Взглядъ синагоги на книгу Пѣснь Пѣсней принятъ и христіанскою церковію. Иначе и не могло быть, потому что совершенно свободное и независимое отъ преданія отношеніе къ такой книгѣ, какъ книга Пѣснь Пѣсней, невозможно. Какую важность въ этомъ случаѣ церковь придавала преданію, можно видѣть изъ того, что попытки независимыхъ объясненій этой книги она преслѣдовала, подобно синагогѣ, какъ еретическія (въ лицѣ Феодора Мопсуетскаго и друг.). Но, съ другой стороны, христіанскіе учители считали себя въ правѣ разширять традиціонный взглядъ синагоги приспособленіемъ его, mutatis mutandis, къ своему положенію членовъ новозавѣтной церкви, тѣмъ болѣе что это можно было сдѣлать безъ явнаго нарушенія преданія. По мнѣнію отцовъ церкви синагога сама передавала имъ въ руки книгу Пѣснь Пѣсней для дальнѣйшихъ объясненій. Такъ какъ, по взгляду таргума, Пѣснь Пѣсней въ концѣ концовъ приводитъ къ Мессіи и есть ученіе о Мессіи, то, заключали христіанскіе учители, кто знаетъ истиннаго Мессію, тотъ можетъ и долженъ объясненіе этой таинственной книги распространить и на Него. Если синагога учила, что невѣста Пѣсни Пѣсней или общество вѣрующихъ есть невѣста то Мойсея человѣка Божія, то царя Езекіи, то Симона баръ-Кохбы, то разныхъ другихъ лицъ, чѣмъ либо подавшихъ поводъ подозрѣвать въ нихъ мессіанское достоинство; то христіанскіе учители только возвысили толкованіе синагоги, когда женихомъ вѣрующихъ душъ, вмѣсто раввинскихъ мессій, объявили христіанскаго Мессію, Богочеловѣка, который и Самъ, можетъ быть имѣя въ виду современныя Ему толкованія Пѣсни Пѣсней, назватъ себя въ Евангеліи женихомъ, окруженнымъ ликующими сынами брачными (Мф. 9:14-15). Такимъ образомъ несправедливо новѣйшіе критики обвиняютъ древнихъ христіанскихъ толкователей Пѣснн Пѣсней въ произволѣ, нерегулированномъ якобы не только никакимъ научнымъ изученіемъ книги, но и преданіемъ. Въ своихъ взглядахъ на разсматривавшую книгу они опирались на ученіи іудеевъ, которые въ свою очередь руководствовались въ этомъ случаѣ частію древнимъ преданіемъ, частію, какъ мы говорили выше, присущимъ имъ литературно-религіознымъ чутьемъ, помогавшимъ имъ, какъ потомкамъ библейскихъ евреевъ, найтись въ области слященной ветхозавѣтной письменности скорѣе всѣхъ иноплеменныхъ толкователей и проникать непосредственно въ то, что для неевреевъ могло казаться совершенно темнымъ и непонятнымъ.
Первымъ христіанскимъ учителемъ, перенесшимъ толкованія Пѣсни Пѣсней синагоги на христіанскую почву или основателемъ христіанскаго пониманія этой книги былъ знаменитый Оригенъ, послужившій для всѣхъ дальнѣйшихъ христіанскихъ толкователей Пѣсни Пѣсней тѣмъ, чѣмъ для іудейскихъ средневѣковыхъ толкователей были составители таргума и мидраша. Любитель таинственнаго, Оригенъ съ особенною любовью остановился на томъ широкомъ полѣ таинственности, какое представляла Пѣснь Пѣсней [20]. и написала 12 книгъ (12 τομοι) толкованій на нее, содержавшихъ въ себѣ, по счету Іеронима, до 20,000 строкъ и настолько возвышенныхъ по содержанію, что, какъ выражается Іеронимъ, въ нихъ знаменитый учитель превзошелъ самаго себя; кромѣ собственно толкованія, Оригенъ входилъ здѣсь въ критическое сличеніе текстовъ Пѣсни Пѣсней по переводамъ LXX, Акилы, Симмаха, Феодотіона и по найденному імъ, по его словамъ, на Актійскомъ берегу, пятому изданію. Къ сожалѣнію это обширное толкованіе не сохранилось до насъ, за исключеніемъ небольшой части, переведенной на латинскій языкъ РуФиномъ. Независимо отъ этого 12-томнаго толкования, Оригень оставилъ еще двѣ бесѣды на Пѣснь Пѣсней, переведенныя Іеронимомъ и, по выраженію послѣдняго, болѣе удобопонятный для тѣхъ, которые еще питаются млекомъ младенцевъ. Уже эта обширность толкованій даетъ право предполагать, что Оригень не былъ первьмъ творцомъ въ этой области, но при своихъ трудахъ имѣлъ въ виду образцы готовыхъ предшествующихъ толкованій если не христіанскихъ школъ, которыя до Оригена не касались спеціально Пѣсни Пѣсней, то іудейскихъ. Ближайшее же изученіе толкованій Оригена удостовѣряетъ съ несомнѣнностію, что такимъ образцомъ были для него толкованія таргума, которыя онъ распространилъ и приспособилъ, къ христіанскимъ воззрѣніямъ; особенно это нужно сказать о бесѣдахъ Оригена переведенныхъ Іеронимомъ. Что же касается несоотвѣтствія этого нашего предположенія съ исторіею происхожденія таргума на Пѣснь Пѣсней только въ VII вѣкѣ по Р. Хр., то это — несоотвѣтствіе только кажущееся. Въ VII вѣкѣ таргумъ явился полнымъ изданіемъ на письмѣ. Но гораздо прежде своего написанія, еще со времени Акибы, таргумъ Пѣсни Пѣсней въ болѣе или менѣе полномъ видѣ хранился традиціоннымъ путемъ, народною памятью, которая, какъ извѣстно, подобнымъ же образомъ хранила первоначально всю массу древнееврейской письменности, не исключая и талмуда, фактическое появленіе котораго далеко не совпадаетъ съ первымъ появленіемъ его на письмѣ; если народной памяти стало на храненіе въ себѣ талмуда во всей его цѣлости, то для сохраненія таргума П. П. отъ нея даже не требовалась никакого особеннаго напряжения. Дѣйствительное существованіе взглядовъ, заключающихся въ таргумѣ П. П., гораздо ранѣе VII вѣка подтверждается еще тѣмъ, что въ современныхъ Оригену или даже еще болѣе древнихъ таргумахъ на Пятокнижіе указывается тоже объясненіе Пѣсни Пѣсней, какое заключается и въ ея спеціальномъ таргумѣ. А что Оригенъ могъ знать устное іудейское толкованіе, это не трудно допустить при его знакомотвѣ съ синагогою и ея агадою. Не останавливаясь на стороннихъ доказательствахъ этого знакомства, ограничимся упоминаніемъ, что Оригенъ зналъ постановленія синагоги на счетъ школьнаго пользованія книгою Пѣснь Пѣсней, хотя эти постановленія хранились въ тайнѣ и нигдѣ не записаны въ раввинской литературѣ даже впослѣдствіи.
