Гипотеза фрагмантовъ [26]
Въ области новѣйшей критики господствуютъ тѣже взгляды на книгу Пѣснь Пѣсней, которые мы встрѣчали и у ея древнихъ толкователей, но только въ обратномъ развитіи. Направленіе аллегорическаго объясненія книги, широко распространенное въ древности и неприкосновенно сохраняемое до нынѣ въ синагогѣ и христіанской церкви, въ современной наукѣ стоитъ на второмь планѣ, защищаемое сравнительно небольшимъ числомъ изслѣдователей - спеціалистовъ и, по видимому, располагающее меньшими научными средствами. Наиболѣе же развитымъ и господствующимъ является въ настоящее время то направленіе толкованія, которое въ древней исторіи книги было едва замѣтно и считалось всего менѣе сообразнымъ съ характеромъ книги и законнымъ, именно направленіе буквальнаго пониманія, подъ которымъ собственно и разумѣется новѣйшее направленіе пониманія Пѣсни Пѣсней. Оно называетъ себя новѣйшимъ буквальнымъ пониманіемъ въ отличіе отъ вульгарнаго буквальнаго пониманія половины прошлаго вѣка, съ которымъ оно не хочетъ имѣть ничего общаго. Дѣло въ томъ, что раціонализмъ ХVIII вѣка, выступившій противъ чрезмѣрной католической аллегоризаціи, въ противоположность ей, отнесся къ Пѣсни Пѣсней очень грубо. Совершенно чуждый самъ поэтическаго вкуса, онъ призналъ и въ нашей книгѣ одну грубую и чувственную массу, лишенную всякой художественности и поэзіи, и потому несправедливо носящую названіе священной книги Михаэлисъ, ставшій во главѣ этого раціонализма, совершенно исключилъ Пѣснь Пѣсней изъ своего изданія Ветхаго Завѣта. И это было натурально на его точкѣ зрѣнія. Если Пѣснь Пѣсней есть изображеніе одной грубой чувственности, то ей мѣсто вовсе не въ библіи, а въ литературѣ Овидія, Катулла, Проперція. Такой взглядъ на нашу книгу новѣйшая критика считаетъ плодомъ грубаго невѣжества и эстетической неразвитости старыхъ раціоналистовъ, и беретъ на себя освободить Пѣснь Пѣсней отъ подобныхъ вульгарныхъ нападокь, то есть доказать, что и при буквальномъ пониманіи Пѣснь Пѣсней есть высокое и чисто нравственное художественное произведеніе, изображающее, какъ предметъ подражанія, любовь возвышенную и цѣломудренную, слѣдовательно и при буквальномъ пониманіи - и даже въ особенности при буквальномъ пониманіи - имѣетъ право на названіе священной книги. Въ этомъ отношеніи новѣйшіе критики, всѣ безъ исключенія, являются истинными рыцарями чести и достоинства Пѣсни Пѣсней. Главную же свою задачу новѣйшая критика поставляетъ въ томъ, чтобы доказать научнымъ образомъ несостоятельность церковно-аллегорическаго пониманія Пѣсни Пѣсней, которое она считаетъ еще болѣе не соотвѣтствующимъ книгѣ и произвольнымъ, чѣмъ всякое вульгарно-раціоналистическое пониманіе.
Уже съ первыхъ своихъ шаговъ представители новаго буквальнаго толкованія обнаружили два, а въ позднѣйшее время три отдѣльныя направленія, стовщія въ связи съ тѣми разновидными средствами, къ которымъ они прибѣгали для защиты своего буквально-эстетическаго пониманія книги и борьбы съ традиціоннымъ аллегорическимъ ея пониманіемъ, и основали три отдѣльныя гипотезы: гипотезу пѣсенныхъ фрагментовъ, гипотезу драмы и гипотезу эпоса и баллады. Такъ какъ необходимость аллегорическаго пониманія Пѣсни Пѣсней особенно ощутительна при цѣльномъ представленіи всего ея содержанія, обнаруживающемъ такія необычайныя соотношенія въ положеніи дѣйствующихъ лицъ, которыя сами собою даютъ знать, что простое буквальное пониманіе къ нимъ неприложимо [27]; то первая партія новѣйшихъ буквалистовъ, въ своемъ противоборствѣ аллегоріи и для изгнанія ея, рѣшилась пожертвовать цѣлостію книги. Это тѣмь легче было сдѣлать, что теорія дробленія св. книгъ на отдѣльныя малыя части была въ то время общимъ убѣжищемъ критики возстававшей противъ ихъ традиціоннаго достоинства и значенія, послѣ того какъ извѣстный врачь Астрюкъ произвелъ пер- вый опытъ такого дробленія надъ книгою Бытія. "Подвергнуться пробному огню этой теоріи, говорить Умбрейтъ, для книги Пѣснь Пѣсней было только вопросомъ времени". По примѣру книги Бытія, которую Астрюкъ призналъ сборникомъ многихъ отрывочныхъ мему- аровь, и Пѣснь Пѣсней стали считать сборникомъ отрывочныхъ и разновременныхъ эротическихъ пѣсней, которыя по тому самому не могли быть признаны всѣ аллегорическими, и ужъ ни въ какомъ случаѣ не могли быть понимаемы всѣ въ смыслѣ одной и той жѳ аллегоріи. Подобно непріятелю, не рѣшающемуся помѣряться силами со всею противною стороною разомъ, говоритъ Д., фрагментисты сперва стараются раздробить Пѣснь Пѣсней на отдѣльные отрывки и доказать, что каждый отдѣльно взятый отрывокъ легко понима- ется въ простомъ буквальномъ значеніи, не требуя никакой таинственной подкладки, и потомъ эти частныя заключенія распрос- траняютъ на всю книгу". Если, не смотря на такое дробленіе книги, нѣкоторыя мѣста все еще давали чувствовать особенное явно не буквальное значеніе, то фрагментисты, слѣдуя своей общей идеѣ, что Пѣснь Пѣсней связана изъ разновременныхъ осколковъ, уже безъ труда объясняли эти выраженія какъ вставки или прибавления позднѣйшаго времени, не имѣющія никакого отношенія къ первоначальному виду и смыслу книги; "это, говоритъ одинъ изъ партіи фрагментистовъ, тѣ аллегорическія бѣлыя нитки, которыми синагога насильственно сшила древніе безъискуственные лоскутки". Въ примѣръ того, что на древнемъ востокѣ поэты легко могли быть ложно аллегоризованы и ихъ простыя пѣсни любви легко могли быть обращены въ таинственныя, послѣ того какъ онѣ были собраны въ цѣльные сборники и совмѣстно комментированы, фрагментисты приводятъ прославленнаго на востокѣ поэта ГаФеца (XV вѣка по Р. Хр.), пѣсни котораго доселѣ еще пользуются извѣстностію на всемъ востокѣ. "Это былъ усердный пѣвецъ вина и любви; при жизни его считали почти еретикомъ, а по смерти едва удостоили погребенія. И что же? тѣже самыя пѣсни, изъ-за которыхъ Гафецу отказывали въ приличномъ погребеніи, послѣ того какъ онѣ пріобрѣли всеобщую популярность, были такъ подобраны и комментированы въ турецкихъ изданіяхъ, что изъ сочетанія ихъ выступили высшія таинственныя откровенія; но стоитъ только каждую пѣсню Гафеца прочесть отдѣльно, безъ предисловія и комментарія, чтобы убѣдиться въ ихъ эротическомъ характерѣ" [28]. Съ другой стороны въ дробленіи Пѣсни Пѣсней новѣйшіе критики видѣли защиту и отъ возраженій вульгарнаго раціонализма; различая въ Пѣсни Пѣcней основные отрывки и позднѣйшія глоссы, фрагментисты относили къ послѣднимъ также и то, что въ буквѣ книги Пѣснь Пѣсней могло казаться наиболѣе соблазнительнымъ и непристойнымъ, а за первыми оставляли только однѣ "чистыя лиліи".
Такимъ образомъ и наша задача по отношенію къ гипотезѣ фрагментовъ спеціализуется. Для того, чтобы доказать несостоятельность буквальнаго пониманія Пѣсни Пѣсней для этой партіи критиковъ, намъ достаточно доказать только невозможность проэктируемыхъ ими дробныхъ дѣленій Пѣсни Пѣсней, потому что съ возстановленіемъ единства и цѣлости книги будетъ устранено съ этой стороны условіе ея буквальнаго пониманія. Хотя у фрагментистовь есть еще нѣкоторыя другія освованія въ пользу буквальнаго пониманія и противъ аллегоризаціи Пѣсни Пѣсней, но, поставленныя въ услуженіе той же фрагментаціи книги, въ ихъ системахъ они не имѣють никакой силы и большею частію состоятъ изъ общихъ мѣстъ, встрѣчающихся у всѣхъ буквалистовъ древнихъ и новѣйшихъ, а потому до времени могутъ быть игнорированы. Точно также мы игнорируемъ до времени выставляемое фрагментистами предостереженіе, что возстановлять цѣлость и единство нашей книги значитъ вмѣстѣ съ тѣмъ открывать ее обвиненіямъ вульгарнаго радикализма въ неприличіи нѣкоторыхъ ея образовъ и выраженій (съ этимъ вопросомъ мы встрѣтимся позже въ общей оцѣнкѣ всѣхъ буквальныхъ пониманій Пѣсни Пѣсней). Зато тѣмъ съ большею подробностію мы остановимся теперь на способахъ дробленія Пѣсни Пѣсней у фрагментистовъ и получаемыхъ отсюда ближайшихъ результатахъ, откуда по ближайшемъ изслѣдованіи, кромѣ нашей апологетической задачи - защиты аллегорическаго толкованія, мы надѣемся еще достигнуть другой задачи приготовительнаго ознакомленія читателя съ композиціею и составомъ книги.
