѣтельствъ, но и другихъ сказаній совершенно легендарнаго свойства; проводить остроумную параллель между нимъ и Давидомъ и прославляетъ его литературныя произведенія, Пѣснь Пѣсней, Когелетъ и Притчи, въ которыхъ Соломонъ первый ввелъ въ употребленіе догму (сравненія и метафоры). Но даже между совершенными произведеніями Соломона Пѣснь Пѣсней выступаетъ какъ произведеніе наиболѣе совершенное, - въ какомъ смыслѣ мидрашъ обьясняетъ надписаніе ея, и называетъ ее мегиллою совершенною מסויימה, мегиллою запечатанною חתומה. Временемъ написанія Пѣсни Пѣсней мидрашъ считаетъ старческій возрастъ Соломона, потому что "только въ старости Соломонъ былъ исполненъ св. Духа". (По другому древнееврейскому преданію. Пѣснь Пѣсней есть юношеское произведеніе Соломона). За введеніемъ мидраша слѣдуетъ объясненіе Пѣсни Пѣсней, въ сущности не отличающееся отъ объясненій таргума, обнимающее всю гражданскую и религіозную жизнь еврейскаго народа, поколику выражается въ ней завѣтъ Бога съ Авраамомъ, все ветхозавѣтное ученіе и весь свящ. канонъ, — при чемъ мидрашъ заставляетъ Пѣснь Пѣсней свидѣтельствовать о самой себѣ. "Рядъ перловъ это - пять книгъ Мойсея; шнуръ дргоцѣнныхь камней это - пророки; золотыя подвѣски это - агіографы; серебряныя крапинки это — сама Пѣснь Пѣсней (Midr. Gant. 1, 10; 11)". Независимо отъ аллегорическихъ объясненій, мидрашъ входитъ не рѣдко въ грамматическія и масоретскія объясненія, остроумныя сопоставленія словъ на основаніи ихъ созвучія, и всю разсматриваемую книгу дѣлитъ на три группы пѣсней, стараясь это тройство доказать гомилетически (1, 1). Хотя объясненіе идетъ въ порядкѣ текста, но послѣдній служитъ для него только какъ асмахта, какъ medium для собранія во едино разнородныхъ цвѣтовъ агады, принадлежащихъ различнымь временамъ. Нужно прибавить, что вся эта амальгама содержанія мидраша проникнута глубокимъ религіознымъ чувствомъ и вѣрою вь скорое открытіе мессіанскаго времени (особенно въ заключеніи), и не опускаетъ изъ виду возгрѣвать патріотическое народное чувство, которому заставилъ служить Пѣснь Пѣсней рабби Акиба. Мидрашъ повторяетъ и нѣкоторыя изъ частнѣйшихъ традицій школы Акибы въ отношеніи къ переводу Пѣсни Пѣсней, напр. Песн. 1:3 слово עלמות раздѣляетъ на два слова אל מות (какъ Акила). Но опираясь, съ одной стороны, на предшествующихъ объясненіяхъ книги Пѣсни Пѣсней, мидрашъ Cant., съ другой стороны, самъ служитъ источникомъ іудейской символики для позднѣйшаго времени. (См. Chodowsky, Observationes criticae in midrasch Schir-ha-schirim).