Мы видѣли уже, что главою школьнаго іудейскаго толкованія Пѣсни Пѣсней былъ рабби Акиба. Оригенъ признаетъ это, когда свою первую бесѣду на П. П. начинаетъ классическимъ выраженіемъ того же Акибы о П. П. какъ святомъ святыхъ канона, образуя изъ него ораторскій приступъ: "блаженъ кто имѣетъ доступъ во святое, но блаженнѣй тотъ кто входитъ въ самое святое святыхъ"; "блаженъ умѣющій пѣть пѣсни (другія, находящіяся вь свящ. книгахъ), но блаженнѣй тотъ кто умѣетъ пѣть Пѣснь Пѣсней". Далѣе мы видѣли, что таргумисты, развивая Акибонское положеніе о высокой святости Пѣсни Пѣсней, наглядно выставляли тѣ ступени, числомъ девять (по Саадіи: девять мелодій), которыми священная поэзія постепенно возвышалась до высоты Пѣсни Пѣсней (введеніе въ таргумъ П. П., а также въ мехильтѣ и танхумѣ). Указаніемъ этихъ же девяти приготовительныхъ ступеней къ П. П. открываетъ свое толкованіе и Оригенъ. "Входящій во святое нуждается еще во многомъ, чтобы быть достойнымъ войти во святое святыхъ; точно также съ трудомъ обрѣтается такой, кто пройдя всѣ пѣсни заключающіяся въ свящ. Писаніи, былъ бы въ состояніи возвыситься до П. Пѣсней. Для этого ты долженъ выйти изъ Египта, перейти Чермное море и воспѣть первую пѣснь, Исх. 15. Но отъ этой первой пѣсни еще далеко до Пѣсни Пѣсней. Нужно пройти духомъ пустыню къ колодезю, который ископали цари и воспѣть пѣснь второй ступени, Чис. 21. Послѣ сего нужно идти къ предѣламъ св. земли и, ставъ на берегу Іордана, воспѣть пѣснь Втор. 32) Далѣе нужно идти воинствовать подъ начальствомъ Іисуса Навина и воспѣть его устами. Еще далѣе пусть пчела (Деввора) пророчествуетъ тебѣ для того, чтобы ты могъ усвоить себѣ ея пѣснь, Суд. 5. Дальнѣйшая ступень, которую тебѣ слѣдуетъ перейти, есть пѣснь Давида,воспѣтая имъ по избавленіи отъ враговъ, Пс. 18. Затѣмь еще ты долженъ обратиться къ пророку Исаіи и вмѣстѣ съ нимъ воспѣть пѣснь возлюбленному о его виноградникѣ, Исх. 5. И только послѣ того, какъ ты пройдешь всѣ эти ступени, восходи къ наиболѣе возвышенному, чтобы воспѣть Пѣснь Пѣсней". Нельзя не видѣть, что это хвалебное предисловіе къ П. Пѣсней написано Оригеномъ по образцу предисловія таргума. Разность между ними только въ томъ, что Оригенъ изъ числа приготовительныхъ ступеней исключаетъ пѣснь Адама и Анны пророчицы и, съ другой стороны, присоединяетъ къ приготовительнымъ ступенямь пѣснь Исаіи, вопреки историческому порядку ихъ происхожденія, между тѣмъ какъ таргумъ ставитъ пѣснь Исаіи уже выше Пѣсни Пѣсней. Точно также во всемъ дальнѣйшемъ толкованіи П. П. Оригень несомнѣнно выходитъ изъ тѣхъ же толкованій, которыя заключены въ нынѣшнемъ таргумѣ и иногда прямо принимаетъ ихъ, замѣняя въ нихъ только имя Израиля именемъ христіанъ, иногда противопоставляетъ имъ свои объясненія. Напр., касательно словъ Песн. 1:2 Оригенъ прямо говоритъ, что ихъ мало объяснять о Мойсеѣ и пророкахъ (то есть такъ, какъ они объясняются въ таргумѣ), а нужно искать лобзаній Божіихъ болѣе близкихъ къ намъ и преискреннихъ, каковы лобзанія Христовы. Объясняя слова Песн. 1:3 миро изліянное имя твое, которыя въ таргумѣ относятся къ распространенію и извѣстности въ мірѣ повѣствованій Мойсея, Оригенъ замѣчаетъ: "извѣстность Мойсея прежде ограничивалась только тѣсными предѣлами Іудеи; никто изъ греческихъ писателей и никакая вообще языческая литература не знали Мойсея, точно такъже какъ и другихъ пророковъ". Другими словами: іудейское толкованіе этого мѣста недостаточно; его нужно объяснять о Мессіи Христѣ, "съ пришествіемъ котораго и законъ и пророки выведены изъ неизвѣстности". Объясняя слова Песн. 1:5: я черна и прекрасна, Оригенъ словами таргума показываетъ, что чернота происходитъ отъ грѣховъ, и что невѣста или церковь, какъ заключающая въ себѣ и грѣшниковъ, имѣетъ красоту эфіопскую или смуглый цвѣтъ лица, какъ и женою Мойсея, человѣка Божія, была эфіоплянка. При объясненіи Песн. 1:7 Оригенъ, какъ и таргумъ, все свое вниманіе обращаетъ на таинственное значеніе слова въ полдень. Если подъ горлицею Песн. 2:12 таргумъ разумѣетъ голосъ св. Духа и призывъ къ выходу изъ Египта, то Оригенъ, съ очевиднымъ намѣреніемъ исправить это объясненіе, говоритъ: "Духъ святый могъ назваться не горлицею, а голубемъ: подъ горлицею же въ настоящемъ случаѣ нужно разумѣть Мойсея или кого либо изъ пророковъ, удалявшихся, подобно горлицамъ, въ горы для полученія откровенія" (имя Мойсея, вмѣстѣ съ именемъ Аарона, встрѣчается при объясненiи этого стиха и въ таргумѣ). Если подъ сномъ, упоминаемымъ не разъ въ Пѣсни Пѣсней, таргумъ разумѣлъ страданія евреевъ въ плѣну, то Оригенъ, соглашаясь съ тѣмъ, что аллегорическое значеніе сна есть именно страданіе, объектомъ его дѣлаетъ не народъ, а Мессію. Мало того, въ толкованія Оригена перешли изъ таргума даже не относнщіеся къ объясненію чистые цвѣты агады, напр, о необыкновенныхъ свойствахь серны и оленя (см. Ориг. 2, 9 и тарг. 8, 14) и под.
Но если такимъ образомъ, при опредѣленіи внутренняя смысла аллегоріи Пѣсни Пѣсней, Оригенъ пользуется взглядомъ синагоги, измѣняя его ровно на столько, на сколько рѣчь іудея должна измѣниться въ устахъ христианина, т. е. на мѣсто неопредѣленнаго таргумическаго Мессіи поставляя Христа, а на мѣсто общества израильскаго общество христіанъ или христіанскую душу; то Оригенъ совершенно новъ и независимъ въ объясненіи внѣшней формы аллегоріи Пѣсни Пѣсней, по которой онъ называетъ Пѣснь Пѣсней брачною пѣснію, epithalamium и драмою или театральною піесою, fabula, drama. Послѣдняго опредѣленія синагога не могла сдѣлать. Нужно замѣтить, что форма драмы совершенно чужда представленію семитовъ; какъ ихъ поэты никогда не писали драмъ, такъ и ихъ дальнѣйшіе схоліасты и толкователи никогда не останавливались на возможности предположить въ какомъ либо семитическомъ произведеніи элементы драмы; и даже — такова сила врожденнаго направленія семитовъ! — въ новѣйшее время господства гипотезы драмы въ критикѣ Пѣсни Пѣсней ни одинь изъ іудейскихъ толкователей не подалъ за нее своего голоса. Въ виду этого обстоятельства, нельзя не признать знаменательнымь тотъ фактъ, что первый христіанскій толкователь, взявшійся за объясненіе Пѣсни Пѣсней, открылъ въ ней все, что требуется отъ полной драмы. Вотъ что говоритъ Оригенъ о сценическомъ характерѣ Пѣсни Пѣсней: "трудно опредѣлить изъ какого числа дѣйствующихъ лицъ состоитъ Пѣснь Пѣсней; но по молитвѣ и откровенію Господню, я, кажется, различаю въ ней четыре рода лицъ: жениха, невѣсту, хоръ дѣвицъ и хоръ молодыхъ людей (ниже Оригенъ открываетъ еще одно дѣйствующее лицо − отца невѣсты); изъ нихъ роль жениха изображаетъ Христа, роль невѣсты − Церковь; хоръ дѣвицъ — души вѣрующихъ; хоръ молодыхъ людей − ангеловъ или святыхъ. Всѣ партіи Пѣсни Пѣсней поются (по нынѣшнему опредѣленію для Оригена Пѣснь Пѣсней была либретто оперы); сперва поютъ женихъ и невѣста одни безъ участія хоровъ (аріи); затѣмъ хоры одинъ въ отвѣтъ другому; потомъ невѣста съ хоромъ дѣвицъ и наконецъ женихъ съ хоромъ молодыхъ людей [21]. "Такимъ образомъ Пѣснь Пѣсней есть брачная пѣснь и театральная піеса (fabula); изъ нея и язычники научились брачной пѣсни и вообще получилъ извѣстность этотъ родъ поэзіи". Что касается выраженія брачная пѣснъ, epithalamium, нѣсколько разъ съ удареніемъ относимаго Оригеномъ къ Пѣсни Пѣсней, то, безъ сомнѣнія оно было вызвано современнымъ Оригену состояніемъ вопроса объ этой книгѣ въ синагогѣ. Мы видѣли, что одни изъ представителей синагоги (большая часть) игнорировали внѣшнюю сторону аллегоріи Пѣсни Пѣсней, какъ бы совершенно несуществующую и даже запрещали читать ее. Напротивъ другіе (немногіе), по свидетельству рабби Акибы, признавали Пѣснь Пѣсней брачною пѣснію, и даже пѣли ее на брачныхъ пиршествахъ, по образцу греческихъ гименеевъ. Оригенъ хотя не называетъ этихъ синагогальныхъ толкователей по имени, но очевидно имѣетъ ихъ въ виду, когда формулируетъ свой взглядъ, средній между ихъ взглядами. По Оригену внѣшняя сторона Пѣсни Пѣсней не должна быть игнорирована; высшее духовное значеніе книги не уменьшится, а скорѣе увеличится отъ точнаго опредѣленія ея буквы. Внѣшняя же видимость Пѣсни Пѣсней есть видимость брачной пѣсни. Мало того, Пѣснь Пѣсней не только брачная пѣснь, но и идеальный типъ этого рода пѣсней, подражаніемъ которому были всѣ языческія брачныя пѣсни. Высказывая эту мысль, имѣющую связь у Оригена съ его общимъ воззрѣніемъ на языческую литературу, какъ стоящую подъ оживляющимъ и возвышающимъ вліяніемъ священной библейской литературы и отъ нея заимствующую лучшую часть своего содержанія, Оригенъ имѣлъ въ виду только внѣшнее сходство Пѣсни Пѣсней, въ ея якобы сценическомъ раздѣленіи, съ языческими брачными пѣснями, именно греческими гименеями, представлявшими видъ лирической драмы и, подобно драмѣ, раздѣлявшимися на нѣсколько актовъ, въ которыхъ главныя части брачнаго торжества выражались въ пѣніи, сопровождавшемся соотвѣтственнымъ ритмическимъ дѣйствіемъ. Но, устанавливая такимъ образомъ значеніе внѣшней стороны Пѣсни Пѣсней, Оригенъ ужасается при мысли о какомъ либо приноровленіи содержанія Пѣсни Пѣсней къ содержанію брачныхъ пѣсней Гименея: "если бы Пѣснь Пѣсней имѣла буквальный смыслъ а не духовный, то она была бы самымъ пустымъ разсказомъ и была бы недостойна Бога; но въ томъ то и дѣло, что ея содержаніе — не плотская любовь, исходящая отъ сатаны, но любовь духовная, потому что какъ есть пища духовная и питіе духовное, такъ есть и духовное вожделѣніе и объятія духовныя"...