Дробленіе книги Пѣснь Пѣсней не есть, строго говори, изобрѣтеніе новой критики. Возможность его предполагается уже нѣкоторыми весьма древними толкователями. Если, по свидѣтельству іудейскаго преданія, царь Езекія собралъ Пѣснь Пѣсней точно такъ же, какъ онъ собралъ Притчи, то уже этимъ какъ будто предполагается извѣстная въ то время дѣлимость нашей книги на отдѣльныя составныя части. Во время рабби Акибы Пѣснь Пѣсней распѣвалась нѣкоторыми на пиршествахъ, слѣдов. въ видѣ отдѣльныхъ пѣсней. Нѣчто намекающее на фрагментарный видъ Пѣсни Пѣсней находятъ въ словахъ мидраша Cant. שיר חר שירים תרין הא תלתא (см. біуръ Агарона бень-Вольфа и Іоиля Бриля при Мендельсоновомъ переводѣ). Въ средніе вѣка Комментаторъ Товіа-бенъ-Еліезеръ выражался по поводу надписанія книги Пѣснь Пѣсней, что имъ указываются многія пѣсни или славословія, древнѣйшія и позднѣйшія "Если о Давидѣ говорится, что онъ изрекъ одну притчу (въ псалмахъ Пс. 49:5, Пс. 78:2, Пс. 69:12 слово maschal употребляется въ едииственномъ числѣ), то Соломонъ написалъ mischle, многія притчи; если Давидъ изрекъ одну пѣснъ, schir (въ надписаніяхъ псалмовь schir употребляется всегда въ единственмомъ числѣ), то Соломонъ написалъ много пѣсней, schir schirim" (Товіа-бенъ-Еліезеръ, предисловіе). Еврейскій мистикъ XIII вѣка Исаакъ бенъ-Загула находилъ въ Пѣсни Пѣсней отдѣльные гимны, выбранные изъ тѣхъ гимновъ, которые пѣлись въ іерусалимскомъ храмѣ. Караимскій комментаторъ XI вѣка Іаковъ бень Нейбенъ называлъ Пѣснь Пѣсней коллекціею отдѣльныхъ пѣсней; "если ты захочешь сосчитать число ихъ, то найдешь ихъ 30, соответственно 30 mizmorim". Такимъ образомъ новѣйшая гипотеза фрагментовъ не есть новость, а только новое повтореніе того, что случайно было обронено древними толкователями. Справедливость требуетъ однако замѣтить, что первые представители новаго фрагментизма, начиная съ Гердера, не знали ничего о своихъ древнихъ предшественникахъ, да и всѣ вообще новѣйшіе фрагментисты не могли непосредственно пользоваться древними образцами дѣленій Пѣсни Пѣсней, въ виду своихъ особенныхъ задачь и цѣлей, діаметрально противоположныхъ задачамъ и цѣлямъ древняго фрагментизма. Указанное сейчасъ древнее дробленіе Пѣсни Пѣсней было именно слѣдствіемъ общепринятаго аллегорическаго ея толкованія. Такъ какъ, по таргуму, Пѣснь Пѣсней аллегорически изображаетъ всю древнееврейскую исторію отъ Мойсея до Симона-баръ-Кохбы, то, соотвѣтственно дѣленію этой исторіи по періодамъ, нѣкоторые толкователи пробовали раздѣлять самую букву текста Пѣсни Пѣсней на части, и въ этомъ только смыслѣ (а не въ смыслѣ разновременнаго происхожденія различныхъ частей книги) различали въ ней древнѣйшіе и позднѣйшіе отдѣлы, т. е. отдѣлы аллегорически изображающіе болѣе древніе пepioды теократіи и отдѣлы изображающіе ея позднѣйшую исторію. Такимъ образомъ древній фрагментизмъ въ отношеніи къ Пѣсни Пѣсней былъ однимъ изъ путей порабощенія буквы текста ея духовнымъ смысломь, служилъ особеннымъ способомъ проникновенія въ основной текстъ книги установившегося синагогальнаго толкованія или по крайней мѣрѣ общихъ рамокъ этого толкованія, и велъ за собою цѣлый рядъ тѣхъ отдѣльныхъ аллегорическихъ корректуръ и вставокь въ книгу, о которыхъ мы говорили выше. Наоборотъ новѣйшій фрагментизмъ вышелъ изъ совершенно противоположная стремленія - выдѣлить изъ текста Пѣсни Пѣсней присущіе ему наиболѣе ясные намеки аллегорическаго значенія, чтобы проэктируемую имъ "первоначальную сущность" книги выставить въ значеніи простой эротической пѣсни. Какая же изъ этихъ двухъ тенденцій дробленія Пѣсни Пѣсней, древняя или новая, можетъ имѣть болѣе серіозное значеніе? Строго говоря, обѣ онѣ равно произвольны, потому что обѣ равно выходятъ не изъ свойства дѣлимости самой книги, а изъ предвзятаго взгляда, образовавшагося независимо отъ содержанія книги и насильственно перекраивающего ея первоначальный художественный строй. Но если древнимъ комментаторамъ, чуждымъ эстетическихъ началъ критики, еще извинительно было такое насильственное преломленіе священной піесы, тѣмъ болѣе, что оно освящалось благочестивыми и религіозными цѣлями, то подобное варварское отношеніе къ художественному произведенію со стороны новѣйшихъ критиковъ, выше всего цѣнящихъ основныя начала эстетики, не такъ легко извиняется.
Посмотримъ однакожъ, чѣмъ стараются оправдать фрагментисты свои новѣйшіе процессы раздробленія Пѣсни Пѣсней? 1) Первая причина, выставленная Гердеромъ и благоговѣйно повторяемая всѣми фрагментистами, основывается на психологіи чувствованій и состоитъ въ томъ, что книга Пѣснь Пѣсней должна состоять изъ краткихъ отрывковъ потому уже, что она имѣетъ предметомъ любовь, а сильная любовь скорѣе сковываетъ, чѣмъ развязываетъ уста. Противъ этого положенія мы можемъ сказать, что оно выходитъ изъ того же предвзятаго взгляда, по которому Пѣснь Пѣсней есть простая пѣснь любви, между тѣмъ пока еще весь вопросъ въ томъ и состоитъ, чтобы доказать есть ли это простая пѣснь любви или притча въ образѣ любви, какъ говоритъ древнее преданіе. Затѣмъ положеніе Гердера будетъ колебаться смотря по тому предположимъ ли, что авторъ Пѣсни Пѣсней говоритъ о своей любви или что онъ объективно разсказываетъ про чужую любовь, можетъ быть въ действительности никогда не имѣвшую мѣста. Да и вѣрно ли психологически, что любовь не позволяетъ человѣку быть многорѣчивымъ? не говорятъ ли напротивъ что любовь болтлива [29]? 2) Второю причиною дробленія Пѣсни Пѣсней фрагментисты выставляютъ интересъ эстетическаго наслажденія отъ книги. Кто читаетъ Пѣснь Пѣсней какъ одно цѣлое, для того красоты отдѣльныхъ картинъ, въ которыхъ собственно и заключается прелесть произведенія, будутъ скрываться въ тѣни; только съ раздробленіемъ этихъ картинъ въ отдѣльныя піесы читатель оцѣниваетъ художественныя совершенства Пѣсни Пѣсней. Но и съ этой стороны дробленіе книги имѣетъ свойство обоюдуостраго оружія, потому что если однѣ картины, въ отдѣльности взятыя, кажутся рельефнѣе, то другія отъ того именно могутъ терять въ впечатлѣніи, и всѣ вообще картины, оторванныя отъ цѣлаго, теряютъ или по крайней мѣрѣ измѣняютъ свой первоначальный смыслъ, вслѣдствіе утраты того освѣщенія общей идеи, которое онѣ имѣютъ въ цѣломъ. 3) Третью положительную причину дробленія нашей книги фрагментисты указываютъ въ ея надписаніи (Пѣснь Пѣсней, Ширъ га Ширимъ), якобы приличномъ только сборнику отдѣльныхъ мелкихъ пѣсней или пѣсенныхъ отрывковъ. Но всѣ библейскія выраженія, аналогичныя выраженію Ширъ га Ширимъ, Пѣснь Пѣсней, каковы напр. Богъ боговъ (Пс. 50:1), небо небесъ שמי השמים (Втор. 10:14, 1Цар. 8:27), святое святыхъ קדש הקדשים (Исх. 26, Исх. 39:30, 36, 2Пар. 3:8-10), царь царей (Иез. 26:7), рабъ рабовъ (Быт. 9:25), суета суетъ (Еккл. 1:2), не только исключаютъ всякую мысль о множествѣ, но и наоборотъ утверждаютъ именно высшую степень единства, возвышающего отмѣченный такимъ образомъ предметъ въ его единичности надъ всѣми предметами того же рода или вида. Пѣснь Пѣсней - самая высшая пѣснь, не имѣющая другой подобной - пѣснь единственная (Лютѳръ: das Hohelied). Еще яснѣе указывается единство въ дальнѣйшихъ словахъ надписанія: "(Пѣснь Пѣсней), которая Соломону",אשר לשלמה, въ силу которыхъ все надписаніе должно быть переведено не просто: превосходнѣйшая или единственная пѣснь, но еще точнѣе: "превосходнѣйшая или единственная по значенію и красотѣ пѣснь въ кругу возвышенныхъ Соломоновыхъ пѣсней". Большая употребительность этого рода превосходной степени въ древній періодъ еврейскаго языка, особенно въ поэтическихъ отдѣлахъ св. книгъ, даетъ основаніе предполагать, что надписаніе Пѣсни Пѣсней сдѣлано самимъ авторомъ книги, еще полнымъ того поэтическаго озаренія, которое въ такой высокой мѣрѣ проявилъ въ составленіи самой пѣсни. Чтобы приблизить надписаніе Пѣсни Пѣсней къ титуламъ сборниковъ, нѣкоторые фрагментисты (Клейкеръ, Августи) обращаютъ еврейское ширъ, пѣснь, чрезъ перемѣну гласной въ шеръ цѣпь, шнуръ, откуда выходить надписаніе: шнуръ или рядъ пѣсней, соотвѣтствующее издательскому надписанію священной санскритской книги Ригъ-Веда, т. е. сборникъ гимновъ или священной китайской книги Тши-Кингъ, книга пѣсней. Такимъ образомъ изъ богатаго интенсивнымъ смысломъ и чисто библейскаго поэтическаго надписанія утвержденнаго всеобщимъ преданіемъ, получилось совершенно противное духу древнееврейскаго языка, произвольное и тенденціозное надписаніе, какого ни одинъ еврейскій авторъ не могъ дать своей книгѣ. 4) Четвертою причиною дробленія Пѣсни Пѣсней фрагментисты выставляютъ самое содержаніе книги, якобы совершенно обрывочное и, при первомъ прикосновеніи анализа, распадающееся на отдѣльные отрывки, изъ которыхъ книга насильственно сшита. Это единственное серіозное на видъ основаніе гипотезы фрагментовъ, а потому мы должны заняться имъ подробнѣе.