Въ десятомъ вѣкѣ синагога обогатилась еще однимъ замѣчательнымъ толкованіемъ на книгу Пѣснь Пѣсней, носящимъ имя Саадіи (хотя нѣкоторые критики оспариваютъ подлинность этого происхожденія). Толкованіе предваряется введеніемъ, начинающимся словами: "благословенно Имя прославленное, Творецъ, сидящій на облакахъ, пріемлющій благодаренія и прославленія отъ праведниковъ, хотя Онъ и превыше всѣхъ славословій и пѣсней". Какъ во введеніи въ таргумъ говорится о девяти пѣсняхъ, составляющихъ девять ступеней, приводящихъ на высоту Пѣсни Пѣсней, такъ и здѣсь говорится о девяти голосахъ или мелодіяхъ, указанныхъ въ надписаніяхъ псалмовъ и приводившихъ къ высокой мелодіи Пѣсни Пѣсней. Что Соломонъ долженъ былъ написать много высокихъ ритмическихъ произведеній, Саадія выводитъ изъ того, что 1Цар. 5:10 мудрость Соломона сопоставляется съ мудростію bnej kedem или арабовъ, а между тѣмъ мудрость арабовъ необходимо выражается въ ритмѣ и созвучіи. Книга же П. Пѣсней въ этомъ отношеніи даже между произведеніями Соломона занимаетъ первое мѣсто, и написана въ дни юности Соломона, представляя противоположность книгѣ Екклезіастъ, книгѣ аскета, написанной въ преклонныхъ лѣтахъ царя Соломона. Чтеніе П. Пѣсней споспѣшествуетъ временному и вѣчному благу человѣка. Самое толкованіе П. Пѣсней у Сандіи вполнѣ основано на таргумѣ. Подъ возлюбленнымъ П. Пѣсней нужно разумѣть только Бога, а подъ обстоятельствами описанными въ ней - всю израильскую исторію отъ выхода евреевъ изъ Египта до времени Мессіи. Пѣснь Пѣсней у Саадіи является хвалебнымъ гимномъ Іеговѣ за Его божественное промышленіе о своемъ народѣ, которое Онъ обнаруживаетъ въ собраніи разсѣянныхъ евреевъ и возвращеніи ихъ въ обѣтованную землю. Въ частности Саадія раздѣляетъ книгу П.Пѣсней на три части по тремъ грамматическимъ временамъ. Тѣ стихи, которымъ Соломонъ придалъ форму прошедшаго времени, говоритъ Саадія, относятся къ временамъ предшествовавшимъ Соломону, отъ выхода евреевъ изъ Египта до построенія храма. Тѣ стихи, въ которыхъ писатель изображаетъ настоящее, относятся къ 4 плѣненіямъ. Третью партію П. Пѣсней представляютъ мѣста съ будущимъ временемъ, относящіяся къ возвращенію народа изъ четырехъ плѣненій. Въ своемъ объяснении Саадія предполагаетъ существованіе нѣкоторыхъ другихъ толкованій; напр., при объясненіи Песн. 2:7 онъ замѣчаетъ, что одни это мѣсто относятъ къ небесному воинству, другіе къ патріархамъ, третьи къ священникамъ и народу. О толкованіи всей вообще книги П. Пѣсней Саадія говоритъ въ первыхъ строкахъ своего комментарія: "знай братъ мой, что есть различная объясненія этой книги, и это не могло быть иначе, потому что П. Пѣсней подобна замку, отъ котораго ключь потерянъ; одни утверждаютъ, что она относится къ царству израильскому, другіе - къ закону, третьи - ко временамъ Плѣна, четвертые къ Мессіи". Но всѣ эти "другія толкованія" очевидно стоятъ на томъ же таинственномъ пониманіи П. П. и даже не предетавляютъ отдѣльныхъ фракцій толкованія, въ сущности соглашаясь вполнѣ съ толкованіемъ Саадіи. Вообще же, въ теченіе первыхъ десяти вѣковъ по Р. Хр., синагога не только держалась таинственнаго пониманія П. Пѣсней, но и такое пониманіе считала единственнымъ и утвержденнымъ независимо отъ внѣшней стороны аллегоріи. Что высшій духовный смыслъ долженъ быть приспособленъ къ буквальному и выходить изъ него, какъ изъ своего основанія, на это, повидимому, никто не обращалъ вниманія (многимъ даже буквальный смыслъ былъ неизвѣстенъ, какъ содержавшійся въ тайнѣ), хотя по отношенію къ другимъ священнымъ книгамъ у талмудистовъ было установлено прочное начало, по которому какимъ бы аллегорическимъ образомъ ни было объясняемо слово Божіе, его внѣшній простой смыслъ чрезъ это не теряется (Sabbath, 63).