Частнѣе ходъ драмы Пѣсни Пѣсней устанавливается у Оригена такимъ образомъ. Первыя слова книги: да лобжетъ онъ меня произноситъ невѣста одна на сценѣ; послѣ этихъ словъ она видитъ входящаго жениха и уже прямо къ нему обращаетъ слѣдующія слова: блага сосца твоя... Когда невѣста доходйтъ до словъ: посему дѣвицы любятъ тебя, выступаетъ на сцену хоръ дѣвицъ, и невѣста "рекомендуетъ ихъ жениху словами: эти дѣвицы возлюбили тебя... За тѣмъ невѣста беретъ жениха за правую руку и идетъ съ нимъ, въ сопровожденіи хора дѣвицъ, который поетъ: за тобою, увлекаемыя блговоніемъ мира твоего, побѣжимъ... Но хоръ останавливается предъ опочивальнею жениха, куда невѣста входитъ одна съ словами: онъ ввелъ меня въ спальню свою... Но невѣста смугла какъ эфоплянка, а потому женихъ недолго побывъ въ ея обществѣ, удаляется, вызывая дальнѣйшій вопросъ невѣсты: гдѣ ты отдыхаешь и гдѣ искать тебя?" И часто, въ продолженіи цѣлой пѣсни, говоритъ Оригенъ, женихъ появляется, но будучи замѣченъ невѣстою, уходитъ. Смысла этого явленія не можетъ понять тотъ, кто самъ на себѣ не испытывалъ подобнаго. "Что касается меня, то — Богъ свидѣтель — я часто видѣлъ какъ женихъ приближается къ душѣ моей и по долгу остается съ нею; но когда онъ вдругъ уходитъ, я уже не могу найти его; потомъ онъ снова приходить и я обнимаю его руками моими, и затѣмъ опять исчезаетъ, и опять я ищу его"... Между тѣмъ удалившійся отъ невѣсты женихъ снова появляется ей, но появляется въ отдаленіи возлегшимъ на ложе и уснувшимъ. Въ это время является хоръ ангеловъ и утѣшаетъ невѣсту словами стиха 11-го Песн. 11 (по евр. тексту). Этимъ Оригенъ и заключаетъ свою первую бесѣду. Сонъ главнаго дѣйствующаго лица показался ему естественною паузою въ развитіи дѣйствія и окончаніемъ перваго акта драмы, хотя въ текстѣ говорится здѣсь не о снѣ, а о возлежаніи за столомъ, - что совершенно противоположно сну. Второй актъ или вторая бесѣда на Пѣснь Пѣсней не представляетъ въ толкованіи Оригена такой раздѣльности дѣйствія какь первый. Песн. 1:12-14: говорить невѣста, изображая любовь свою и пріемъ пришедшаго къ ней жениха. Песн. 1:15-16: предетавляютъ взаимныя похвалы жениха невѣстѣ и невѣсты жениху. Стихъ Песн. 1:16 принадлежитъ, по видимому, друзьямъ жениха. Песн. 2:1-3: представляютъ опять выраженіе взаимныхъ похвалъ жениха и невѣсты. Песн. 2:4: высказывается женихомъ, который предъ тѣмъ удалился и теперь стоитъ внѣ, выражая желаніе быть принятьмъ въ домъ невѣсты; вдали стоитъ хоръ дѣвицъ. Песн. 2:5-6: говоритъ невѣста о женихѣ. Песн. 2:7: говоритъ невѣста, непосредственно къ подругамъ - дѣвицамъ, приглашая ихъ возгорѣться такою же любовію, какою горитъ она. Песн. 2:8: говоритъ невѣста, наблюдая чрезъ окно, какъ женихъ, предъ тѣмъ снова удалившійся, является ей въ отдаленіи бѣгущимъ на горахъ. Песн. 2:11-14: говоритъ женихъ приближаясь къ невѣстѣ и въ полголоса, чтобы не слышали ея подруги. На этомъ прекращается вторая бесѣда Оригена на Пъснь Пѣсней. Безъ сомнѣнія подобнымъ же образомъ, то есть въ раздѣленіи свойственномъ драмѣ, Оригенъ излагалъ и всю остальную часть Пѣсни Пѣсней. Въ прологѣ его гомилій на Пѣснь Пѣсней, переведенныхъ Руфиномъ, читаемъ, что брачная пѣснь или иначе Пѣснь Пѣсней, сложена по образцу драматическихъ сочиненій: Epithalamium libellus, id est nuptiale carmen, in modum mihi videtur dramatis a Salomone conscripium.
Говоря о драматическомъ раздѣленіи Пѣсни Пѣсней въ бесѣдахъ Оригена, мы должны присовокупить къ нему дѣленіе этой книги въ синайскомъ спискѣ LXX, въ составленіи котораго (дѣленія) видятъ школьной трудъ если не того же Оригена, то близкихъ къ нему по времени другихъ учителей александрійской огласительной школы, Климента, Піерія, св. Макарія александрійскаго и друг. Мы уже упоминали, что въ синайскомъ спискѣ Пѣснь Пѣсней раздѣляется на особенные отдѣлы (по Евальду акты) числомъ 4 (или даже 5, если дѣленіе синайскаго текста восполнять по эфіопскому переводу Пѣсни Пѣсней, какъ предлагаетъ Евальдъ) и ея отдѣльныя роли, какъ въ нашихъ драматическихъ произведеніяхъ, отмѣчены надписаніями, объясняющими кто и кому говоритъ данныя слова текста. Первый актъ, означенный буквою А, ограничивается въ синайскомъ спискѣ первыми 14 стихами первой главы Пѣсни Пѣсней, то есть почти равняется первой бесѣдѣ Оригена и дѣйствующими лицами, какъ и Оригенъ, представляетъ а) невѣсту, б) жениха и в) дѣвицъ, подругъ невѣсты. Въ частности стихи 2-й, 3-й и первая половина 4-го принадлежатъ одной невѣстѣ (въ бесѣдѣ Оригена первое полустишіе 4-го стиха вложено въ уста подругъ невѣсты). Вторая половина 4-го стиха дѣлится согласно съ Оригеномъ, именно слова: царь ввелъ меня въ свой чертогъ приписаны невѣстѣ, а остальная часть 4-го стиха ея подругамъ; надъ словами: правота возлюбила тебя синайскій текстъ дѣлаетъ такое объяснительное надписаніе: "этими словами дѣвицы возглашаютъ жениху имя его невѣсты". Песн. 1:5-6: говоритъ невѣста къ дѣвицамъ. Песн. 1:6: говоритъ невѣста обращаясь къ "жениху изображающему Христа". Песн. 1:8-9: говоритъ женихъ къ невѣстѣ. Песн. 1:10-11 говорятъ дѣвицы къ невѣстѣ. Песн. 1:12-14: говоритъ невѣста, обращаясь "частію къ самой себѣ частію къ жениху". Второй актъ (В) обнимаетъ отдѣлъ отъ Песн. 1:15 до Песн. 3:5; въ немъ дѣйствующія лица: а) невѣста, б) женихъ, в) дѣвицы, подруги невѣсты, г) городскіе стражи; говорятъ впрочемъ только невѣста и женихъ, а послѣднія лица - безъ рѣчей. Песн. 1:15: говоритъ женихъ къ невѣстѣ. Песн. 1:16-17: невѣста обращаясь къ жениху. Песн. 2:1-2: говоритъ женихъ невѣстѣ. Песн. 2:3: невѣста жениху, а Песн. 2:4-7: невѣста своимъ подругамъ. Песн. 2:8-14: продолжаетъ говорить невѣста, замѣтивъ приближеніе удалившагося предъ тѣмъ жениха и указывая на него дѣвицамъ. Песн. 2:15: говоритъ явившійся женихъ подругамъ своей невѣсты. Песн. 2:16-17 и Песн. 3:1-4: говоритъ невѣста о женихѣ, который снова исчезъ со сцены; въ частности вопросъ: не видали ли вы того, котораго любитъ душа моя? Невѣста обращаетъ къ городскимъ стражамъ но, не получивъ на него отвѣта, говоритъ къ дѣвицамъ словами стиха 5-го (Песн. 3:5). Третій актъ (Г) обнимаетъ отдѣлъ отъ Песн. 3:6 до Песн. 6:2; въ немъ дѣйствующія лица: а) невѣста, б) женихъ, в) подруги невѣсты, г) друзья жениха, д) іерусалимскія женщины, е) городскіе стражи, ж) отецъ невѣсты (послѣднее лицо безъ рѣчей). Въ частности: Песн. 3:6-11 и вся четвертая глава представляютъ рѣчь жениха невѣстѣ, за исключеніемъ послѣдняго стиха (втораго полустишіа) четвертой главы, въ которомъ говоритъ невѣста, обращаясь къ своему отцу. Песн. 5:1: говоритъ женихъ невѣстѣ, кромѣ словъ: ѣшъте друзья..., которыя онъ адресуетъ къ своимъ друзьямъ. Въ Песн. 5:2 слова: голосъ брата моего, онъ стучится въ дверь принадлежатъ невѣстѣ, а остальная часть "жениху стучащемуся въ дверь". Песн. 5:3-8: говоритъ невѣста. Песн. 5:9: говорятъ іерусалимскія женщины и городскіе стражи, обращаясь къ невѣстѣ. Песн. 5:10-16: говоритъ невѣста. Песн. 5:17: говорятъ іерусалимскія женщины. Песн. 6:1-2: говоритъ невѣста. Четвертый актъ (А) обнимаетъ отдѣлъ отъ Песн. 6:3 до конца книги; въ немъ дѣйствующія лица: а) невѣста, б) женихъ, в) подруги невѣсты, г) друзья жениха и д) царицы или жены царя. Въ частности: Песн. 6:3-8: говоритъ женихъ невѣстѣ. Песн. 6:9: поютъ царицы и подруги невѣсты о невѣстѣ. Песн. 6:10: говоритъ женихъ невѣстѣ. Песн. 6:11: невѣста жениху. Песн. 6:12 и Песн. 7:1-8: говоритъ женихъ, сперва обращаясь къ невѣстѣ, потомъ къ царицамъ и наконецъ опять къ невѣстѣ. Песн. 7:9-13 и Песн. 8:1-4: говоритъ невѣста. Песн. 8:5: поетъ хоръ юношей, дѣвицъ и царицъ. Песн. 8:5 и Песн. 8:6-9: говоритъ женихъ невѣстѣ. Песн. 8:10-12: говоритъ невѣста, "выступая съ особенною торжественностію". Песн. 8:13-14: продолженіе рѣчи невѣсты.