Вотъ важнѣйшія формулы, выражающія процессъ дробленія Пѣсни Пѣсней у представителей гипотезы фрагментовъ. Первая формула (Ейхгорнъ): Песн. 1:2 - Песн. 2:7, Песн. 2:8 - Песн. 3:5, Песн. 3:6 - Песн. 5:2, Песн. 5:3 - Песн. 8:4, Песн. 8:5-14. Вторая Формула (ГуФнагель): Песн. 1:2-17; Песн. 2:1-17, Песн. 3:1-5, Песн. 3:6-11, Песн. 4:1-7, Песн. 4:8 - Песн. 5:1, Песн. 5:2 - Песн. 6:3, Песн. 6:4-9, Песн. 6:10 - Песн. 7:10, Песн. 7:11 - Песн. 8:3, Песн. 8:4-7, Песн. 8:8-12. Третья Формула (Панлюсъ): Песн. 1:2-6, Песн. 1:7-8, Песн. 1:9 - Песн. 2:7, Песн. 2:8-16, Песн. 3:1-5, Песн. 3:6-11, Песн. 4:1-6, Песн. 4:7-15, Песн. 4:16 - Песн. 5:1, Песн. 5:2 - Песн. 6:10, Песн. 6:11 - Песн. 8:3, Песн. 8:4-10, Песн. 8:11-14. Четвертая Формула (Депке): Песн. 1:2-8, Песн. 1:9 - Песн. 2:7, Песн. 2:8-17, Песн. 3:1-5, Песн. 3:6-11, Песн. 4:1 - Песн. 5:1, Песн. 5:2 - Песн. 6:2, Песн. 6:3-8, Песн. 6:9 - Песн. 8:4, Песн. 8:5-7, Песн. 8:8-12, Песн. 8:13-14. Пятая Формула (Магнусъ): Песн. 1:2-4, Песн. 1:5-8, Песн. 1:9 - Песн. 2:7, Песн. 2:8-17, Песн. 3:1-4, Песн. 3:6-11, Песн. 4:1-7, Песн. 4:8-9, Песн. 4:10 - Песн. 5:1, Песн. 5:2-7, Песн. 5:8 - Песн. 6:2, Песн. 6:4-5, Песн. 6:8-9, Песн. 6:10 - Песн. 7:1, Песн. 7:1-7, Песн. 7:8-11, Песн. 7:11-1, Песн. 7:14 - Песн. 8:2, Песн. 8:3-4, Песн. 8:5-7, Песн. 8:8-10, Песн. 8:1-12, Песн. 8:13-14. Шестая Формула (Ребенштейнъ Зандерсъ): Песн. 1:1 - Песн. 2:6, Песн. 2:7-14, Песн. 4:1 - Песн. 5:1, Песн. 5:2 - Песн. 6:10, Песн. 3:6-11, Песн. 6:11 - Песн. 8:7. Седьмая формула (Вейсбахъ): Песн. 2:3-17, Песн. 3:1-5. Восьмая формула: Песн. 1:2-4, Песн. 1:5-6, Песн. 1:7-8, Песн. 1:9-11, Песн. 1:12 - Песн. 2:7, Песн. 2:8-17, Песн. 3:1-5, Песн. 3:6-11, Песн. 4:1 - Песн. 5:1, Песн. 5:2 - Песн. 6:3, Песн. 6:4-10, Песн. 6:11 - Песн. 7:11, Песн. 7:12 - Песн. 8:4, Песн. 8:5-7, Песн. 8:8-12, Песн. 8:13-14.
Уже съ перваго взгляда на эти формулы убѣждаемся, что онѣ вовсе не выражаютъ собою действительной дѣлимости книги, но основываются на субъективныхъ и случайныхъ догадкахъ. Нельзя указать двухъ фрагментистовъ, которые проводили бы чрезъ всю книгу одно и тоже дѣленіе. Способъ дробленія, принятый однимъ, у другого замѣняется новымъ, якобы болѣе близкимъ къ содержанію книги, который въ свою очередь отвергается или исправляется у третьяго и т. дал. - такъ что уже это разногласіе фрагментистовъ въ опредѣленіи границъ и объемовъ отдѣльныхъ пѣсней заставляетъ подозрительно относиться ко всякой вообще попыткѣ фрагментаціи въ отношеніи къ Пѣсни Пѣсней. Посмотримъ однакожъ, какіе въ частности пункты Пѣсни Пѣсней указываются въ приведенныхъ формулахъ какъ пригодные для разрыва книги на отдѣльные и независимые фрагменты. Совместно разными формулами указываются только немногіе пункты дѣленія, каковы Песн. 2:7-17, Песн. 3:6-11, Песн. 5:1, Песн. 8:6 и дал., остальные же пункты встрѣчаются только въ двухъ трехъ или даже только въ одной формулѣ. Наиболѣе часто пунктомъ разрыва Пѣсни Пѣсней считаютъ стихъ сь заклинаніемъ, повторяющійся Песн. 2:7, Песн. 3:6, Песн. 5:8. В Песн. 8:4: заклинаю васъ, дочери Іерусалима, сернами и полевыми ланям и... Но не служитъ ли этотъ повторительный стихъ припѣвомъ, оканчивающимъ строфы одной и той же большой пѣсни и, слѣдовательно, доказывающимъ цѣльность книги, а не ея дробность? Чтобы различныя пѣсни оканчивались однимъ и тѣмъ же припѣвомъ — неслыханное дѣло; а повтореніе тожественнаго припѣва въ заключеніи куплетовъ одной и той же цѣльной пѣсни очень часто встрѣчается въ библіи (ср. Пс. 42:8, Пс. 42:12, в Исх. 9:11, Исх. 9:19, Исх. 9:20 и др.). Такимъ же образомъ пунктъ Песн. 5:1: ѣшъте друзья.. также имѣющій характеръ припѣва, легко можетъ быть объясненъ какъ пунктъ внутренняя раздѣленія цѣльной большой пѣсни, но въ заключеніи независимаго отрывка будетъ необычнымъ и непонятнымъ. Отдѣлы Песн. 3:1-5, Песн. 3:8-11, Песн. 8:5-14 многими фрагментистами выдѣляются въ совершенно независимые отрывки, на основаніи ихъ "повѣствовательнаго характера, которымъ они отличаются между другими лирическими частями книги". Но и другія части Пѣсни Пѣсней не чужды повѣствовательнаго характера (сами же фрагментисты во всѣхъ почти отрывкахъ Пѣсни Пѣсней усматриваютъ историческія указанія на обстоятельства изъ жизни Соломона), и вся вообще литература учительныхъ книгъ ветхаго завѣта характеризуется сочетаніемъ въ ней лирическаго и историческаго элементовъ.
Если такъ не тверды пункты дробленія Пѣсни Пѣсней, въ которыхъ сходятся всѣ или по крайней мѣрѣ многіе фрагментисты, то что сказать о такихъ пунктахъ, которые для однихъ служатъ пунктами дѣленія, а для другихъ наоборотъ пунктами соединенія и на которыхъ останавливаются отдѣльные фрагментисты только для того, чтобы не повторять дословно формулы своихъ предшественниковъ? Вотъ основанія этихъ отдѣльныхъ мелкихъ дѣленій книги. 1) Перемена въ лицѣ говорящемъ вмѣстѣ съ перемѣною тона или духа пѣсни. Напр, въ отдѣлѣ Песн. 1:6 - Песн. 2:7, говорить женихъ какъ царь за своимъ царскимъ столомъ, а въ слѣдующемъ отдѣлѣ Песн. 2:8-17, хотя тоже говоритъ женихъ, но уже какъ пастухъ. Но можно найти и находятъ такія точки зрѣнія, съ которыхъ эти перемѣны въ говорящемъ лицѣ и тонѣ рѣчи не только не разрознятъ частей книги, но и будутъ доказывать ихъ единство. Такова, напримѣръ, аллегорическая точка зрѣнія. 2) Перемѣна лица, къ которому обращается рѣчь. Напр, сь Песн. 4:4 начинаютъ новую пѣснь, потому что отсюда начинается обращеніе къ невѣстѣ, между тѣмъ какъ выше была рѣчь о Соломонѣ. Но это возможно и въ цельной пѣсни. А въ настоящемъ случаѣ этимъ именно подтверждается цѣльность, потому что здѣсь обращеніе выходитъ именно отъ того лица, которое выше само было предметомъ обращенія. 3) Перемѣна стороны въ разсматриіваемомъ предметѣ. Напр. Песн. 1:5-8 изображается не совсѣмъ выгодное положеніе невѣсты, а начиная съ 9-го стиха Песн. 1:9 ея положеніе представляется блестящимъ. Но подобная перемѣна сторонъ разсмотрѣнія весьма естественна и въ цѣльномъ сочиненіи и даже доказываетъ собою цѣльность потому, что только въ цѣльномъ сочиненіи можетъ быть такое нарочитое противопоставленіе различныхь сторонъ одного и того же предмета. 4) Присутствіе въ текстѣ новаго опредѣленія мѣстности. Напр, съ Песн. 4:8 начинаютъ особенную пѣснь, потому здѣсь сценою дѣйствія изображается Ливанъ, чего выше не было. Но перемѣна декораціи всегда и вездѣ возможна. А если, какъ здѣсь, она прямо указывается какъ перемѣна, то этимъ самимъ дается знать, что мы переходимъ здѣсь въ другую часть пѣсни, но не въ другую пѣснь. 5) Второстепенные припѣвы, напр. Песн. 4:16; повѣй вѣтеръ..., повторяющіеся вопросы, напр. Песн. 3:6, Песн. 5:9, Песн. 6:10, Песн. 8:5: кто сія?.., повторяющіяся восклицанія, напр. Песн. 4:1, Песн. 7:7, о какъ ты прекрасна!... Песн. 2:17, Песн. 8:14: бѣги,будъ подобенъ!... и вообще повторяющіеся стихи, напр. Песн. 6:8, Песн. 7:10: я другу моему, а онъ мнѣ. Но точно ли это пункты дробленія, а не наоборотъ пункты соединенія? Чтобы утвердить за ними силу дѣленія, фрагментисты прибавляютъ, что они вставлены для нѣкоторой связи книги редакторами, и что первоначально на ихъ мѣстѣ была пустота и пѣсни имѣли совершенно разрозненный видь. Такимъ образомъ это все таки пункты соединенія, а не раздѣленія, и чтобы стоять на нихъ въ дробленіи книги, нужно имѣть весьма сильныя доказательства ихъ редакторскаго происхожденія.
И такъ тѣ пункты, на которыхъ основываются фрагментисты въ своихъ дробленіяхъ Пѣсни Пѣсней, вовсе не таковы, чтобы ихъ считать разрознивающими текстъ на отдѣльные независимые отрывки, хотя нельзя отвергать и того, что въ нѣкоторыхъ случаяхъ они имѣютъ значеніе паузъ или видимыхъ задержекъ, неизбѣжныхъ въ каждомъ лирическомъ произведеніи. Такимъ образомъ вмѣсто того, чтобы отвергать единство Пѣсни Пѣсней, они только подтверждаютъ его. Ими устраняется и возраженіе Гердера, что пѣснь любви, какъ бы ее ни понимать, непременно должна быть кратка. Пѣснь Пѣсней хотя не такъ кратка, какъ хочетъ Гердеръ, но она естественно дѣлится на краткіе куплеты или строфы, служащіе пунктами отдохновенія для пѣвца и его читателя. Вообще же, разсматривая выставляемый фрагментистами основанія дѣленія П.П., нельзя не видѣть въ нихъ крайне внѣшняго отношенія къ предмету, руководящаяся одними внѣшними признаками. Какого либо логическаго или эстетическаго чутья, которымъ именно хвалится школа фрагментистовъ, какъ ведущая свое начало отъ Гердера и которое, дѣйствительно, могло бы быть лучшимъ судіею въ вопросѣ о составѣ такой высокопоэтической книги какъ Пѣснь Пѣсней, на самомъ дѣлѣ вовсе не видно у фрагментистовъ. Недаромъ всѣ другія партіи буквалистовъ единогласно обвиняютъ ихъ въ недостаткѣ углубленія въ духъ и смыслъ Пѣсни Пѣсней.