Только начиная съ XI вѣка герминевтическія еврейскія школы въ Германіи, Франціи и Испаніи, оставаясь вѣрными высшему духовному значенію Пѣсни Пѣсней, въ кругъ разсмотрѣнія ближайшимъ образомъ вносятъ внѣшній видъ ея аллегоріи и начинаютъ раздѣлять буквальное и таинственное пониманіе книги въ нынѣшнемъ смыслѣ. Между наиболѣе авторитетными экзегетами этого времени, занимавшимися книгою Пѣснь Пѣсней, нужно указать слѣдующихъ. 1) Раши (Соломонъ-бенъ-Исаакъ), во второй половинѣ XI вѣка. Обративъ вниманіе на чтеніе П. П., на значеніе многихъ темныхъ ея словъ съ филологической точки зрѣнія и устанавливая внѣшній смыслъ П. Пѣсней, lepi hapschat, Раши ясно отличаетъ отъ этого буквальнаго смысла другой, восполняющій его, высшій смыслъ, lepi dogma. Сущность послѣдняго смысла состоитъ въ томъ, что на мѣстѣ Соломона земнаго и связанныхъ съ нимъ въ П. Пѣсней земныхъ отношеній долженъ подразумѣваться Соломонъ небесный въ свойственной ему средѣ небесныхъ отношеній, и такимъ образомъ книга П. П. должна быть признана похвальною пѣснію Іеговѣ отъ лица всего еврейскаго общества. 2) Рашбамъ (Самуилъ-бенъ Меиръ), внукъ Раши, стоить на той же почвѣ что и его дѣдъ. Значительно распространяясь въ видахъ разъясненія внѣшней оболочки П. П., пріискивая аналогіи для нея въ разныхъ пастушескихъ пѣсняхъ и современныхъ обычаяхъ, напр., въ обычаѣ хранить локонъ любимой женщины, подробно развивая намѣченныя въ П. П. картины природы, напр., картину весны и проч., Рашбамъ тѣмъ не менѣе выводитъ заключеніе, что П. П. есть не что иное, какъ антифонная пѣснь между Израилемъ и Богомъ и имѣетъ цѣлію указать предстоящія народу страданія. Но особенное значеніе имѣютъ 3) объясненія Абенъ-Ездры (XII вѣка) изъ Гранады, за которымъ послѣдующее время признало авторитетъ геніальнаго толкователя св. Писанія. Какъ онъ взглянулъ на содержаніе Пѣсни Пѣсней? Новѣйшіе изслѣдователи, КемпФъ (Hohelied Emletung, XXXI) и Гретцъ (Schirha-schirim, 119) причисляютъ Абенъ-Ездру къ защитникамъ единственно буквальнаго пониманія П. П. Если Абенъ-Ездра указываетъ духовное пониманіе, то, по мнѣнію названныхъ изслѣдователей, онъ это дѣлаетъ не по убѣжденію, а для благовидности, чтобы не возбудить преслѣдованій синагоги. Это не вѣрно. Безъ аллегорическая объясненія Абенъ-Ездра не могъ представить Пѣсни Пѣсней, которая, по его мнѣнію, написана какъ mashal. Впрочемъ комментарий Абенъ-Ездры на Пѣснь Пѣсней представляетъ трудъ сложный и систематическій, обнимающій всѣ стороны книги и подраздѣляется на три части: 1) о значеніи отдѣльныхъ выраженій П. Пѣсней, которыя онъ объясняетъ главнымъ образомъ снесеніемъ ихъ съ арабскими корнями (перечень наиболѣе удачно объясненныхъ словъ Пѣсни Пѣсней изъ грамматико-лексикографическаго аппарата Абенъ-Ездры можно видѣть у Зальфельда, Das Hohelied bei den judischen Erklаrern des Mittelalters, 65). 