Раздѣляя такимъ образомъ Пѣснь Пѣсней in modum dramatis, Оригенъ и другіе александрійскіе учители имѣли ли въ виду показать тѣмь дѣйствительное приспособленіе разсматриваемой книги для сцены? Надписанія, стоящія въ синайскомъ спискѣ надъ отдѣльными монологами, выведены изъ случайныхъ намековъ и указаній въ содержаніи отдѣльныхъ стиховъ, но не поставлены въ отношенія къ предъидущему и послѣдующему, вслѣдствіе чего изъ нихъ не видно никакого, свойственнаго драмѣ, развитія. Напр., на томъ основаніи, что въ извѣстномъ мѣстѣ упоминается о голосѣ возлюбленнаго стучащагося въ дверь, синайскій списокъ дѣлаетъ надъ стихомъ надписаніе, что это де говоритъ невѣста услышавшая жениха, не обращая вниманія на то, что непосредственно предъ тѣмъ женихъ говорилъ какъ находящійся на сценѣ и, слѣдовательно, не могъ быть теперь внѣ сцены. Въ другомъ случаѣ, на основаніи случайнаго упоминанія въ текстѣ о городскихъ стражахъ, синайскій списокъ дѣлаетъ надписаніе, что данный стихъ есть дѣйствительное обращеніе дѣйствующаго или говорящаго лица къ городской стражѣ, не озабочиваясь объясненіемъ, какимъ образомъ это возможно. Изъ случайнаго упоминанія о царицахъ выдѣляется особенное обращеніе говорящаго лица именно къ царицамъ и проч. Вслѣдствіе такого неопредѣленнаго и чуждаго живой игры выведенія распредѣляющихъ роли надписаній, бесѣды дѣйствующихъ лицъ въ синайскомъ спискѣ Пѣсни Пѣсней выходятъ несвязными и непонятными. Говоритъ А къ В, а отвѣчаетъ ему совершенно новое лицо С, и отвѣчаетъ постоянно не въ смыслѣ заданнаго вопроса. Чтоже касается главнаго дѣйствующаго лица, жениха, то если бы его представить играющимъ на сценѣ, сообразно синайскому или александрійскому дѣленію Пѣсни Пѣсней, онъ изображалъ бы собою неуловимаго генія, моментально появляющагося на сценѣ съ рѣчью и также моментально исчезающаго, чтобы чрезъ минуту снова неожиданно вырости на сценѣ и заговорить. Да и это антигенетическое дѣленіе текста Пѣсни Пѣсней не вездѣ проведено въ синайскомъ спискѣ. Нѣкоторые отдѣлы, подававшіе поводъ къ драматическому дѣленію явною перемѣною дикціи, почему то не разграничены въ синайском спискѣ, напр, отдѣлъ отъ Песн. 3:6 до Песн. 4:16, заключающій въ себѣ разныя обращенія именно такого рода, на основаніи которыхъ въ другихъ мѣстахъ списка выводятся обыкновенно отдѣльныя надписанія, безъ видимой причины стушеванъ подъ однимъ нераздѣльнымъ надписаніемъ: женихъ (говоритъ) невѣстѣ. Такимъ образомъ надписанія отдѣльныхъ монологовъ Пѣсни Пѣсней въ синайскомъ спискѣ сдѣланы вовсе не съ цѣлію выясненія сценическихъ ролей книги, - если даже учители александрійской огласительной школы, ихъ авторы, и были того мнѣнія, что Пѣснь Пѣсней написана in modum dramatis, - а съ другою цѣлію вѣроятно гомилетическою или экзегетическою, съ которою и Оригенъ въ своихъ бесѣдахъ дѣлалъ замѣтки о драматическомъ построеніи Пѣсни Пѣсней и о дѣйствующихъ въ ней лицахъ. Но въ интересахъ церковнаго объясненія книги сдѣланное дѣленіе, какъ само собою понятно, не можетъ имѣть ничего общаго съ попытками новѣйшихъ изслѣдователей возстановить предполагаемое первоначальное сценическое раздѣленіе книги. Мы знаемъ, что въ обычаѣ древнихъ проповѣдниковъ было при объясненіи отдѣльныхъ стиховъ, бывшихъ предметами ихъ гомилій, не выходить изъ ихъ предѣловъ и не заботиться объ опредѣленіи общей связи книги и ея общаго содержанія; какой нибудь отдѣльный частный признакъ, данный въ стихѣ,могъ остановить на себѣ вниманіе и разсматриваться, какъ предметъ назиданія, независимо отъ контекста. Приспособительно къ этому, то есть какъ обозначеніе отдѣльныхъ темъ для гомилій, и сдѣланы, скорѣе всего, надписанія синайскаго текста Пѣсни Пѣсней. Особенно ясно это видно въ надписаніи (жениху Христу) Песн. 1:7, совершенно выдѣляющемъ данный стихъ изъ контекста и рекомендующемъ обратить вниманіе на его высшее духовное значеніе. Чтоже касается мѣстъ не разграниченныхъ частными надписаніями въ синайскомъ спискѣ, то это, по всей вѣроятности, мѣста признанныя неудобными для подробныхъ церковныхъ объясненій и обходимыя. Во всякомъ случаѣ несомнѣнно то, что надписанія Пѣсни Пѣсней въ синайскомъ спискѣ принадлежать христіанскимъ толкователямъ и въ еврейскихъ спискахъ никогда не существовали.
Если что нибудь могло имѣть отношеніе въ синайскомъ спискѣ къ первоначальному дѣленію Пѣсни Пѣсней ея авторомъ или ея библейскими читателями, то это только раздѣленіе ея на 4 большіе отдѣла, такъ какъ это раздѣленіе не имѣетъ никакого отношенія къ гомилетическому или экзегетическому церковному дѣленію и, безъ сомнѣнія, заимствовано александрійскою огласительною школою уже готовымъ изъ синагоги, хотя опять таки и изъ него не видно назначенія піесы для сцены. Ближайшую аналогію 4 - актному дѣленію Пѣсни Пѣсней тотъ же синайскій списокъ представляетъ въ сосѣдней книгѣ Екклезіастъ, раздѣляемой подобнымъ же образомъ на 4 акта или отдѣла, хотя безъ видимаго отношенія къ содержанію книги въ нынѣшнемъ ея чтеніи: цифра А стоитъ въ началѣ книги Еккл.; цифра В предъ второю половиною втораго стиха второй главы Песн. 2:2; цифра Г начинаетъ третью главу; цифра Д начинаетъ 9-й стихъ четвертой главы Песн. 4:9, и обнимаетъ подъ собою всю остальную часть книги до конца. Но, очевидно, этимъ дѣленіемъ не указывается назначеніе книги Екклезіастъ для сцены. Эфіопскій переводъ сдѣланный съ LXX удерживаетъ синайское раздѣленіе Пѣсни Пѣсней на акты съ нѣкоторыми отступленіями и съ присоединеніемъ еще 5-го акта. Что могло означать это древнее дѣленіе, остается загадкою. Можетъ быть эти 4 (или 5) актовъ Пѣсни Пѣсней имѣютъ отношеніе къ тѣмъ дѣленіямъ, на которыя, по свидѣтельству рабби Акибы, эта піеса раздѣлялась въ ея домашнемъ или семейномъ чтеніи и которыя въ еврейскихъ спискахъ не сохранились, потому что противъ нихъ возставали учители синагоги, видѣвшіе въ каждомъ разграничении дѣйствія и лицъ Пѣсни Пѣсней стремленіе къ ея буквальному пониманію. Изъ новѣйшихъ изслѣдователей синайско-эфіопскому дѣленію актовъ Пѣсни Пѣсней придаетъ большое значеніе Евальдъ, открывшій въ немъ "указанія исполнителямъ піесы на сценѣ, заимствованныя LXX изъ древнѣйшихъ еврейскихъ списковъ". Впрочемъ выразивъ свое вниманіе этому дѣленію, Евальдъ не нашелъ возможности принять его сполна, и удержалъ только его идею, когда свою "оперу Пѣснь Пѣсней" раздѣлилъ сперва на 4 (по син. списку) а потомъ на 5 (по эфіоп.) актовъ; самыя же цифры, указывающія эти 4 (5) актовъ Евальдъ считаетъ передвинутыми переписчикомъ съ ихъ первоначальныхъ мѣстъ и разставляетъ ихъ по своему произволу.