Перейдемъ теперь къ отдѣльнымъ гипотезамъ и посмотримь, какое "новое обаяніе" онѣ сообщаютъ Пѣсни Пѣсней, обращая ее въ фрагменты эротическихъ пѣсней. Для большей ясности представленія, считаемъ нужнымъ предварительно отмѣтить здѣсь усматриваемый въ исторіи фрагментизма общія черты его внутренняго движенія. 1) Дробленіе Пѣсни Пѣсней, начатое первыми представителями новѣйшаго фрагментизма, сначала постепенно разросталось, въ смыслѣ умноженія отдѣльныхъ осколковъ книги, и своей крайней степени достигло въ изслѣдованіи вышедшемъ въ 1842 году; въ послѣдовавшихъ же затѣмъ теоріяхъ фрагментистовъ начинается обратное стремленіе дѣлить Пѣснь Пѣсней въ возможно меньшее количество отрывковъ. 2) Чистая теорія фрагментовъ распространяется на Пѣснь Пѣсней только немногими изслѣдователям большею частію изъ первыхъ по времени. Дальнѣйшіе же критики прилагаютъ кь П. Пѣсней теорію фрагментовъ не въ чистомъ видѣ, усматривая въ ней, вмѣстѣ съ силами центробѣжными, своего рода силы центростремительныя, т. е. признаютъ, что Пѣснь Пѣсней, будучи по первоначальному своему происхожденію, сборникомъ распадающихся отрывковъ, Blumenlese, Idyllenkette, Perlenschnurr, не тяготѣющихъ ни къ какому основному центру, въ нынѣшнемъ изданіи книги діаскенастами (установителями текста) и канонизаторами подведена подъ управленіе особеннаго связующаго начала (отдѣльные перлы тѣсно подобраны и перевязаны одною ниткою), и потому для перваго взгляда производитъ впечатлѣніе единства. 3) Находимые въ Пѣсни Пѣсней отдѣльные отрывки у первыхъ фрагментистовъ считаются еще одновременными по происхожденію и даже признаются произведеніями одного и того же писателя, Соломона или другого близкаго къ нему по времени поэта; затѣмъ отдѣльные отрывки раздѣляются по своему происхожденію на древнѣйшіе, оригинальные или лучшіе и позднѣйшіе, подражательные или худшіе, и наконецъ снова приписываются одному пѣвцу, за исключеніемь небольшой части. 4) Что касается степени научной силы и достоинства трактатовъ, посвященныхъ гипотезѣ фрагментовъ, то изъ нихъ только весьма не многія, собственно срединныя, сочиненія имѣютъ видъ спеціальныхъ изслѣдованій и толкованій. Прежде чѣмъ гипотеза фрагментовъ установилась на возможныхъ для нея филологическихъ основаніяхъ (у Дэпке и Магнуса), прошло около 50 лѣтъ, въ теченіе которыхъ появлялись только летучія статьи этого направленія. И, съ другой стороны, въ послѣднія три десятилѣтія гипотеза фрагментовъ опять потеряла свой научный кредитъ, обезоруженная критикою Евальда, а особенно Делича. Со времени Гейлигштедта (1848) и Лосснера (1851) новыхъ самостоятельныхъ защитниковъ гипотезы фрагментовъ въ отношеніи къ книгѣ Пѣснь Пѣсней не явилось. Такимъ образомъ фрагментизмъ, этотъ первый изъ видовъ новѣйшаго буквальнаго пониманія П. Пѣсней, можно считать въ настоящее время почти что уже не существующимъ, и если мы входимъ здѣсь въ его ближайшее разсмотрѣніе, то только для предупрежденя возможности возстановленія его нашими русскими изслѣдователями, доселѣ не обнаружившими еще никакого направленія взглядовъ на Пѣснь Пѣсней, потому что опасность увлеченія гипотезою фрагментовъ особенно серіозна на порѣ первыхъ научныхъ отношеній къ Пѣсни Пѣсней.
Во главѣ новѣйшей гипотезы фрагментовъ и вообще всего новѣйшаго буквальнаго пониманія П. П. стоитъ Гердеръ, извѣстный критикъ и эстетикъ конца прошлаго вѣка (Lieder der Liebe die altesten und Schonsten aus dem Morgenlande). Это обстоятельство едва ли есть хорошая рекомендація новѣйшихъ гипотезъ. Не богословъ въ строгомъ смыслѣ, не оріенталистъ, еще почти юноша, Гердеръ что могъ сказать рѣшительное въ вопросѣ о ветхозавѣтной священной книгѣ, какимъ бы тонкимъ эстетикомь и поэтомъ онъ ни былъ? Онъ могъ возбудить вопросъ о внѣшней поэтической сторонѣ Пѣсни Пѣсней, - и только. Дѣло Гердера, какь выразился Шлоссеръ въ своей исторіи ХѴШ вѣка, состояло только въ томъ, что онъ въ область духовной науки заронилъ вопросъ о поэзіи (Poesie unter die Pfarerr geworfen). Имѣть же рѣшающій голосъ въ этомъ вопросѣ онъ не могъ по самому существу дѣла. Если Гердеръ упрекаетъ современныхъ ему богослововъ въ недостаткѣ поэтическаго и эстетическаго чутья при изученіи книги Пѣснь Пѣсней и въ излишествѣ богословскихъ тенденцій, то его самого нужно упрекнуть въ совершенномъ недостаткѣ богословскихъ тенденцій и въ крайнемъ излишествѣ фантазіи, слѣдствіемъ чего было то, что въ П. П. онъ просмотрѣлъ религіозный характеръ и не понялъ окружающей ее традиціи. Съ другой стороны примѣръ Гердера показалъ какой серіозный смыслъ имѣетъ древнее запрещеніе заниматься Пѣснію Пѣсней до зрѣлаго возраста. Этотъ эстетикъ, взявшись за книгу П. П., по своей юности весь уходить въ созерцаніе ея внѣшней оболочки, наполняетъ свое сочиненіе длинными рядами восклицательныхъ знаковь по ея поводу и, ослѣпленный ею, не видитъ, что это только холодная маска, за которою скрывается высшій безплотный образъ. Пѣснь Пѣсней для него есть чисто эротическое произведеніе, подобное индійскимъ пѣснямъ Амару и Вартригари. "Божественная печать, лежащая на книгѣ Пѣснь Пѣсней, состоитъ въ изображеніи простой патріархальной любви, какую имѣли Адамъ и Ева, когда были наги и не стыдились", т. е. въ изображеніи того только, что видно простому глазу. Въ частности Гердеру слышатся въ П. П. два голоса, голосъ чистой и наивной пастушки и голосъ другой гаремной женщины, пресыщенной любовію, подобные двумъ голосамъ книги Екклезіастъ, голосу боязливому и сдержанному и другому голосу, беззастѣнчивому и призывающему къ удовольствіямъ. Чтобы яснѣе слышать эти голоса, Гердеръ жертвуетъ единствомъ композиціи Пѣсни Пѣсней и указываетъ начало дробленія книги всѣмъ дальнѣйшимъ фрагментистамъ [30]. Впрочемъ, въ сравненіи съ дальнейшими дробленіями П. П., Гердерово дробленіе можно назвать еще умѣреннымъ: оно не исключаетъ единства общаго предмета всей книги и единства ея писателя, которымъ, по мнѣнію Гердера, былъ самъ Соломонъ. За эту нерѣшительность въ проведеніи началъ новой школы буквальнаго пониманія Пѣсни Пѣсней, позднѣйшіе буквалисты (Зандерсъ) укоряютъ Гердера въ страхѣ (?) предъ библіею, помѣшавшемъ ему якобы быть послѣдовательнымъ и научнымъ. Если Гердеръ оказалъ какую нибудь услугу Пѣсни Пѣсней, то только въ той части своей критики, гдѣ онъ опровергаетъ возраженія противъ благопристойности образовъ и выраженій П. П. вообще. "Только крайній лицемѣръ можетъ чувствовать какой либо стыдъ при чтеніи Пѣсни Пѣсней; стыдиться ея образовъ можетъ только тотъ, кто въ состояніи стыдиться своей матери за то, что она родила его, своей жены, дѣтей и себя самого за тотъ видъ, какой дала ему природа". Эти и подобный выраженія Гердера повторяются у всѣхъ новѣйшихъ критиковъ.
Наброски Гердера о книгѣ Пѣснь Пѣсней своимъ первымъ научнымъ развитіемъ обязаны Ейхгорну, который сперва воспользовался ими въ своемъ "введеніи въ Ветхій Завѣтъ", а потомъ въ своемъ періодическомъ изданіи (Repertorium fur bibl. Liter.) далъ мѣсто нѣсколькимъ отдѣльнымъ статьямъ о П. П., написаннымъ подъ вліяніемъ идей Гердера. Взглядъ самого Ейхгорна на книгу Пѣснь ПѣснеЙ состоитъ въ слѣдующемъ. Пѣснь Пѣсней представляетъ рядъ отдѣльныхъ эротическихъ пѣсней, хотя написанныхъ одною рукою: отъ перваго слова любви въ начале книги до послѣдняго клятвеннаго увѣренія въ любви въ заключеніи, вездѣ одинъ духъ, - одни и тѣже выраженія. Но гдѣ найти двухъ любящихъ, которые бы одинаково выражали свои ощущенія? восклицаетъ Ейхгорнъ языкомъ Гердера. Отдѣльныхъ песней въ составѣ нынѣшней книги П. П. четыре: первая отъ Песн. 1:2 до Песн. 2:7, вторая пѣснь отъ Песн. 2:8 до Песн. 3:5; третья пѣснь отъ Песн. 3:6 до Песн. 5:2; четвертая песнь отъ Песн. 5:3 до Песн. 8:4. Что же касается отдела Песн. 8:5-14, то онъ принадлежитъ уже издателю или собирателю пѣсней нашей книги, который этимъ прибавленіемъ имѣлъ въ виду привести отдѣльныя пѣсни къ одному знаменателю. Съ тою же цѣлію и тѣмъ же издателемъ П. П. сдѣланы одноформенные припѣвы къ каждой въ отдельности изъ четырехъ первоначальныхъ песней (Песн. 2:7, Песн. 3:5, Песн. 5:8, Песн. 8:4). Такимъ образомъ въ нынешнемъ виде П. П. производить впечатленіе цельнаго произведенія. По времени же происхожденія Пѣснь Пѣсней есть противоположность книгѣ Іова — древнейшему роду поэтическихъ произведеній, и принадлежить позднейшей эпохе. Хотя содержанію Пѣсни Пѣсней во всей библейской исторіи наиболее соответствуетъ время Соломона; но и въ позднейшее время могли писать въ тонъ любви Соломона. Какъ Давидъ для всего позднейшаго времени служилъ образцомъ религіозныхъ гимновъ, такъ Соломонъ сталъ предметомъ подражанія для всехъ позднейшихъ буколистовъ.