2) Вторая часть комментарія Абенъ-Ездры резюмируетъ сущность буквальнаго смысла Пѣсни Пѣсней, не совсѣмъ яснаго вслѣдствіе діалогической формы изложенія. Одна пастушка, молодая, едва вышедшая изъ дѣтскаго возраста, влюблена въ одного пастуха, котораго она случайно увидѣла и котораго она предпочитаетъ не только другимъ простымъ пастухамъ, но и самому царю; пастухъ платитъ ей взаимностію. Они имѣютъ свиданія въ виноградникѣ, но эти свиданія прерываются съ наступленіемъ зимы, въ теченіе которой пастушка - невѣста мечтаетъ о своемъ женихѣ и ищетъ его. Свидѣвшись снова, влюбленные уговариваются устроить ночное свиданіе. Пастухъ явился - но невѣста раздумываетъ пустить его, и когда наконецъ отворила ему свою дверь, пастуха уже не было. Послѣ долгихъ исканій она находитъ своего друга опять; тутъ они хвалять другъ друга и выражаютъ желаніе быть неразлучными. 3) Третья часть комментарія Абенъ-Ездры даетъ духовное пониманіе П. П. въ духѣ таргума и мидраша, представляющее compendium всей еврейской исторіи отъ Авраама до Мессіи: жизнь патріархальная, прибытіе и выходъ изъ Египта, законодательство Мойсея, занятіе Ханаана, построеніе храма, плѣненіе 10 колѣнъ, вавилонскій плѣнъ, возвращеніе въ Палестину, порабощеніе іудеевъ сирійцами, успѣхи Маккавеевъ, римское порабощеніе и будущее возстановленіе еврейской націи, - всѣ эти факты, по мнѣнію Абенъ-Ездры, завиты въ аллегорію Пѣсни Пѣсней какъ ея духовное значимое. Изъ этой третьей части комментария легко видѣть, какъ поспѣшно зачисленъ Абенъ-Ездра у Гретца и Кемпфа въ число защитниковъ исключительно буквальнаго пониманія Пѣсни Пѣсней. Если во второй части или, какъ выражается самъ Абенъ-Ездра, во второмъ шагѣ толкованія онъ касается буквальнаго смысла, то это было необходимо даже въ интересахъ духовнаго пониманія, которое не можетъ быть яснымъ до тѣхъ поръ, пока не будетъ разъяснена внѣшняя форма аллегоріи. Что же касается собственно духовнаго пониманія книги, то оно проведено у Абенъ-Ездры еще шире чѣмъ въ таргумѣ и съ такою прямотою и искренностію [18], которыя не допускаютъ и мысли о какой либо "игрѣ въ прятки съ синагогою" (Гретцъ). Одно только отступленіе отъ преданія допускаетъ Абенъ-Ездра, именно когда возбуждаетъ подозрѣніе противъ происхожденія книги отъ Соломона. Хотя онъ не говоритъ этого прямо, но такая мысль предполагается въ той ироніи, съ которою у Абенъ-Ездры выражаются о Соломонѣ и его дворѣ женихъ и невѣста. "Твое общество доставляетъ мнѣ больше удовольствія, чѣмъ пребываніе съ Соломономъ въ его чертогахъ", говоритъ дѣвица. "Соломонъ имѣетъ 60 женъ и 80 наложницъ, но онъ не имѣетъ ни одной подобной тебѣ", говоритъ пастухъ невѣстѣ. Читателю комментарія давалось право заключать, что подобныхъ выраженій о себѣ самомъ Соломонъ не могъ допустить, хотя бы то въ несобственномъ смыслѣ. Впрочемъ синагога закрывала глаза на то, что между строкъ можно было находить въ комментаріѣ Абенъ-Ездры и не обинуясь пользовалась имъ.