Мы остановились такъ долго на бесѣдахъ Оригена о Пѣсни Пѣсней съ соприкосновеннымъ къ нимъ синайскимъ сиискомъ этой книги, потому что онѣ представляютъ первый и важнѣйшій въ христіанской Церкви опытъ перенесенія толкованій синагоги на христіанскую почву. Всѣдальньйшія христіанскія толкованія Пѣсни Пѣсней суть только различныя преломленія толкованій Оригена, служившихъ для всего послѣдующаго времени, какъ мы уже замѣтили, тѣмъ, чѣмъ дла синагоги служили толкованія таргума. Характеръ таинственнаго объясненія Пѣсни Пѣсней самого Оригена, по толкованіямъ переведеннымъ Іеронимомъ, нужно назвать нравственно психологическимъ, потому что хотя онъ называетъ здѣсь жениха Христомъ, а невѣсту Церковью, но въ частнѣйшемъ объясненіи все значеніе Пѣсни Пѣсней сводитъ на отношеніе Бога или божественной любви къ отдѣльной человѣческой душѣ [22]. Это направленіе толкованія Пѣсни Пѣсней принято и развито далѣе Григоріемъ Нисскимъ, Макаріемъ, Феодоритомъ, Максимомъ исповѣдникомъ. То обстоятельство, что Іеронимъ для перевода на латинскій языкъ выбралъ именно двѣ гомиліи Оригена нравственнаго характера (не 12 τομοι) имѣло слѣдствіемъ усиленное развитіе этого направленія въ толкованіяхъ Пѣсни Пѣсней на западѣ. Болѣе замечательными подражателями гомилій Оригена - Іеронима изъ западныхъ средневѣковыхъ толкователей были Виллирамъ, Гонорій, а особенно Бернардъ, аббатъ Клервосскій, написавшій 86 гомилій на Пѣснь Пѣсней, въ которыхъ онъ едва успѣлъ дойти до 3-й главы. По смерти Бернарда, его трудъ толкованія Пѣсни Пѣсней продолжалъ его ученикъ Гильбертъ von Hoyland, написавщій 48 бесѣдъ и доведшій объясненіе до Песн. 5:10 (и на этотъ разъ трудъ былъ прерванъ смертію толкователя). По объясненію Бернарда - Гильберта, Пѣснь Пѣсней говоритъ о женихѣ - Христѣ "ищущемъ и руководящемъ" и о невѣстѣ, душѣ христіанской "приводимой". Приведеніе или возведеніе невѣсты имѣетъ три ступени: въ садъ, въ келію и въ опочивальню, гдѣ тайна достигаетъ высшаго значенія. При чтеніи комментарія Бернарда, читатель невольно переносится въ средневѣковое аббатство, окруженное неприступными стѣнами, за которыми бушуетъ ураганъ грѣха и внутри которыхъ царствуетъ тишина, манящая къ себѣ намученный житейскою борьбою духъ человѣка. Главными врагами человѣка, "лисицами портящими виноградникъ" (Песн. 2:15), которыхъ Соломонъ желаетъ переловить, Бернардъ считаетъ еретиковъ своего времени, Петробрузіанъ, Арнольдистовъ и др. Заплативъ такимъ образомъ дань своему времени и положенію настоятеля монастыря, Бернардъ въ остальномъ остается вѣренъ толкованіямъ Оригена, которому иногда онъ видимо старается подражать, (напр. при объясненіи эфіопской красоты человѣческой души). Менѣе широко чѣмъ Бернардъ, но не менѣе заимствуясь Оригеномъ, излагаютъ свои expositiones in Cant. Canticorum Ѳома Аквинатъ, Бонавентура и многіе другіе западные средневѣковые толкователи, представляющіе книгу Пѣснь Пѣсней какъ compendium высшей христіанской воспитательной науки, неисчерпаемый источникъ глубочайшихъ идей и понятій, долженствующихъ возводить человѣка къ высшему совершенству и единенію съ Богомъ. Въ частнѣйшемъ развитіи этого направленія западныхъ христіанскихъ толкователей открывается много точекъ соприкосновенія съ средневѣковыми еврейскими толкованиями такъ называемыми философскими и мистическими. Уклоненіе въ произвольный мистицизмъ у христіанскихъ толкователей Пѣсни Пѣсней вообще встрѣчается чаще и развивается неудержимѣе, чѣмъ у толкователей іудейскихъ, превращая описываемые въ Пѣсни Пѣсней члены тѣла въ олицетворенныя добродетели, колесницы Аминадава въ демоновъ и т. под.
Если на западѣ развивалось главнымъ образомъ то направленіе въ толкованіи Пѣсни Пѣсней, которые указалъ Оригенъ въ своихъ бесѣдахъ переведенныхъ Іеронимомъ на латинскій языкь и которое тотъ же Іеронимъ называетъ низшимъ и приспособленнымъ болѣе для дѣтей питающихся молокомъ ученія; то на востокѣ большимъ значеніемъ пользовалось другое, 12-томное толкованіе того же Оригена, хотя въ сущности не отличавшееся отъ бесѣдъ переведенныхъ Іеронимомъ, но отдававшее преимущество не столько нравственно-таинственному, сколько догматически-таинственному объясненію Пѣсни Пѣсней на основаніи отношеній между Христомъ и Церковію. Спеціальнѣе, безъ смѣшенія съ нравственнымъ, догматическое толкованіе Пѣсни Пѣсней развито у Афанасія александрійскаго, Епифанія и Кирилла іерусалимскаго. Пѣснь Пѣсней для нихъ есть высшее изъ всѣхъ ветхозавѣтныхъ пророчествъ о Мессіи; это даже не пророчество, а историческое изображеніе Мессіи уже вочеловѣчившагося, Іисуса Назарянина, Слова ставшаго плотію. Сanticum canticorum, говорить Афанасій, имѣя въ виду іудейскія толкованія Пѣсни Пѣсней въ отношеніи къ Мессіи имѣюшему прійти, uon habet prophetiaim, neque praecedeutem aliquam communionem de Cristo, sed quern alii praenuntiaverunt venturum, hunc jam veluti repraesentem et came ja m indutum ostendit. Propterea et tanqu - atn in nuptiis verbi et carnis epithalamium canticum hoc canticorum canit. Послѣ книги Пѣснь Пѣсней нечего было и ожидать другаго высшаго откровенія; post canticum canticorum non est interior aliqua ac recentior expectanda annunciatio. Пѣснь Пѣсней такимъ образомъ, прибавляетъ Епифаній, есть святое святыхъ между другими св. книгами, за которымъ уже нѣтъ другаго болѣе сокровеннаго мѣста на землѣ (выраженіе рабби Акибы). Но такъ какъ срединнымъ пунктомъ новозавѣтной христологіи служитъ ученіе о страждущемъ Мессіи, то нѣкоторые толкователи объясняли Пѣснъ Пѣсней еще спеціальнѣе въ отношеніи къ страданіямъ Іисуса Христа. Такъ, по объясненію Кирилла іерусалимскаго, брачная постель Соломона (Песн. 3:7) есть крестъ Христовъ; серебряный ножки ея - окровавленная мантія Богочеловѣка; вѣнокъ возложенный на Соломона его матерію - вѣнецъ терновый [23].