Въ этихъ положеніяхъ Ейхгорнъ обнаружилъ не последнее искусство балансировать подъ давленіемъ разнородныхъ впечатлѣній. Съ одной стороны на него неотразимо действуетъ впечатление единства Пѣсни Пѣсней; съ другой не менее неотразимо звучатъ для него подслушанные Гердеромъ въ Пѣсни Пѣсней разнородные голоса, раздробляющіе книгу на отдѣльный части. Съ одной стороны онъ ясно чувствуетъ въ Пѣсни Пѣсней духъ и характеръ эпохи Соломона; съ другой стороны, послѣ того какъ онъ призналъ въ книгѣ редакторскій элементъ, онъ почувствовалъ себя вынужденнымъ отчислить книгу къ позднѣйшему времени. Поставивъ Соломона въ параллель съ Давидомъ, оставившимъ образцы религіознаго гимна для всего послѣдующаго времени, Ейхгорнъ создалъ для себя новое противорѣчіе въ виду неизбѣжно отсюда вытекающаго вопроса: гдѣ тотъ Соломоновъ образецъ эротическихъ пѣсней, параллельный основнымъ псалмамъ Давида, которому подражали позднѣйшіе буколисты? Не таже ли Пѣснь Пѣсней считается у Ейхгорна и первоначальнымъ образцомъ, составленнымъ Соломономъ, и его позднѣйшими подражаніями? Что касается самаго дробленія Пѣсни Пѣсней у Ейхгорна, то его можно назвать еще умѣреннымъ по количеству выдѣляемыхъ имъ отрывковъ (4). Тѣ пункты дѣленія, которые указалъ Ейхгорнъ, признаются у всѣхъ дальнѣйшихъ фрагментистовъ за несомнѣнные пункты разграниченія отдѣльныхъ пѣсней и дѣйствительно представляютъ собою задерживающія теченіе мыслей паузы. Но мы говорили уже, что эти паузы служатъ признаками дѣленія одной и той же цѣльной художественной пѣсни, а не признаками отрывочности пѣсней. Въ этомъ согласенъ съ нами и Ейхгорнъ, когда считаетъ ихъ редакторскими вставками, сдѣланными съ цѣлію объединения первоначальныхъ разрозненныхъ пѣсней. Такимъ образомъ Пѣснь Пѣсней, по крайней мѣрѣ въ нынѣшнемъ видѣ, есть одно связное сочиненіе. Зачѣмъ понадобилось Ейхгорну сперва раздробить книгу на части, чтобы потомъ снова соединить ихъ въ одно цѣлое, этого онъ не говоритъ прямо; но не трудно усмотрѣть, что не единство книги само по себѣ ему не желательно, а другое свойство книги, на которомъ онъ ни на минуту не хочетъ остановиться, но которое однакожъ, при цѣльномъ представленіи содержанія книги, ясно даетъ себя чувствовать, именно свойство не буквальнаго, а аллегорическаго ея значенія.
Подъ крыломъ Ейхгорна, въ его періодическомъ изданіи (Pepetrorium ...), нашли пріютъ два другіе фрагментиста, ГуФнагель и Павлюсъ. Гуфнагелъ не прибавляетъ ничего существеннаго ко взгляду Ейхгорна, но въ развитіи гипотезы фрагментовъ дѣлаетъ шагъ тѣмъ, что пять болышихъ отрывковъ, указанныхъ въ П. П. Ейхгорномъ, раздробляетъ на одиннадцать мелкихъ частей эротическаго содержанія такимъ образомъ. Первый отрывокъ представляетъ перемѣнную пѣснь невѣсты Песн. 1:2-7, жениха Песн. 1:8-11 и снова невѣсты. Второй отрывокъ Песн. 2:1-17 представляетъ независимую отъ первой, новую пѣснь, прекраснѣйшую по содержанію и выраженію, вложенную въ уста любящей пастушки; начинаясь воспоминаніемъ объ отсутствующемъ другѣ, пѣснь постепенно переходитъ въ сонъ на яву, въ которомъ дѣвица видитъ своего возлюбленнаго скачущимъ по холмамъ, и потомъ снова отрезвляется и заканчивается точнымъ выраженіемъ любви. Отдѣлъ Песн. 3:1-5 представляетъ pendant къ предшествующей пѣсни и можетъ быть даже одно цѣлое съ нею. Третій отрывокъ или третья пѣснь Песн. 3:6-11 посвящена частному случаю - бракосочетанію Соломона или торжественному пріему во дворець царя невѣсты - иностранки. Четвертая пѣснь Песн. 4:1-7 имѣетъ спеціальнымъ предметомъ похвалу дѣвицѣ въ восточномъ вкусѣ. Пятая пѣснь отъ Песн. 4:8 до Песн. 5:1 во вкусѣ первой, но гораздо искуственнѣе; поэтъ воспѣваетъ здѣсь принятіе простой сельской дѣвушки въ домъ богатаго столичнаго жителя. Шестая пѣснь отъ Песн. 5:2 до Песн. 6:3 въ тонѣ второй пѣсни, но съ другою обстановкою: тамъ сельская картина, здѣсь городская; можетъ быть эта пѣснь первоначально назначалась для исполненія въ гаремахъ. Послѣдніе стихи Песн. 6:2-3, представляютъ, кажется, случайно попавшій сюда отрывокъ изъ какой то особенной пѣсни. Седьмая пѣснь Песн. 4:4-7 изображаетъ похвалу супружеской вѣрности. Восьмая пѣснь, отъ Песн. 6:10 до Песн. 7:10, отчасти во вкусѣ третьей главы, имѣетъ предметомъ бесѣду простой сельской дѣвушки съ столичнымъ юношею; дѣвушка удивляется напыщеннымъ похваламъ, расточаемымъ ей молодымъ человѣкомъ и отклоняетъ его любовь. Девятая пѣснь отъ Песн. 7:11 до Песн. 8:3 воспѣваетъ весну, дающую новую силу любви и уничтожающую тѣ преграды любви, которыя создались зимнимъ временемъ. Десятая пѣснь Песн. 8:4-7 изображаетъ глубокую и сильную привязанность молодой и неопытной дѣвушки. Одиннадцатая пѣснь, Песн. 8:8-11, представляетъ заботы братьевъ, на которыхъ лежить обязаность охранять отъ соблазновъ сестру - дѣвицу. Послѣдніе два стиха книги П. П. представляютъ совершенно отрѣзанныя строфы, одного взгляда на которыя достаточно, чтобы убѣдиться въ фрагментарномъ происхожденіи и характерѣ всей книги. - Но раздробляя такимъ образомъ книгу П. П.. Гуфнагель ничѣмъ не мотивируетъ своего отношенія къ ней и, довѣряясь своимъ личнымъ случайнымъ впечатлѣніямъ, останавливается на такихъ пунктахъ, которые, какъ мы уже говорили, скорѣе связывають книгу въ одно цѣлое, чѣмъ раздѣляютъ на отдѣльные отрывки. Подобно Ейхгорну, ГуФнагель въ послѣднихъ стихахъ Пѣсни Пѣсней видитъ нѣчто особенное, імѣющее другое происхождение, чѣмъ серія предшествующихъ пѣсней. Но тогда какъ для Ейхгорна посдѣдняя часть книги есть нарочито составленный издателемъ Пѣсни Пѣсней эпилогь, імѣющій свой смыслъ въ нынѣшнемъ составѣ книги, Гуфнагель отказывается понять, какое значеніе можетъ имѣть заключительный отрывокъ въ общей экономіи книги. И во всей вообще Пѣсни Пѣсней Гуфнагель не видитъ тѣхъ связующихъ нитей, которыя, на взглядъ Ейхгорна, проведены редакторомъ сквозь всѣ разбросанные первоначальные лоскутки книги. По мнѣнію Гуфнагеля, и въ нынѣшнемъ видѣ Пѣснь Пѣсней состоитъ изъ ничѣмъ между собою не связанныхъ отдѣльныхъ малыхъ пѣснеЙ и даже отдѣльныхъ строфъ, оторванныхъ отъ погибшихъ древнихъ пѣсней.
Новый шагь въ развитіи гипотезы фрагментовъ, послѣ Ейхгорна и Гуфнагеля, дѣлаетъ Павлюсъ. Пѣснь Пѣсней не есть цѣлое, а сборникъ εροτιχων, имѣющихъ столь же мало между собою общаго, какъ и оды Горація. Всего въ сборникѣ П. П. 13 отрывковь, изъ которыхъ первые девять представляютъ группу оригинальныхъ пѣсней, а послѣдніе четыре — группу подражаній. Первый отрывокъ, Песн. 1:1-6 представляетъ безъискуственную перемѣнную пѣснь. Дѣвица (селянка) томится о своемъ возлюбленномъ, но, по своей застѣнчивости, высказывается одними отрывочными вздохами (по обычному евреямъ тону ласкательныхъ обращеній; говоритъ о немъ третьимъ лицомъ). Ее прерываетъ хоръ дѣвицъ, говорящій о томъ же возлюбленномъ съ большею откровѳнностію. За тѣмъ, побѣдивъ робость, въ Песн. 5-6 дѣвица говоритъ о себѣ какъ дочери природы. Второй отрывокъ Песн. 1:7-8. Пастушка боится, что она съ своимъ стадомъ козъ будетъ терпѣть притѣсненія со стороны задорныхъ пастуховъ, во время полуденнаго отдыха, при водопойнѣ, и говоритъ это своему другу, высказывая желаніе, чтобы онъ былъ съ нею и помогъ ей своимъ содѣйствіемъ. Тотъ отвѣчаетъ ей совѣтомъ быть съ своимъ стадомъ по близости, чтобы онъ могъ придти къ ней на помощь во всякое время. Эту пѣснь могла воспѣть всякая евреянка, бывшая въ положеніи Рахили и Сепфоры, когда имъ пришли на помощь при колодцѣ Іаковъ и Мойсей. При такомъ содержаніи этотъ отрывокъ не иміетъ никакого отношенія къ предшествующему и стоитъ самостоятельно. Третій отрывокъ отъ Песн. 1:9 до Песн. 2:7. Пѣснь любви богатаго шейха, среди богатой восточной обстановки, въ кіоскѣ, въ саду, одаряющего подарками свою возлюбленную. Указывая на стоящую въ отдаленіи, разряженную, по египетскому обычаю, кобылицу и колесницу, шейхъ говоритъ невѣстѣ, что и она должна быть также испещрена украшеніями, составляющими необходимую принадлежность богатыхъ гаремныхъ женщинъ. Очевидно, содержаніе пѣсни уединенно отъ предшествующаго и послѣдующаго. Четвёртый отрывокъ Песн. 2:8-16. Пѣснь юноши, приглашающая свою возлюбленную оставить на время стѣны гарема и пожить на лонѣ природы, среди цвѣтовъ, подъ дыханіемъ весны. Пятый отрывокъ Песн. 3:1-5 представляетъ разсказъ дѣвицы о своемъ сновидѣніи, въ которомъ являлся ей ея другъ. Что здѣсь изображается именно сновидѣніе, видно изъ словъ: на ложѣ моемъ - во снѣ, а также изъ того, что восточная гаремная, женщина только въ сновидѣніи можетъ ходить ночью по улицѣ. Шестой отрывокъ Песн. 3:6-11. Пѣвецъ приглашаетъ дочерей Іерусалима идти смотрѣть на свадебный кортежъ царя Соломона, по восточному обычаю несомаго на носилкахъ, въ сопровожденіи невѣсты. Седьмой отрывокъ Песн. 4:1-6 представляетъ пастуха, восхваляющего свою подругу образами взятыми изъ близкой къ нему пастушеской обстановки. Восьмой отрывокъ Песн. 4:7-15 подобно предшествующему, воспѣваетъ красоту невѣсты, выросшей, какъ видно изъ стиха Песн. 4:7, въ области Ливана. Девятый отрывокъ отъ Песн. 4:16 до Песн. 5:1, представляетъ наивное обращеніе дѣвицы къ вѣтру съ просьбою повѣять на тотъ садъ, среди котораго ходитъ ея другъ, чтобы благовоніе сада было для него ощутительнѣе. Отличіе этого отрывка отъ предшествующаго состоитъ въ томъ, что здѣсь садъ есть садъ въ буквальномъ смыслѣ, а тамъ подъ его образомъ изображена сама невѣста.