Такимъ образомъ комментаторы-филологи XI и XII вѣковъ во всякомъ случаѣ стоятъ на почвѣ традиціоннаго или чисто національнаго объясненія, по которому сущность Пѣсни Пѣсней есть прославленіе евреевъ и ихъ значенія въ исторіи. Гораздо шире поняла аллегорію Пѣсни Пѣсней другая школа іудейскихъ толкователей того времени, которую, въ противоположность предшествующей филологической школѣ, можно назвать философскою. Не осмѣливаясь прямо отвергать традиціонно-національный смыслъ, толкователи-философы объявили его не самымъ высшимъ, но подчиненнымъ другому, болѣе высшему и главному смыслу, по которому Пѣснь Пѣсней есть изображеніе общихъ отношеній Творца къ твари, безъ различія національностей. Начало такому толкованію положилъ Маймонидъ, который въ своемъ извѣстномъ сочиненіи More ha-Nebuchim (переводъ Буксторфа, стр. 523) объясняетъ выраженіе П. П., Песн. 1:1-2 поцѣлуетъ поцѣлуемъ въ смыслѣ внутренняго единенія человѣка съ Богомъ открывающагося въ смерти, когда душа человѣка погружается въ лоно Божіе. "Мудрецы моей націи говорятъ, что Мойсей, Ааронъ и Маріамъ умерли отъ поцелуя Божія; этимъ сказаніемъ объясняется Пѣснь Пѣсней "ubi apprehensio Creatoris cum summo amove Dei conjuncta vocatur Neschikah, osculatio, sicut dicitur: osculetur me osculo oris sui". Такимъ образомъ книга Пѣснь Пѣсней явилась ученіемъ о безсмертіи человѣка и блаженствѣ за гробомъ въ общеніи съ Богомъ, или, какъ тогда выражались на основаніи философской терминологіи Аристотеля, ученіемъ о дѣятельномъ и страдательномъ интеллектѣ и ихъ соединеніи. Вся книга Пѣснь Пѣсней разделилась на двѣ партіи: партію интеллекта дѣятельнаго и партію интеллекта страдательнаго, ведущихъ между собою бесѣду. Понятное дѣло, что этого нельзя было сдѣлать безъ помощи схоластики и что объясненіе П. П. должно было заслониться здѣсь логическими хитросплетеніями, замѣнившими хитрости асмахта. Вотъ представители этого направленія въ толкованіи: 1) Іосифъ-ибнъ Акнинъ, написавшій объясненіе П. П. подъ символическимъ названіемъ: "откровеніе тайны или явленіе свѣта", въ которомъ онъ различаетъ три вида объясненій П. П. соотвѣтственно тремъ порядкамъ существования человѣка - физическому, физіологическому и духовному: первое объясненіе есть объясненіе буквальное или филологическое, второе объясненіе мидрашное, третье объяснение философское, "доступное только людямъ высшихъ талантовъ и посвященнымъ въ высокія науки, и теперь только первый разъ осуществляемое". Это третье объясненіе, составляющее "откровеніе тайны", Іосифъ-ибнъ-Акнинъ сводитъ на спекулятивное отношеніе души человѣка къ νους ποιητιχος и схоластически побѣдоносно рѣшаетъ всѣ экзегетическія препятствія къ такому пониманію. 2) Мойсей-ибнъ-Тиббонъ цѣлію написанія Пѣсни Пѣсней полагаетъ окончательное "утвержденіе для евреевъ ученія о безсмертіи души, которое въ Пятикнижіи только слегка указано". Но безсмертіе души можетъ быть достигнуто только чрезъ связь человѣческаго духа съ всеобщимъ интеллектомъ. Какимъ образомъ отдѣльныя силы души, представляемыя выведенными въ П. П. дѣйствующими лицами, дѣйствуютъ для этой цѣли, Ибцъ-Тиббонъ показываетъ при спеціальномъ объясненіи Пѣсни П., которую онъ дѣлитъ на три части: а) Песн. 1:1 — 2:8; б) Песн. 3:1 — 5:1; в) Песн. 5:2 — 8:4. 