Въ то время какъ указанные древніе христіанскіе толкователи Пѣсни Пѣсней свою связь съ преданіемъ синагоги обнаруживали тѣмъ, что подражали Оригену или шли по его слѣдамъ, другіе (меньшинство) не довѣряли оставленнымъ Оригеномъ образцамъ толкованія и обращались непосредственно къ синагогѣ и классическому объясненію таргума, минуя то, что мы назвали приспособленіемъ іудейскаго толкованія, mutatis mutandis, къ христіанскимъ воззрѣніямъ. Такъ именно понялъ Пѣснь Пѣсней бл. Августинъ (de civit. Dei. XVII. 8, 13, 20), находящій въ отношеніяхъ двухъ возлюбленныхъ, согласно съ синагогою, "аллегорическое изображеніе исторіи древнихъ евреевъ". На почвѣ этого чисто іудейскаго объясненія послѣдовали дальнѣйшія развѣтвленія. Одни изъ западныхъ последователей Августина удерживали объясненіе синагоги съ тою разницею, что къ судьбамъ ветхозавѣтной Церкви присоединили въ объясненіи Пѣсни Пѣсней, хотя отчасти, и новозавѣтную исторію. Такъ Николай de Lyra, толкованія котораго такъ высоко цѣнилъ Лютеръ, относитъ къ исторіи еврейскаго народа только первый шесть главъ Пѣсни Пѣсней, а въ послѣднихъ двухъ видитъ аллегорическое, изображеніе новозаветной исторіи до Константина великаго. Другіе изъ последователей Августина (напр. Аноній 7-го века) заимствуютъ у него только общую идею его историко-аллегорическаго толкованіи и видятъ вь Пѣсни Пѣсней апокалипсисъ или пророческій compendium исторіи всего міра отъ его сотворенія до страшнаго суда. Наконецъ третьи занялись спеціально приспособленіемъ отдѣльныхъ мѣстъ Пѣсни Пѣсней къ отдѣльнымъ историческимъ моментамъ; напр. Кокцей въ Песн. 6:9 видитъ борьбу Гвельфовъ и Гибеллиновъ, въ Песн. 7:5 - судьбу Церкви XV вѣка, въ Песн. 7:6 Лютера въ борьбѣ съ католичествомъ. Но едва ли не болѣе всѣхъ толкователей возбужденнаго Августиномъ направленiя заслуживаетъ вниманія самъ Лютерь, который хотя вообще, какъ извѣстно, стремился основать буквальное пониманіе св. Писанія, но для Пѣсни Пѣсней указалъ объясненіе аллегорическое, впрочемъ поставленное въ связь съ буквою текста, какъ опредѣлительницей возможныхъ границъ высшего пониманія, - вслѣдствіе чего толкованія Лютера получаютъ даже научное значеніе. Невѣста Пѣсни Пѣсней, по Лютеру, олицетворяетъ еврейское общество, а тоть внѣшній видъ, въ которомъ она представлена, изображаетъ отдѣльный моментъ исторіи этого общества, именно его цвѣтущее состояніе при Соломонѣ, когда Пѣснь Пѣсней была написана; цѣлію написанія книги было прославленіе Іеговы какъ виновника народнаго благоденствія. Est enim encomium politiae, quae temporibus Salomonis in pulcherrima pace floiuit. Quemadmodum enim in sancta Scriptura, qui scripserunt cantica (намекъ на тѣ девять пѣсней, которыя въ таргумѣ указаны какъ ступени приводящія къ Пѣсни Пѣсней) de rebus a se gestis ea scripserunt, sic Salomon per hoc роёmа nobis suam politiam commendat, et quisi encomium pacis et praesentis status reipublicae instituit, in quo gratias Deo agit pro summo illo beneficio, pro externa pace in aliorum exempluin, ut ipsi quoque sic discant Deo gratias agere, agnoscere beneficia summa, et orare, si quid minus recte in imperio accident, ut corrigatur. Другія болѣе широкія аллегорическія объясненія Пѣсни Пѣсней Лютеръ нзываетъ абсурдами и опровергаетъ: ex his enim sententiis quid quaeso fructus potest регсірі? Вообще же принятымъ въ реформаторской Церкви толкованіемъ Пѣсни Пѣсней было толкованіе таргума [24].
Не скроемь, что и въ христіанской Церкви общій концертъ аллегорическихъ толкованій Пѣсни Пѣсней, воспринятыхъ отъ синагоги и различно преломлявшихся, нарушался изрѣдка проявлявшимися въ ней стремленіями къ буквальному пониманію, въ которыхъ также нужно видѣть отголосокъ сужденій и взглядовъ изрѣдка и случайно встрѣчавшихся въ синагогѣ. Впервые такое стремленіе обнаружили нѣкоторые представители антіохійской школы, поставившей для себя задачею, въ противоположность александрійской школѣ, заботиться о разъясненіи внѣшней стороны св. Писанія. Уже епископъ Филастрій бресчійскій упоминаеть о существованіи буквальнаго понимаиія Пѣсни Пѣсней во второй половинѣ IV вѣка и относитъ его къ числу еретическихъ. Изъ обличеній встрѣчающихся у Феодорита кипрскаго (предисловіе къ его комментарію на Пѣснь Пѣсней) видно, что въ V вѣкѣ буквальное пониманіе Пѣсни Пѣсней даже значительно развилось и образовало нѣсколько отдѣльныхъ фракцій. По однимъ Пѣснь Пѣсней изображала исторію той суламитянки Абисаги, о которой говорится въ началѣ первой книги Царствъ, которая была призвана во дворецъ, чтобы услаждать своею необыкновенною красотою послѣдніе годы царя Давида и изъ за которой впослѣдствіи смертельною ненавистію возненавидѣлъ Соломонъ своего брата Адонію и изъ ревности лишилъ его жизни (1Цар. 2:17-25). Такимъ образомъ Пѣснь Пѣсней являлась семейною драмою царскаго дома, вь которой Соломонъ воспѣлъ свою побѣду надъ соперникомъ въ обладаніи наложницею отца. Кажущимся основаніемъ этого взгляда было совпаденiе именъ Суламитянки и Соломона, фигурирующихъ въ Пѣсни Пѣсней и въ указанномъ эпизодѣ кииги Царствъ, а также то обстоятельство, что Суламитянка Пѣсни Пѣсней называетъ своего возлюбленнаго братомъ (по LXX) и сама получаетъ названіе невѣсты - сестры, между тѣмъ Суламитянка книги Царствъ, какъ жена Соломона, могла назваться сестрою Адоніи. Этотъ взглядъ, какъ увидимъ дальше, послужилъ прототипомъ широко развившейся въ новѣйшее время гипотезы, по которой предметомъ Пѣсни Пѣсней служить борьба двухъ соперниковъ изъ-за обладанія невѣстою. По другому буквальному пониманію, Пѣснь Пѣсней представляетъ собою иллюстрацію къ свидѣтельству 1Цар. 3:1 о вступленіи Соломона въ бракъ съ дочерью фараона, которая названа Суламитою только для созвучія съ именемъ Соломона. По третьимъ Суламитою или Суламитянкою Пѣсни Пѣсней вообще была одна изъ невѣстъ или наложницъ Соломона. Извѣстнымъ представителемъ буквальнаго пониманія Пѣсни Пѣсней, между другими анонимными, былъ Феодоръ, епископъ мопсуетскій, за что между прочимъ на 5-мъ вселенскомъ константинопольскомъ соборѣ онъ, тогда уже умершій, былъ преданъ проклятію [25]. Къ какой именно фракціи буквальнаго пониманія принадлежалъ взглядъ Феодора, неизвѣстно, такъ какъ его комментарій, вслѣдствіе отяготѣвшей на немъ анафемы, до насъ не сохранился. Леонтій византійскій, одинъ изъ позднѣйшихъ противниковъ Феодора, читавшій еще его комментарій, говоритъ, что онъ былъ написанъ libidinose pro sua menta et lingua meretricia. Приговоръ 5-го вселенскаго собора остановилъ дальнѣйшее развитіе буквальнаго пониманів Пѣсни Пѣсней, такъ что новый выдающійся его образецъ, въ средѣ христіанъ, встрѣчается уже только въ 1544, въ Женевѣ, гдѣ гуманистъ Себастіанъ Кастелліо, повторяя исторію Феодора мопсуетскаго, не только признавалъ Пѣснь Пѣсней за простой разговоръ Соломона съ его любимою подругою, но и публично осмѣивалъ церковный взглядъ на Пѣснь Пѣсней, и даже домогался исключенія ея изъ канона. Вь своемъ экземплярѣ библіи къ мѣсту Песн. 7:1 Себастіанъ сдѣлалъ такую прибавку: Sulamita arnica Salomonis et sponsa, а въ спорѣ съ Кальвиномъ между прочимъ выразился такъ: "когда Соломонъ писалъ седьмую главу Пѣсни Пѣсней, онъ былъ въ ослѣпленіи похоти и руководился мірскою суетою, а не св. Духомъ". За такое отношеніе къ Пѣсни Пѣсней Себастіанъ Кастелліо, по настоянію Кальвина, былъ изгнанъ изъ Женевы городскимъ Совѣтомъ. Въ 17-мъ вѣкѣ по слѣдамъ Себастіана, и уже безнаказанно, идутъ Гуго Гроцій, первый изъ такъ называемыхъ толкователей - эстетиковъ, юристъ, филологъ и государственный человѣкъ, въ своихъ Annotationes in V. Т. признавшій Пѣснь Пѣсней брачнымъ гимномъ, написаннымъ по случаю бракосочетаыія Соломона съ египетскою принцессою, - и Ричардъ Симонъ, на взглядъ котораго Пѣснь Пѣсней была безпорядочнымъ сборникомъ эротическихъ пѣсней. Въ 18-мъ вѣкѣ Землеръ и Іоаннъ Давидъ Михаэлисъ, величайшій авторитетъ того времени по вопросамъ о ветхозавѣтной литературѣ, объявляютъ, что аллегорическій смыслъ Пѣсни Пѣсней не можетъ бить утвержденъ критическимъ путемъ и есть чистый произволъ преданія. Михаэлисъ рѣшается даже привесть въ исполненіе угрозу Себастіана Кастелліо объ исключеніи Пѣсни Пѣсней изъ сборника свящ. книгъ и дѣйствительно исключаетъ ее по крайней мѣрѣ изъ своего перевода ветхаго завѣта (1769). Habent sur fata libelli.