Здѣсь оканчивается первая группа отрывковъ Пѣсни Пѣсней, которые по своему характеру могутъ быть названы первичными и самостоятельными; всѣ они равно отличаются тонкимъ изящнымъ вкусомъ, выразительностію и сжатостію образовъ. Совершенною противоположностию имъ является вторая группа отрывковъ, представляющая неискусное подраженіе первой группѣ и утрирующая ея образы; что тамъ выражено въ краткихъ чертахъ, здѣсь до крайности растянуто и возбуждаетъ только отвращеніе, характеризируя собою крайній упадокъ вкуса. Чтобы убѣдиться въ этомъ, достаточно сравнить Песн. 3:5 съ Песн. 5:2-8 или Песн. 4:1-7 съ Песн. 7:8-10 послѣдніе отдѣлы представляютъ грубое и напыщенное разукрашеніе простыхъ мыслей первыхъ отдѣловъ. Нѣчто подобное можно усмотрѣть при сравненіи латинскихъ поэтовъ древнѣйшихъ и позднѣйшихъ. Если первую группу εροτιχων я съ удовольствіемъ переводилъ и толковалъ, говоритъ Павлюсъ, потому что въ ней каждый отрывокъ представлялъ нѣчто новое и прекрасное даже на нашъ вкусъ, то вторую группу - у меня не достало охоты переводить, и я ее оставляю (вмѣсто перевода и комментарія, Павлюсъ во второй группѣ ограничивается однимъ указаніемъ общаго содержанія пѣсней). Хотя и здѣсь некоторые мысли и выраженія нужно назвать удачными (напр. Песн. 5:15, Песн. 6:4-5, 10), но онѣ не искупаютъ общаго тяжелаго впечатлѣнія, выносимаго изъ подражательной части книги; это - блестящія заплаты на безобразномъ рубище. Впрочемъ два послѣдніе отрывка второй группы вовсе не заслуживают упрека въ подражательности; во всей книгѣ Пѣснь Пѣсней не найдется мѣста болѣе сильнаго, чѣмь Песн. 8:5-7. Такимъ образомъ позднейшая подражательная часть Пѣсни Пѣсней не просто приложена къ древнѣйшей части, какъ къ книгѣ Притчей приложенъ отдѣлъ съ именемь Агура и Лемуила или какъ къ книгѣ Плачь приложена подражательная послѣдняя глава, но введена въ средину ряда оригинальныхъ древнихъ пѣсней. Въ частности во второй группѣ пѣсней нашей книги - четыре отрывка. Первый отрывокъ группы или десятый отъ начала книги занимаетъ мѣсто отъ Песн. 5:2 до Песн. 6:10 и имѣетъ характеръ безусловно подражательный. Предметомъ его служитъ изображеніе чистаго счастія любви въ противоположности суетному блеску богатаго гарема. Одиннадцатый отрывокъ, отъ Песн. 6:1 до Песн. 7:14, имѣетъ предметомъ изображеніе любви, закаляющейся среди соблазновъ (во время праздничнаго хоровода къ дѣвицѣ пристаютъ молодые люди, но она остается твердою въ своей любви къ жениху). При частнѣйшемъ обозрѣніи этого отрывка, равно какъ и двухъ слѣдующихъ, Павлюсъ находитъ въ нихъ всѣ признаки оригинальныхъ пѣсней, такъ что, вопреки его общей характеристике второй группы, и она оказывается вполнѣ оригинальною, за исключеніемъ одного отрывка отъ Песн. 5:3 до Песн. 6:10. Двенадцатый отрывокъ Песн. 8:4-8 (замечательно, что отделъ Песн. 8:1-6 у Павлюса потерялся) изображаетъ сцену въ домѣ невѣсты: заклятія любви отъ лица невѣсты и возраженія братьевъ невѣсты въ виду ея еще почти дѣтскаго возраста, которыя она смѣло и самоувѣренно устраняетъ. Эпиграфомъ этой пѣсни можно поставить поговорку: любовь не дожидается совершеннолѣтія. Тринадцатый и послѣдній отрывокъ, Песн. 8:11-14, одна изъ самыхъ наивныхъ пѣсней всего сборника, написанъ на тему: любовь выше всѣхъ сокровищъ.
Общія положения о происхожденіи Пѣсни Пѣсней сводятся у Павлюса къ следующему: 1) Ни одинъ изъ указаниыхъ 13 отрывковъ не принадлежитъ лично Соломону. 2) Нѣкоторые отрывки несомнѣнно написаны при жизни Соломона (Песн. 3:6-11, Песн. 8:11-14), а другіе (оригинальные) только вѣроятно (Песн. 1:1-6, Песн. 1:9 - Песн. 2:7). 3) Подражательные отрывки принадлежать, по всей вѣроятностн, времени Ровоама, когда, по смерти Соломона и раздѣленіи царствъ, древній высокій пѣсенный вкусъ вдругъ упалъ, подобно тому какъ онъ вдругъ упалъ при преемникахъ Августа, такъ что поэты высокаго вкуса, авторы первой группы отрывковъ Пѣсни Пѣсней и авторы второй группы, подражатели, могли быть почти современниками или ио крайней мѣрѣ принадлежать къ непосредственно соприкасавшимся поколѣніямъ. 4) Собраніе отрывковъ въ нынѣшнюю книгу Пѣснь Пѣсней нужно считать послѣдовавшимъ за собраніемъ книги Псалмовъ, потому что еслибы псалмы не были еще собраны, то нѣкоторые изъ нихъ, напр., псаломъ 45-й или пѣснь по случаю бракосочетанія Соломона, непремѣнно вошли бы въ сборникъ Пѣсни Пѣсней. Собраніе отрывковъ происходило случайно, потому что въ нынѣшнемъ порядкѣ отрывковъ не видно соблюденія какого либо направленія и единства содержанія. Нельзя сказать и того, чтобы отрывки были собраны въ хронологическомъ порядкѣ, такъ какъ въ заключеніи книги стоитъ одинъ изъ древнѣйшихъ отрывковъ, написанный еще при жизни Соломона. Необходимымъ слѣдствіемъ этой безпорядочности сборника Пѣсни Пѣсней нужно считать отсутствіе въ немъ всякой предвзятой мысли, всякой морали и алегоріи. Къ аллегорическому истолкованію стали обращаться вслѣдствіе того, что частныя обстоятельства, подавшія поводъ къ написанію отдѣльныхъ пѣсней, съ теченіемъ времени забылись и книга постепенно обратилась въ tabula rasa.
Что сказать о гипотезѣ Павлюса? Она представляетъ собою усиленное устремленіе впередъ, по тому наклонному пути, который указанъ первыми фрагментистами, въ видахъ возможно болышаго огражденія ея отъ аллегоризаціи. Павлюсово дѣленіе П. П. на 13 отрывковъ слишкомъ мелко и страдаетъ общими всѣмъ фрагментистамъ недостатками, зависѣвшими отъ поверхностнаго взгляда на предметъ и наклонности къ увлеченію внѣшними и случайными признаками. Слѣдуя принятому у Павлюса способу дѣленія, можно раздроблять Пѣснь Пѣсней не на 13 только, но и гораздо больше отрывковъ; въ каждомъ стихѣ можно найти особенный оттѣнокъ содержанія и, слѣдовательно, по взгляду Павлюса, новый отрывокъ. На сколько смѣлою является у Павлюса гипотеза фрагментовъ въ выдѣленіи отрывковъ, настолько она еще робка и неувѣрена въ дальнѣйшемъ обращеніи съ полученными отрывками, въ разпознаваніи между ними оригинальныхь и болѣе изящныхъ и не оригинальныхъ и худшихъ. Сказавши сначала, что первыя 4 главы Пѣсни Пѣсней заключаютъ группу оригинальныхъ пѣсней, а послѣднія 4 - группу подражательныхъ, Павлюсъ въ частнѣйшемъ обозрѣніи второй группы находитъ и въ ней оригинальныя и древнія пѣсни и даже болѣе древнія, чѣмъ отрывки первой группы и для подражательной части съ увѣренностію оставляетъ только одинъ отрывокъ от Песн. 5:2 до Песн. 6:10. Еще большую нерѣшительность обнаруживаетъ Павлюсъ въ опредѣленіи времени происхожденія подражательной части. По его мнѣнію, она могла произойти почти въ одно время съ своими оригиналами, потому что поэтическій вкусъ евреевъ упалъ немедленно послѣ Соломона. Это положеніе ничѣмъ не можетъ быть доказано (дальнѣйшіе критики всю П. П. относятъ къ тому времени, которое Павлюсъ считаетъ временемъ упадка) и явилось какъ самый неловкій компромисъ у Павлюса, тѣмъ болѣе неловкій, что Павлюсъ отвергаетъ при этомъ личное участіе самого Соломона въ составленіи Пѣсни Пѣсней. Возможно ли, чтобы одно и тоже поколѣніе писателей сразу, съ смертію Соломона, такъ измѣнило строй своихъ лиръ, что "первая часть Пѣсни Пѣсней читается съ наслажденіемъ, а вторая напротивъ съ крайнимъ отвращеніемъ"? Мы не говоримъ уже о томъ, что выставляемый Павлюсомъ - единственный, въ собственномъ смыслѣ подражательный, отдѣлъ ничѣмъ рѣшительно не отличается въ своемъ содержаніи, характерѣ и изложеніи отъ остальной оригинальной части книги, и что другіе фрагментисты (Магнусъ и др.) именно въ этомъ отрывкѣ видятъ древнѣйшую и оригинальнѣйшую часть книги, подобно тому какъ самъ Павлюсъ видитъ высокую и вполнѣ оригинальную пѣснь въ томъ отдѣлѣ (Песн. 8:11-14), который его предшественникамъ (Ейхгорну и Гуфнагелю) казался позднѣйшею редакторскою приставкою.
Оставляя въ сторонѣ другихъ фрагментистовъ, современныхъ Ейхгорну и Павлюсу, которые также отражаютъ на себѣ свѣжее еще впечатлѣніе идей Гердера, но безъ научнаго обоснованія ихъ, и для которыхъ слѣдованіе теоріи фрагментовъ было дѣломъ моды, каковы Клейкеръ (Sammlung der Gedichte Salomo’s sonst das Hohelied geuannt), Дэдерлейнъ (Salomo ’s Hoheslied neu iibersetzt), Вельтузенъ [31].(Der Schwesteruhandel, eine morgenlandische Idyllenkette), Гаабъ (Beitrage zur Erklarung des sogen. Hohenliedes), Юсти (Blumen alt-hebrai-scher Dichtkunst) и друг., обратимъ вниманіе на двухъ важнѣйшихъ представителей гипотезы фрагментовъ, Депке и Магнуса, филологическія изслѣдованія которыхъ о книгѣ Пѣснь Пѣсней составляютъ центральный пунктъ во всей исторіи гипотезы.