3) Иммануилъ-бенъ-Соломонъ. "Возлюбленный фигурирующій въ П. П. есть интеллектъ сепаратный; его подруга — интеллектъ матеріальный, выжидающій вліянія дѣятельнаго интеллекта, чтобы быть ему подобнымъ и соединиться съ нимъ". 4) Леви бенъ-Герсонъ (начала XIV вѣка) считаетъ не соотвѣтствующими соержанію П. Пѣсней комментаріи стоящіе на пути мидрашей. Цѣль П. П. не просто начертать идеальный образъ, но и указать человѣку путь къ достиженію его или иначе путь къ блаженству. Ея аллегорія показываетъ умѣюіщимъ понять ее, какъ усиліями нравственной дѣятельности и погруженіемъ въ науки происходитъ постепенное соединеніе души съ іпtellectus activus. Выставляемый въ П. П. городъ Іерусалимъ есть человѣкъ какъ микрокосмъ. Дочери Іерусалима — силы души. Соломонъ − спеціальный образъ интеллекта господствующаго въ человѣкѣ. Пастухъ пасущій между лиліями — способность представленія. Ароматы и благовонія это − тезисы философскіе, теологическіе, физическіе и проч. Когда толкователю не удается объяснить какое либо мѣсто своимъ философскимъ способомъ онъ соглашается приложить къ нему низшій способъ объясненія мидрашный.
Нѣкоторую реакцію философскому объясненію П. П. представляютъ средневѣковые іудейскіе мистики, прозрѣвавшіе въ разсматриваемой книгѣ ученіе не объ интеллектахъ только, но о безплотныхъ силахъ и о способѣ соединенія низшихъ духовъ съ высшими и съ Енъ - Софъ (безконечный). Нужно сказать впрочемъ, что каббалистическіе элементы заносились въ толкованія Пѣсни Пѣсней случайно, безъ прямаго сопоставленія ихъ съ содержаніемъ книги и въ гораздо меньшей степени, чѣмъ этого слѣдовало ожидать въ виду таинственности аллегоріи П. Пѣсней. Дѣло здѣсь большею частію ограничивается тѣмъ, что взявшійся за составленіе толкованія П. П. мистикъ, пользуется этимъ случаемъ, чтобы раскрыть предъ читателемъ занимающія его тѣ или другія каббалистическія опредѣленія, не имѣющія никакого отношенія къ П. Пѣсней, напр., каббалистическія выкладки именъ Божіихъ, каббалистическія вычисленія шести тысячъ лѣтъ, послѣ которыхъ должно возвратиться господство дома Давидова (Загула, занимается не имѣющею отношенія къ содержанію П. П. мистикою согласныхъ и гласныхъ буквъ и под. "Что значитъ упоминаніе о шеѣ въ П. П." Песн. 1:10 спрашиваетъ себя мистикъ Авраамъ Заба. "Этимъ указывается хвалебная пѣснь, заключающаяся въ книгѣ Исходъ, написанная ритмически, такъ что тотъ, кто поетъ ее, долженъ двигать шею въ тактъ фугамъ стиховъ". Такимъ образомъ здѣсь не имѣется въ виду толковать П. П.; наоборотъ она сама здѣсь является случайною истолковательницею каббалистическихъ загадокъ. Но при всей этой неопредѣленности мистическихъ толкованій Пѣсни Пѣсней, нельзя не замѣтить въ нихъ стремленія отрѣшить смыслъ П. П. отъ всего земнаго еще болѣе, чѣмъ это сдѣлали философы. Если философы национальное таргумическое объясненіе П. П. возвысили въ космополитическое, то каббалисты переносятъ его въ область безплотныхъ духовъ и совершенно неуловимыхъ истинъ.