Средину между буквальнымъ и аллегорическимъ пониманіемъ Пѣсни Пѣсней представляетъ третій способъ пониманія, типіческій, вызванный стремленіями примирить крайности первыхъ двухъ направленій и состоявшій въ томъ, что изображаемая въ Пѣсни Пѣсней любовь есть дѣйствительный фактъ изъ исторіи Соломона, какъ того хотятъ буквалисты, но что въ тоже время изображеніе этой земной любви не имѣетъ цѣли само въ себѣ, но служитъ образомъ высшей духовной любви и отношеній человѣка къ Богу, т. е. того, что усматриваютъ въ Пѣсни Пѣсней аллегористы. Впрочемъ въ древней Церкви типическое толкованіе Пѣсни Пѣсней не получило полнаго развитія и встрѣчалось недовѣріемъ со стороны представителей господствующаго аллегорическаго толкованія, имѣвшихъ свои основанія подозрѣвать, что такъ называемый высшій смыслъ служитъ для типистовъ только ширмою, прикрывающею болѣе интересующее ихъ чисто буквальное пониманіе. Съ полною опредѣленностію это направленіе толкованія выступаетъ только въ XVІ вѣкѣ и главою его является испанскій мистикъ Луи-де-Леонъ, поплатившійся за то (а равно и за переводъ Пѣсни Пѣсней на испанскій языкъ) пятилѣтнимъ заключеніемъ въ тюрьмахъ инквизиціи. По его взгляду, Пѣснь Пѣсней имѣетъ въ основаніи историческій элементъ, отношенія любви между Соломономъ и его египетскою невѣстою, изображенный въ идеальной высотѣ и формѣ. "Но идеально представленная земная историческая любовь выражаетъ собою аттрибуты божественной любви, потому что для посдѣдней не можетъ быть болѣе благороднаго образа чѣмъ любовь человѣческая, и для красоты небесной лучшаго образа чѣмъ красота земная". Впрочемъ, по освобожденіи изъ тюрьмы в оправданіи, Лун-де-Леонъ приблизилъ свой взглядъ на Пѣснь Пѣсней къ аллегорическому пониманію ослабленіемъ выведеннаго имъ прежде буквально - историческаго элемента. Въ 17 вѣкѣ представителями типическаго пониманія Пѣсни Пѣсней были Лигтфоотъ и Босеюэтъ; послѣдній раздѣлялъ Пѣснь Пѣсней по семи днямъ брачнаго пиршества Соломона и египетской принцессы, но вмѣстѣ съ тѣмъ цѣлію написанія книги признавалъ составленіе нагляднаго образа для отношеній Бога къ Церкви. И наши русскіе толкователи - проповѣдники если не всю книгу Пѣснь Пѣсней, то нѣкоторыя отдѣльныя ея выраженія мимоходомъ объясняли иногда типически въ отношеніи къ таинству христіанскаго брака. Извѣстный свадебный концертъ Чайковскаго на слова Пѣсни Пѣсней: гряди отъ Ливана, невѣсто, основывается на томъ же типическомъ пониманіи. Отъ этихъ послѣднихъ объясненій или примѣненій Пѣсни Пѣсней нужно отличать тѣ примѣненія, которыя дѣлали изъ нея древніе евреи при свадебныхъ церемоніяхъ и которыя обличаются рабби Акибою. Такъ какъ въ ветхомъ завѣтѣ бракъ не былъ таинствомъ, то и примѣнительное къ нему объясненіе Пѣсни Пѣсней не могло имѣть того типическаго значенія, какое ему даютъ христіанскіе толкователи. - Но полную обработку типическое объясненіе Пѣснн Пѣсней, въ отношеніи ко всему ея содержанію, получило только у представителей новѣйшей нѣмецкой ортодоксальной науки (Деличь, Гофманъ и др.), видящихъ въ немъ необходимую якобы для настоящаго времени уступку со стороны преданія наукѣ.
И такъ что слѣдуетъ изъ этой общей исторіи толкованія Пѣсни Пѣсней у христіанъ? Подтверждаетъ ли она обвиненіе критиковъ въ царствующемъ якобы въ ней произволѣ взглядовъ? Другими словами: имѣла ли основаніе Церковь толковать Пѣснь Пѣсней такъ, какъ она это дѣлала?
Что Церковь видѣла въ Пѣсни Пѣсней вообще аллегорию, это, какъ мы уже говорили, есть наслѣдіе, полученное ею отъ синагоги вмѣстѣ съ самою книгою; подобнымь образомъ и всѣ другія ветхозавѣтныя книги Церковь не просто взяла въ безусловную собственность, съ правомъ совершенно независимаго отношенія къ нимъ и своего новаго взгляда на нихъ, но взяла въ извѣстномъ готовомъ освѣщеніи со стороны древняго преданія. А что синагога всегда смотрѣла на Пѣснь Пѣсней, какъ на аллегорію, это само собою ясно, независимо отъ извѣстной уже намъ истоpiи синагогальныхъ толкованій, уже изъ того, что Пѣснь Пѣсней внесена въ канонъ. Правда, по взгляду новѣйшихъ критиковъ, включеніе Пѣсни ПѣснеЙ въ канонъ опредѣлилось, независимо отъ содержанія, тѣмъ, что она принадлежала къ національной еврейской литературѣ (а все принадлежавшее къ ней ео ipso должно было считаться каноническимъ), или еще ближе тѣмъ, что она носила имя Соломона, которое само по себѣ было печатью особенной возвышенности и важности. Что же касается аллегорическаго объясненія, то, по мнѣнію новыхъ критиковъ, въ немъ оказалась нужда только тогда уже, когда понятія національноеврейскій и богодухновенный смѣшались, и когда всѣмъ древнееврейскимъ памятникамъ ихъ хранители нашли нужнымъ сообщить религіозний покровъ. Но намъ хорошо извѣстно изъ книгъ Царствъ, что имени Соломона приписывалось много пѣсней и притчей, изъ которыхъ далеко не всѣ вошли въ канонъ. Точно также не вся библіотека древнееврейскихъ классиковъ вошла въ канонъ, но значительная часть ея оставлена "за оградою канона", какъ неканоническая и апокрифическая. Слѣдовательно и для книги Пѣснь Пѣсней не могло быть защитою имя Соломона или ея происхожденіе въ золотой вѣкъ еврейской письменности; "не Соломоновъ духъ долженъ витать въ священной книгѣ, говорили древніе раввины, а духъ божественный". Божественный же духъ могли узнать канонизаторы въ Пѣсни Пѣсней только въ томъ случаѣ, если она была для нихъ аллегоріею. Но, спрашиваютъ критики, чѣмъ могли руководствоваться въ этомъ случаѣ канонизаторы, и не основательно ли будетъ предположеніе, что возводя Пѣснь Пѣсней въ значеніе аллегоріи, они только обнаружили намѣренное или ненамѣренное обольщеніе или самооболыщеніе? Прежде всего канонизаторы могли руководствоваться положительными свѣдѣніями, т. е. знать подробности написанія книги Пѣснь Пѣсней и то значеніе, какое придавалъ ей авторъ или по крайней мѣрѣ ближайшія поколѣнія его читателей. Но пусть положительныя свѣдѣнія канонизаторовъ сами по себѣ были недостаточны. Тогда въ дополненіе къ нимъ могъ прійти собственный, безъ сомнѣнія въ высокой мѣрѣ развитый, навыкъ канонизаторовъ въ оцѣнкѣ своей древней письменности, ея характера и свойствъ. И въ этомъ отношеніи взглядъ канонизаторовъ неизмѣримо выше по своимъ средствамъ, чѣмъ всѣ позднѣйшіе взгляды, выступающіе во всеоружіи критики. Наше знаніе условій древнееврейскаго творчества не таково, чтобы на его основаніы мы могли непосредственно и прямо угадывать смыслъ его литературныхъ произведеній, какъ это могли сдѣлать древніе oпpeдѣлители ветхозавѣтнаго канона и какъ это можемъ сдѣлать мы по отношенію къ литературнымъ произведеніямъ своего времени и языка. Но не случается ли на нашихъ глазахъ, что даже сравнительно недавнее литературное произведеніе, вслѣдствіе какихъ либо перемѣнъ возникшихъ на литературно - историческомъ горизонтѣ, дѣлается неяснымъ и возбуждаетъ недоумѣніе, былъ или только притчу имѣлъ въ виду передать его авторъ? Тѣмъ неизбѣжнѣе это недоумѣніе въ вопросѣ о подобномъ памятникѣ древнееврейской литературы. Если что нибудь полезно сдѣлать въ этомъ случаѣ, то это прислушаться ко взгляду на подобное произведеніе современниковъ или ближайшихъ послѣдователей. т. е. довѣриться преданію. Преданіе же ясно и опредѣленно называетъ Пѣснь Пѣсней притчею.