Дэпке. Пѣснь Пѣсней есть сборникъ отдѣльныхъ пѣсней, бывшихъ въ народномъ употребленіи древнихъ евреевъ (какъ это видно изъ ихъ періодическаго ритма), по своему характеру и содержанію относящихся къ роду поэзіи эротико-идиллическому и поэтически изображающихъ частные случаи изъ жизни Соломона, а слѣдовательно написанныхъ во время жизни Соломона, потому что послѣ его смерти эти случаи скоро должны были бы забыться или вытѣсниться тѣми новыми чертами, въ ореолѣ которыхъ явился Соломонъ для послѣдующихъ поколѣній, и потому что языкъ книги, свѣжій и цвѣтущій, наиболѣе приличенъ времени Соломона, и идиллія возможна только въ періоды мирной и счастливой жизни. Писателемъ этихъ пѣсней былъ не Соломонъ, потому что Соломонъ не могъ воспѣвать самъ себя и свою любовь, но лицо во всякомъ случаѣ близкое къ Соломону (при царѣ - поэтѣ легко могли быть и приближенные - поэты) и стоявшее подъ обаяніемъ его личности, а цѣлію составленія пѣсней было прославленіе имени Соломона чрезъ идеализированныя изображенія его чистой и возвышенной любви, совершенно противоположныя тѣмъ представленіямъ о Соломонѣ, владѣтелѣ многочисленнаго гарема, какія могли образоваться о немъ съ строгой теократической точки зрѣнія; авторъ Пѣсни Пѣсней оказывалъ такую же услугу Соломону, какую составители романтическихъ сагъ Норманновъ и Бриттовъ оказали королю Артуру. Если въ Пѣсни Пѣсней упоминается еще пастухъ, то это вовсе не новый герой пѣсни, а идиллическое имя того же Соломона. Что касается собранія пѣсней въ разсматриваемой книгѣ, то оно сдѣлано не вполнѣ хронологически: вторая половина второй главы должна бы стоять выше, а брачная пѣснь Песн. 3:6-11 ниже, послѣ шестой главы; отдѣлъ Песн. 8:8-12 могъ бы служить заключеніемъ всего ряда пѣсней.
Всѣхъ отрывковъ въ Пѣсни Пѣсней Дэпке насчитываетъ одиннадцать. Первый отрывокъ Песн. 1:2-8. Эта пѣснь не безъ основанія поставлена во главѣ сборника Пѣсни Пѣсней. Нельзя не видѣть, что говорящая здѣсь дѣвица находится въ новомъ положеніи невѣсты только что вступившей въ богатый гаремъ царя Соломона, въ среду другихъ гаремныхъ женщинъ (отсюда перемѣна лицъ я и мы). Если дѣвица говоритъ здѣсь образами пастушеской жизни, слѣдовательно въ тонѣ буколической пѣсни, то такое соединеніе образовъ пастушеской и гаремной жизни объясняется тѣмъ восточнымъ обычаемъ, по которому цари и вельможи, среди лѣтнихъ жаровъ, оставляли города и переселялись съ своими гаремами въ шатры, раскинутые съ восточнымъ великолѣпіемъ среди какой нибудь цвѣтущей мѣстности; эти увеселительные шатры названы здѣсь шатрами пастушескими. Дачная обстановка приводить невѣстѣ на память ея родину, воспоминаніе о которой, вмѣстѣ съ выраженіемъ любви къ царю, и составляетъ общій видимый предметъ пѣсни. Что касается того частнѣйшаго момента изъ отношеній дѣвицы кь Соломону и его двору, который схваченъ поэтомъ и выраженъ въ настоящей пѣсни, то мы могли бы понять его только въ томъ случаѣ, если бы Пѣснь Пѣсней имѣла при себѣ своего Доната, какъ эклоги Виргилія, или Схоліаста, какъ оды Пиндара, которые освѣтили бы встрѣчающіеся здѣсь намеки спеціальными историческими показаніями... Что на восьмомъ стихѣ первая пѣснь оканчивается, видно изъ новаго положенія возлюбленныхъ въ слѣдующихъ стихахъ. Второй отрывокъ отъ Песн. 1:9 до Песн. 2:7. И эта пѣснь по своему содержанію соотвѣтствуетъ занимаемому мѣсту: если въ предъидущей пѣсни говорилось о возможномъ свиданіи жениха и невѣсты, то здѣсь изображается уже самое свиданіе. Стихи Песн. 2:9, 11-12 ясно показываетъ, что возлюбленный пѣсни есть царь, а изъ сравненія Песн. 2:4 съ Песн. 1:16-17, сценою дѣйствія можно полагать пиршество въ паркѣ, подъ тѣнію кедровъ и кипарисовъ. Возможно что эта пѣснь, какъ и первая, изображаетъ сцену изъ дачной жизни царя. Искусство исполненія пѣсни совершенное; въ послѣднихъ словахъ невѣсты (Песн. 2:6) выставленъ такой сильный аффектъ, что на немъ поэтъ необходимо додженъ былъ сдѣлать паузу, и онъ прекрасно это сдѣлалъ въ заклятіи обращенномъ къ дочерямъ Іерусалима. Третій отрывокъ Песн. 2:6-17. Хотя эта пѣснь не прямо относится къ Соломону, но въ ней нѣть ничего и противорѣчащаго этому отношенію. Если возлюбленный здѣсь прыгаетъ по горамъ какъ серна, то это вовсе не показываетъ, что онъ непремѣнно былъ пастухъ и житель горъ. Поэтъ могъ дать мѣсто этимъ простымъ отношеніямъ и въ царской любви, и въ этомъ именно состоитъ прелесть всей его поэзіи. Дѣвица, говорящая здѣсь, несомнѣнно таже самая, которая фигурировала и въ предшествующихъ пѣсняхъ - въ ея виноградникѣ нельзя не узнать виноградника упоминаемаго въ первой пѣсни (Песн. 1:6). Но здѣсь она говоритъ еще какъ дитя находящееся въ отеческомъ домѣ; зиму она провела въ заключеніи, вь стѣнахъ отеческаго дома, а теперь ее манитъ на свободу, въ виноградникъ, гдѣ ее встрѣтитъ возлюбленный (въ слѣдующихъ отрывкахъ сцена послѣдовательно будетъ перенесена еще далѣе отъ отеческяго дома, въ столицу). Такимъ образомъ настоящая пѣснь изображаетъ сцену изъ начальныхъ сближеній между женихомъ и невѣстою, слѣдовательно по времени происхожденія должна быть поставлена выше двухъ предшествующихъ. Четвертый отрывокъ Песн. 3:1-5. Эта пѣснь носитъ на себѣ слѣды подражанія одной изъ дальнѣйшихъ пѣсней, занимающей мѣсто отъ Песн. 5:8 до Песн. 6:8, и притомъ подражанія слабаго, недостигающаго красоты оригинала. Содержаніе обѣихъ пѣсней одно и тоже: обѣ онѣ изображаютъ ночное странствованіе дѣвицы, въ поискахъ за возлюбленнымъ, по городу, встрѣчу съ стражами и наконѳцъ обрѣтеніе жениха. Но невѣроятно, чтобы поэтъ дважды возвращался къ одному и тому же предмету, да и одинъ и тотъ же случай съ одними и тѣми же лицами не легко могъ повториться дважды. Далѣе, хотя, при своей краткости, разсматриваемая пѣснь написана съ достаточною силою и искусствомъ, но въ ней есть черты не натуральныя. Заклинаніе дочерей Іерусалима (Песн. 3:5) привнесено сюда совершенно не кстати, потому что въ домѣ невѣсты, куда вошли молодые люди, не было мѣста стороннимъ зрителямъ. Гораздо болѣе у мѣста это заклинаніе въ Песн. 5:8. Ночное странствованіе дѣвицы въ разсматрйваемомъ отрывкѣ ничѣмъ не мотивировано: что заставило дѣвицу бѣжать ночью изъ дома матери - остается неизвѣстнымъ. Напротивъ въ гл. 5-й это ясно: дѣвица прогоняетъ возлюбленнаго отъ своей двери и потомъ, въ порывѣ раскаянія, бѣжитъ за нимъ сама, чтобы загладить нанесенное оскорбленіе. Вообще пѣснь пятой главы имѣетъ гораздо болѣе оригинальныхъ красокъ чѣмъ Песн. 3:1-5. На этомъ основаніи послѣдній отрывокъ не долженъ считаться въ циклѣ первоначальныхъ пѣсней нашей книги, хотя несомнѣнно что писатель его зналъ книгу Пѣснь Пѣсней и писалъ подъ ея вліяніемъ. Пятый отрывокъ Песн. 3:6-11 или четвертая въ ряду оригинальныхъ пѣсней воспѣваетъ бракосочетание царя съ тою же невѣстою, о которой говорится въ предшествующихъ пѣсняхъ (не съ египетскою принцессою, какъ многіе думаютъ) и изображаетъ поэтически ложе новобрачныхъ. Такъ какъ въ пѣсни не различаются отдѣльныя говорящія лица, то она вѣроятно предназначалась для исполненія хоромъ. Шестой отрывокъ отъ Песн. 4:1 до Песн. 5:1 или пятая пѣснь, превосходно составленная, но въ устахъ пастуха невозможная; кто не видѣлъ въ дѣйствительности описываемаго здѣсь роскошнаго парка, тому не могла придти на мысль идея этой пѣсни. Сценою описываемою здѣсь является опять лѣтнее мѣстопребываніе Соломона въ верхнихъ частяхъ Іордана, можетъ быть вблизи Тиверіадскаго озера, въ виду дикихъ горныхъ высотъ Ливана. Невѣста отличается еще робостію и застѣнчивостію и не понимаетъ пылкихъ рѣчей жениха. Такимъ образомъ пѣснь принадлежитъ къ числу первыхъ въ циклѣ. Седьмой отрывокъ или шестая оригинальная пѣснь состоитъ изъ двухъ пѣсней, отъ Песн. 5:2 до Песн. 6:2 и отъ Песн. 6:3 до Песн. 6:8, имѣющихъ между собою взаимное соотношеніе. Первая пѣснь изображаетъ ту ночную сцену, о которой сказано выше по поводу отрывка Песн. 3:1-5: дѣвица ищетъ по улицамъ города, ночью, своего возлюбленнаго и найдя хвалитъ его предъ горожанками, дочерями Іерусалима. Вторая пѣснь содержитъ отвѣтъ горожанокъ, представляющій похвалу самой невѣстѣ. Дѣйствіе происходитъ въ городѣ и, какъ ясно видно изъ Песн. 6:7-8, героиня пѣсни есть царская невѣста. Первая пѣснь сама по себѣ не будетъ закончена, но въ соединеніи со второю представляетъ самый полный и совершенный продуктъ во всемъ ряду пѣсней. Впрочемъ въ нынѣшнемъ видѣ эти двѣ пѣсни не легко соединяются въ одно цѣлое; чтобы ихъ соединить, необходимо вставить между нихъ отрывокъ Песн. 3:1-5, представляющій отчасти копію настоящей пѣсни (особенно въ стихѣ Песн. 3:4). Очевидно, изъ разсматриваемой пѣсни кое что потерялось, и