Если что можно вывести съ полною увѣренностію изъ представленной общей исторіи толкованій П. П. въ синагогѣ, такъ это общее стремленіе къ таинственному пониманію и страхъ при одной мысли о возможности ея буквальная пониманія. Даже такіе толкователи какъ А.бенъ-Ездра, задачею которыхъ было распространить въ обществѣ наиболѣе трезвое и простое пониманіе св. Писанія, въ отношеніи къ книгѣ П. Пѣсней всецѣло отдаются таинственному пониманію. Конечно такое направленіе толкованія въ значительной степени поддерживалось уваженіемъ къ св. книгѣ, которая, при буквальномъ пониманіи, не только сама теряла бы ореолъ святости, но и бросала бы тѣнь на весь канонъ, въ составѣ котораго она находится. "Если бы Пѣснь Пѣсней необходимо было понять въ буквальномъ смыслѣ", писалъ Шемарія критскій въ толкованіи Пѣсни Пѣсней написанномъ для сицилійскаго короля Роберта, "тогда ничего въ мірѣ не было бы болѣе сквернаго, и несчастенъ былъ бы тотъ день для Израиля, въ который эта книга явилась". Но независимо отъ каноническаго достоинства книги, наклонность къ таинственному пониманію П. П. была простымъ слѣдствіемъ невозможности ея буквальнаго пониманія, дѣломъ простаго народнаго чутья позднѣйшихъ евреевъ, которые, по самому своему происхожденію стоя въ связи съ воззрѣніями древнихъ своихъ предковъ, непосредственно ощущали въ книгѣ Пѣснь Пѣсней восточную аллегорію, а не простую пѣснь буквальнаго смысла. Безъ этого національнаго чутья, опредѣлившаго значеніе П. П., оффиціальныя предписанія синагоги о ея таинственномъ характерѣ, не долго могли бы поддерживать въ народѣ пониманіе ея въ этомъ направленіи.
Правда въ раввинской средневѣковой литературѣ встрѣчаются указанія и на буквальное въ собственномъ смыслѣ пониманіе Пѣсни Пѣсней. Оно именно было тѣмъ стимуломъ, подъ дѣйствіемъ котораго такъ широко развилось противоположное толкованіе ея въ духовномъ смыслѣ. Большая часть указанныхъ выше толкователей прямо даютъ знать, что имъ извѣстны взгляды на разсматриваемую книгу поклонниковъ буквы, и что этихъ взглядовъ они не одобряютъ, какъ не согласныхъ съ характеромъ и достоинствомъ книги и узкихъ. Особенно рѣзко полемизируетъ противъ какого то анонимнаго буквалиста, считавшаго П. П. эротическою пѣснію, написанною Соломономъ въ честь своихъ юношескихъ наслажденій, Іосифъ Кимхи, ссылаясь въ своихъ опроверженіяхъ на установившійся голосъ преданія по поводу П. П., первый тонъ котораго указалъ р.Акиба, назвавшій Пѣснь Пѣсней святымъ святыхъ библейскаго канона. На возраженіе анонима, что Пѣснь Пѣсней не можетъ быть священною пѣснію, потому что въ ней даже нѣтъ имени Божія, Кимхи отвѣчаетъ, что имя Божіе въ ней и не должно быть ясно указано, потому что это притча (машалъ), сущность которой въ томъ и состоитъ, чтобы небесные предметы называть земными именами [19]. Отдѣльныхъ еврейскихъ комментаріевъ П. П. буквальнаго въ собственномъ смыслѣ направленія сохранилось отъ среднихъ вѣковъ два, одинъ XІI, другой XIII вѣка, и оба безъимянныя. Первый изъ нихъ, написанный въ Богеміи, напоминаетъ толкованія того буквалиста, съ которымъ полемизируетъ Іосифъ Кимхи. Пѣснь Пѣсней является у него пѣснію любви, воспѣтою царемъ израильскимъ въ похвалу одной изъ наиболѣе любимыхъ и наиболѣе отвѣчавшихъ взаимною любовію женъ. Описанныя въ П. П. обстоятельства