Но,продолжаютъ спрашивать критики, если преданіе не ошибается въ названіи Пѣсни Пѣсней аллегоріею или притчею, то почему оно не могло сообщить единства всѣмъ толкованіямъ ея, по крайней мѣрѣ тѣмъ, которыя выходили отъ лица Церкви, хранительницы преданія? "Такъ какъ столь разнообразныхъ взглядовъ на смыслъ Пѣсни Пѣсней, накопившихся въ синагогѣ и христіанской Церкви, книга не можетъ имѣть въ одно и тоже время, то очевидно они не всѣ вѣрны, а такъ какъ далѣе отличить вѣрный взглядъ отъ невѣрнаго нельзя, вслѣдствіе общего ихъ отвлеченія отъ буквы, дѣлающаго ихъ равно беспочвенными, то, очевидно, всѣ они подозрительны; единственное, что здѣсь заслуживаетъ вниманія, это - буква" (Михаэлисъ). Ни слова, преданіе о книгѣ Пѣснь Пѣсней недостаточно; оно называетъ ее притчею, но смысла этой притчи не опредѣляетъ ясно. Самая притча Пѣсни Пѣсней не имѣетъ прямаго заключенія, указывающего смыслъ или нравоученіе ея, какое имѣютъ другія библейскія притчи, напр., притча Іезекіиля объ Оголѣ и Оголивѣ или евангельскія притчи. Не имѣетъ она и схоліастовъ, современныхъ или близко слѣдовавшихъ за нею, подобныхъ тѣмъ, какихъ имѣли аллегоріи классическихъ писателей, не возбуждающія по тому никакихъ сомнѣній на счетъ ихъ основнаго и первичнаго значенія. Тѣмъ не менѣе преданіе ясно устанавливаетъ общій смыслъ Пѣсни Пѣснѳй, по которому она есть аллегорическое изображеніе отдѣльнаго и чрезвычайнаго акта изъ древней исторіи отношеній Бога къ человѣку или исторіи религіи. Но такъ какъ Церковь властна своимъ новозавѣтнымъ свѣтомъ освѣщать прикровенное ученіе ветхаго завѣта, то и въ настоящемъ случаѣ она имѣла право, на основаніи общаго преданія, что Пѣснь Пѣсней есть религіозная аллегорія, прилагать къ ней свои спеціальныя объяснении, имѣя въ виду главнымъ образомъ христіанское назиданіе народа. И нинакъ нельзя сказать, что Церковь, даже въ отдѣльныхъ фракціяхъ своего аллегорическаго толкованія, ошибалась въ пониманіи Пѣсни Пѣсней, потому что послѣ того первичнаго смысла этой книги, который ближайшимъ образомъ имѣлся въ виду при ея написаніи и который въ настоящее время весьма неясно прозрѣвается, въ ея содержаніи, въ выставленномъ въ ней образѣ двухъ возлюбленныхъ, нисколько не извращая смысла, можно разумѣть и другія подобныя духовныя отношенія, тѣмъ болѣе, что эти другія отношенія, какь болѣе абстрактныя, во всякомъ случаѣ обнимаютъ подъ собою и то съ отдѣльнымъ историческимъ моментомъ связанное отношеніе, которое ближайшимъ образомъ имѣлъ въ виду авторъ аллегоріи. Примѣромъ здѣсь могутъ служить евангельскія притчи, которыя всѣ имѣютъ ближайшее отношеніе къ отдѣльнымъ фактамъ или вѣрованіямъ своего времени (нерѣдко это прямо указывается въ заключеніи притчи), но которыя между тѣмъ въ церковномъ толкованіи разширяются въ общее назиданіе, примѣнительно кь обстоятельствамъ позднѣйшаго времени. Такова напр, притча плевелъ сельныхъ или притча о неводѣ (Мф. 13), имѣющія при семъ специальное объяснение въ приложеніи къ обстоятельствамъ кончины міра, но въ твореніяхъ учителей Церкви объясняемыя въ отношеніи къ разнымъ частнымъ кончинамъ или паденіямъ въ мірѣ историческомъ и нравственномъ. Такова притча о женихѣ (Мф. 9:14-15, Мк. 2:18-20) можетъ быть представляющая повтореніе ветхозавѣтной притчи Пѣсни Пѣсней; ея ближайшею цѣлію, какъ видно изъ вступительныхъ словъ, было опредѣленіе отношеній между учениками Іисусовыми съ одной стороны и Іоанновыми и фарисейскими съ другой, между тѣмъ она можетъ объясняться и объяснялась христіанскими проповѣдниками и о многихъ другихъ аналогичныхъ отношеніяхъ. Притча Мф. 21:28-32 или другая притча Мф. 21:32-43, какъ показываютъ ихъ послѣсловія, имѣютъ первое отношеніе ко времени жизни Іисуса Христа, но никому не покажется ошибочнымъ, если ихъ значеніе мы разширимъ въ приложеніи къ своему времени. Есть между евангельскими притчами и притчи неясныя, подобно притчи Пѣсни Пѣсней заключающія въ себѣ слишкомъ тонкія, понятныя только для современниковъ, отношенія къ своему времени; но онѣ тѣмъ скорѣе просится вь сферу общаго назиданія. Этимъ мы не хотимъ сказать, что вслѣдствіе такой растяжимости церковнаго пониманія какъ евангельскихъ притчей такъ и Пѣсни Пѣсней, ихъ первичное историческое значеніе дѣлается излишнимъ и ненужнымъ. Оно только передается съ церковной кафедры въ вѣдѣніе науки, помимо которой рѣшеніе подобныхъ вопросовъ, въ виду указанной недостаточности историческаго преданія, невозможно.
Наконецъ, возражаютъ критики, прототипъ всѣхъ древнихъ школьныхъ аллегорическихъ объясненій Пѣсни Пѣсней, какъ въ синагогѣ такъ и въ христіанской школѣ, положительно невѣренъ, потому что "рабби Акиба, стоящій во главѣ всѣхъ этого рода объясненій, толковалъ Пѣснь Пѣсней подъ вліяніемъ случайныхъ обстоятельствъ своего времени и имѣлъ въ виду случайный и можетъ быть не вполнѣ чистыя цѣли". Но мы видѣли, что уже въ самой школѣ Акибы выставленное имъ преданіе объ объяснении Пѣсни Пѣсней называлось древнимъ. Тѣмъ и силенъ былъ Акиба, какъ учитель, что онъ умѣлъ прислушиваться къ голосу преданія и выбирать въ немъ наиболѣе соотвѣтствующеѳ духу древнееврейской націии, слѣдовательно, наиболѣе первоначальное. По раввинской легендѣ, Акиба еще при жизни восходилъ на небо и нашелъ тамъ разгадки того таинственнаго, которое св. Духъ перенесъ на землю и заключилъ въ св. книги. Самое то обстоятельство, что объясненіе Пѣсни Пѣсней школою Акибы было безпрекословно принято всѣми евреями и никогда не оспаривалось представителями ортодоксальнаго направленія въ толкованіи св. Писанія, свидѣтельствуетъ о томъ, что въ своемъ основаніи оно не было произвольнымъ и что его общая мысль объ избавленіи народа Мессіею служила отголоскомъ первичнаго пониманін Пѣсни Пѣсней современниками ея появленія. Акиба платилъ дань своей эпохѣ только въ томъ отношеніи, что примѣненія традиціонной мысли объ искупленіи искалъ, безъ всякаго вниманія, къ указаніямъ самой книги Пѣсни Пѣсней, въ современныхъ ему исключительныхъ обстоятельствахъ, сообщая такимъ образомъ своему объясненію оттѣнокъ нравственно - политическій (подъ угломъ своего времени и направленія), а не догматическій.
Мы кончили съ вступительною частію своего сочиненія. (Остается еще одинъ вопросъ: насколько справедливо, что древняя исторія Пѣсни Пѣсней дала прямыя посылки, за которыми неизбѣжно должны слѣдовать тѣ взгляды, которые проводятъ новѣйшая критика? Заключенія новѣйшей критики неизмѣримо превышаютъ то, что дано въ древнихъ посылкахъ, если этими посылками считать, какъ и слѣдуетъ, одиночные, не находившіе одобрения ни въ синагогѣ ни въ христианской церкви, взгляды Феодора мопсуетскаго, Себастіана Кастелліо и еврейскихъ средневѣковыхъ анонимовъ, являющіеся грубымъ диссонансомъ въ общемъ концертѣ аллегорическихъ объясненій. Видѣть именно въ этихъ диссонансахъ чистый голосъ преданія значитъ ли "слѣдовать исторической логикѣ" и "выдѣлять пшеницу отъ плевелъ"? На сколько это - пшеница, мы увидимъ въ частнѣйшемъ анализѣ новѣйшихъ буквальныхъ пониманій занимающей насъ книги. Здѣсь же не можетъ не замѣтить, что сами представители аллегорическаго пониманія (особенно католическіе) не могутъ, строго говоря, омыть руки въ своей неповинности по дѣлу развитія буквальнаго пониманія. Они вызывали его и питали своимъ собственнымъ произволомъ въ проведеніи до рѣзкихъ крайностей аллегорическаго толкованія, - чѣмъ могла только подрываться а не утверждаться его достовѣрность. Имъ мало было указать, что Пѣснь Пѣсней имѣетъ духовное значеніе, что подъ женихомъ нужно разумѣть Мессію, а подъ невѣстою - общество вѣрующихъ или отдѣльную человѣческую душу. Они пошли дальше, перенося каждое отдѣльное выраженіе Пѣсни Пѣсней на отношенія религіозныя и останавливаясь подробно надъ вопросомъ, что значить чрево невѣсты, ея груди, ея спальня и проч. Это было уже злоупотребленіе и нецѣломудренное отношеніе къ книгѣ, недалеко отстоящее отъ того нецѣломудреннаго отношенія къ ней, какое проводятъ буквалисты. Какъ будто аллегорія, притча или басня всѣми своими деталями, выведенными только для полноты картины, должна давать отдѣльныя духовно - нравственныя указанія, независимыя отъ общаго смысла притчи или аллегоріи! Уже 12 книгъ скрупулезнаго толкованія Пѣсни Пѣсней Оригена вызвали протестъ антіохійской школы. Крайности аллегорическаго толкованія Бернарда клервосскаго и другихъ христіанскихъ мистиковъ вызвали реакцію позднѣйшихъ протестанскихъ толкователей. Въ этомъ отношеніи, т. е. какъ противовѣсъ крайностямъ аллегорическихъ толкованій, буквальное пониманіе книги Пѣснь Пѣсней имѣетъ свой смыслъ въ исторіи.