изображаютъ различные реальныя проявленія этой любви. Такъ какъ Соломонъ любилъ перемѣнять свое мѣстопребываніе, то Суламита охотнѣе всѣхъ другихъ женъ сопровождала его въ его путешествіяхъ. Выраженіе П. П.: скажи мнѣ гдѣ ты пасешь? говоритъ Суламита своему мужу, когда онъ отправлялся въ лагерь съ войскомъ. Соломонъ отвѣчаетъ ей: ты найдешь меня, если будешь идти по слѣдамъ войска (Песн. 1:8). Слова: я смугла... потому что солнце опалило меня... (Песн. 1:6) анонимъ объясняетъ такъ: однажды путешествуя съ мужемъ, Суламита завернула на свою родину, гдѣ обстоятельства заставили ее пожить нѣкоторое время деревенскою жизнію, среди виноградниковъ, подъ солнечнымъ зноемъ... Самое надписаніе Пѣсни Пѣсней анонимъ приписываетъ не Соломону, а софериму, который хотѣлъ сказать имъ только то, что Соломонъ былъ героемъ пѣсни. Аминадавъ, упоминаемый Песн. 6:12, былъ, по анониму, фабрикантъ колесницъ. Другой анти-аллегорическій комментарій ХШ вѣка, сохранившійся въ отрывкахъ, цѣлію П. П. считаетъ исключительно изображеніе отношеній между пастухомъ и пастушкою; въ нѣкоторыхъ сценахъ находитъ соотвѣтствіе жизни и нравамъ рыцарей. Но обо всѣхъ этихъ буквалистахъ нужно сказать тоже, что сказалъ Абу-аль-Гассанъ-бенъ-Камниль о томъ толкователѣ, который объяснялъ П. П. эмиру: "они не понимаютъ канона". Это были люди отпавшіе отъ преданій синагоги и потерявшіе то національное чутье, которое еврейскимъ патріотамъ давало ощущать въ Пѣсни Пѣсней духъ аллегоріи. Не даромъ всѣ они - анонимы. Первымъ еврейскимъ толкователемъ Пѣсни Пѣсней анти-аллегораческаго направленія, не убоявшимся выставить на толкованіи свое имя, былъ только Мендельсонъ.
Такимъ образомъ встрѣчавшіяся въ синагогѣ анти-аллегорическія объясненія были случайными явленіями и не могли заслонить собою общаго традиціоннаго направленія ея взглядовъ на П. Пѣсней. Въ нѣкоторой степени они были вызваны не полною опредѣленностію аллегорическихъ объясненій, потому что хотя синагога твердо стояла на томъ, что Пѣснь Пѣсней есть не простая пѣснь, а машалъ (притча), и хотя она съ любовію относилась къ политическому объясненію этой притчи, установленному рабби Акибою, но безусловной вѣры и въ это объясненіе она не имѣла, а скорѣе, какъ выражается Саадія, на Пѣснь Пѣсней она расположена была смотрѣть какъ на замокъ, отъ котораго ключь потерянъ безвозвратно, потому что въ самыхъ отдаленныхъ глубинахъ доступнаго ей преданія этого ключа не оказывалось. Если бы, говоритъ новѣйшій изслѣдователь, заставить синагогу подтвердить клятвою истинность извѣстныхъ ей толкованій П. П., то она не рѣшилась бы этого сдѣлать даже за объясненіе таргума и мидраша, между тѣмъ какъ въ вѣрности установившихся въ ней взглядовъ на другія св. книги она не замедлила бы поклясться настоящимъ и будущимъ миромъ. И такъ, повторяемъ, исторія П. Пѣсней въ синагогѣ съ несомнѣнностію удостовѣряетъ только одно, что эта книга есть аллегорическое выраженіе взаимныхъ притяженій между двумя полярными противоположностями, и притомъ несомнѣнно религіознаго характера; другими словами: Пѣснь Пѣсней есть символическое изображеніе какого то факта изъ исторіи религіи, но какого именно - это одна изъ тѣхъ тайнъ, который окружаютъ св. канонъ и дѣлаютъ его, по выраженію р. Акибы, недоступнымъ святымъ святыхъ для человѣческой мысли.