позднѣйшій составитель отдѣла Песн. 3:1-5 имѣлъ въ виду именно восполнить потерянное. На вопросъ: возможно ли буквальное пониманіе этого отрывка? возможно ли даже въ поэтическомъ произведеніи представить царскую невѣсту, вопреки этикету и всѣмъ обычаямъ, бродящею среди ночи по улицамъ? Дэпке отвѣчаетъ указаніемъ на классическихъ поэтовъ, нерѣдко нарушающихъ въ своихъ произведеніяхъ обычный декорумъ. "Приходило ли на мысль греку или римлянину считать нарушеннымъ декорумъ напр. въ изображеніи Пазифы, дочери солнца, безумно мчащейся подъ своимъ бѣлымъ конемъ чрезъ луга и поля?" Если въ данномъ случаѣ картина выходитъ необычною, то и въ ея основаніи лежитъ необычная задача - изобразить высшую степень любви, пренебрегающей всѣми препятствіями и преодолѣвающей всѣ затруднения. Восьмой отрывокъ, седьмая оригинальная пѣснь отъ Песн. 6:9 до Песн. 8:14. И эта пѣснь относится къ Соломону, такъ какъ Песн. 7:5 ясно говорится, что возлюбленный есть царь. Сцена дѣйствія - Іерусалимъ, собственно сады іерусалимскіе въ долинѣ Тиропеонъ. Предъ царемъ, сидящямъ въ саду съ некоторыми приближенными, пляшетъ его невѣста (Суламита) и вызываетъ восторгъ своею граціею и красотою. Пляска напоминаетъ дѣвицѣ нравы деревенской жизни, среди которыхъ она выросла и къ которымъ желала бы возвратиться но не одна, а вмѣстѣ съ царемъ, своимъ возлюбленнымъ; она желала бы жить какъ прежде въ родительскомъ домѣ, чтобы тамъ женихъ былъ съ нею и любилъ ее любовью брата. Такимъ образомъ здѣсь изображается нѣжное дѣтское чувство дѣвицы, совершенно противоположное изображаемому въ слѣдующей пѣсни уже созрѣвшему чувству. Девятый отрывокъ или восьмая оригинальная пѣснь Песн. 8:5-7. Послѣ какого то случая, внушившаго Суламитѣ мысль о непрочности любви царя, ея мужа, она приводитъ его на мѣсто вдвойнѣ важное для него, потому что на этомъ мѣстѣ онъ родился и на немъ же впервые открылъ свою любовь Суламитѣ, и заключаетъ съ нимъ вновь торжественный завѣтъ любви до гроба. Одна эта пѣснь могла бы служить достаточною апологіею автору Пѣсни Пѣсней, заподозриваемому въ недостаточной чистотѣ чувства его героевъ. Десятый отрывокъ Песн. 8:8-12. Не безъ основанія эту пѣснь собиратель книги помѣстилъ въ заключеніи сборника; ею онъ хотѣлъ дать руководящее указаніе для пониманія всѣхъ предшествующихъ пѣсней, потому что характеръ настоящей пѣсни показываетъ, что она принадлежитъ тому же автору, что и предшествующія и, слѣдовательно, въ одномъ смыслѣ съ ними должна быть понимаема. Братья фигурирующей въ пѣсняхъ героини, которые уже въ первой пѣсни (Песн. 1:6) эксплуатируютъ сестру для своихъ выгодъ, являются и здѣсь совѣтующимися какъ бы имъ соблюсти свою сестру въ чистотѣ до времени, когда ей представится партія. Дѣвица отвѣчаетъ братьямъ параболою о виноградникѣ, имѣющею тотъ смыслъ, что мало можно довѣряться людямъ оберегающимъ чужое достояніе и что невинность - сама себѣ охрана. Одиннадцатый отрывокъ, Песн. 8:13-14. Если этотъ отрывокъ не есть искаженная копія Песн. 2:14, то онъ представляетъ малое duo нашихъ возлюбленныхъ, падающее на первое время ихъ сближеній, и присоединенъ къ сборнику Пѣсни Пѣсней собирателемъ только для того, чтобы не оставить не записаннымъ ничего относящаяся къ внутренней исторіи возвышенныхъ чувствъ Соломона и долженствовавшаго создать ему вѣчный памятникъ въ дальнѣйшихъ поколѣніяхъ.
И такъ, при всей серіозности своего изслѣдованія о книгѣ Пѣснь Пѣсней (Philologisch-critischer Сommentar zum Hohen Liede Salomo’s von Dopke, 1829), Дэпке не могъ избѣжать колебаній и противорѣчій предшествующихь критиковъ. Подобно своимъ предшественникамъ, и онъ считаетъ необходимымъ дѣлить книгу на отдѣльные отрывки, хотя при этомъ онъ ясно чувствуетъ единство книги, единство ея предмета, ея цѣли, ея автора. У Дэпке было даже меньше поводовъ къ дробленію Пѣсни Пѣсней, чѣмъ у его предшественниковь. Тогда какъ Павлюсъ однимъ изъ главныхъ поводовъ къ дробленію книги находилъ видѣвшееся ему различіе дѣйствующихъ лицъ или героевъ пѣсни, то царя и вельможи то простаго пастуха, то высокородной иностранки то простой евреянки, Дэпке не имѣетъ этого повода къ дробленію, признавая строго выдержанное единство героевъ Пѣсни Пѣсней; женихъ пѣсни, на его взглядъ, есть одинъ и то тъ же царь, невѣста - вездѣ одна и таже простая евреянка. Дэпке даже вступаетъ въ борьбу съ нѣкоторыми записными защитниками единства и цѣлостности Пѣсни Пѣсней и укоряетъ ихъ за то, что они не проводятъ этого единства въ строгомъ смыслѣ, но, защищая единство внѣшняго изложенія книги, ослабляютъ единство внутреннее предположеніемъ двухъ жениховъ-соперниковъ, царя и пастуха (Евальдъ). Въ противоположность имъ Дэпке находитъ въ П. П. строгое внутреннее единство предмета и отсутствіе единства во внѣшнемъ изложеніи, хотя впрочемъ не безусловное. Правда какъ принадлежащій къ школѣ фрагментистовъ, Дэпке объявляетъ Пѣснь Пѣсней безпорядочнымъ сборникомъ, но войдя ближе въ разсмотрѣніе книги, чистосердечно сознается, что указанные имъ отрывки П. П., за немногими исключеніями, въ нынѣшнемъ сборникѣ стоятъ какъ разъ на своихъ мѣстахъ и составляютъ даже съ внѣшней стороны правильное поступательное движеніе впередъ въ развитіи общаго содержанія книги. Такимъ образомъ съ той точки зрѣнія, на которой стоитъ Дэпке, по всей строгости можно вывести только то, что единая цѣльная книга П. П. отчасти потеряла свой строгій первоначальный порядокъ вслѣдствіе того, что нѣкоторые ея отдѣлы, по неумѣлости собирателей и переппсчиковъ или по какимъ либо другимъ случаямъ, переставлены съ мѣста на мѣсто, и что дѣло критики первоначальный порядокъ книги возстановить. Но Дэпке этимъ не довольствуется; онъ фрагментистъ въ полномъ смыслѣ слова. Спрашивается, что же удерживаетъ его на теоріи дробленія книги, не смотря на всѣ давленія испытываемыя имъ со стороны ея единства? Одна только предвзятая мысль, что Пѣснь Пѣсней должна считаться не аллегоріею, изображающею какія либо религіозныя понятія и отношенія, а простою любовною пѣснію. Это онъ ясно даетъ понять во введеніи къ своему комментарію. Обратившись въ видахъ разъясненія Пѣсни Пѣсней къ аналогіямъ любовныхъ пѣсней другихъ восточныхъ народовъ, арабовъ и персовъ, Дэпке нашелъ, что эти пѣсни не имѣютъ ничего общаго съ книгою П. П., если послѣднюю принимать въ цѣльномь видѣ, но что нѣкоторыя строки Пѣсни Пѣсней въ своемъ внѣшнемъ видѣ, если ихъ оторвать отъ цѣлаго, звучатъ какъ будто въ тонѣ восточныхъ пѣсней любви, напр, отдѣлы Пѣсн. Песн. 3:6-11 или Песн. 2:8-17 имѣютъ нѣкоторое сходство съ эротическими пѣснями Гафеда. Такимъ образомъ найденъ былъ исходный пунктъ антиаллегорическаго объясненія Пѣсни Пѣсней (сопоставленіе П. П. въ раздробленномъ видѣ съ эротическими восточными пѣснями), за проведеніе котораго взялся Дэпке не смотря на всѣ препятствія. Онъ готовъ сдѣлать всевозможныя уступки въ другихъ пунктахъ, но отказаться отъ необходимости раздроблять книгу на отдѣльные мелкіе отрывки — для него выше всякаго представленія.
Но, раздробивъ Пѣснь Пѣсней на отдѣльные отрывки, Дэпке, по своей относительной добросовѣстности, не могъ не сознавать, что его отрывочныя пѣсни, хотя, послѣ своего уединенія, потеряли значеніе аллегоріи, но вмѣстѣ съ тѣмъ и вообще потеряли ту полноту впечатлѣнія и смысла, какою должны отличаться художественныя поэтическія произведенія и превратились, какъ въ этомъ случаѣ выражались древніе аллегористы, въ опорожненные мѣха безъ вина. Но чтобы остаться вѣрнымъ себѣ, Дэпке объясняетъ эту потерю букета пѣсней неизвѣстностію для насъ частнѣйшихъ поводовъ напісанія каждой отдѣльной пѣсни. Такое объясненіе едва ли можетъ имѣть силу въ отношеніи къ простымъ любовнымь пѣснямъ. Мы не знаемъ частныхъ поводовъ напісанія многихъ пѣсней и романсовъ нашихъ поэтовъ; но это не мѣшаетъ намъ проникать на сквозь въ ихъ содержаніе. Если гдѣ необходимо полное знаніе частныхъ случаевъ написания, то это въ пѣсни аллегорической. Только аллегорическія произведенія должны предваряться объясняющими исторію ихъ происхожденія введеніями, иначе они или будутъ совершенно неясны или дадутъ поводъ самымъ разнообразнымъ пониманіямъ. Въ этомъ отношеніи жалобы Дэпке на неизвѣстность частныхъ случаевъ написанія Пѣсни Пѣсней, имѣють значеніе; ихъ раздѣляютъ съ нимъ многіе древніе комментаторы, желавшіе быть точными въ объясненіи аллегоріи Пѣсни Пѣсней, и въ тоже время сознававшіе, что безъ сторонняго историческаго свидѣтельства внѣ книги имъ трудно быть увѣренными, что они напали именно на то частнѣйшее значеніе, которое носилось предъ авторомъ аллегоріи. Въ этихъ жалобахъ Дэпке намъ видится его собственное самообличеніе и самораздвоеніе между буквальнымъ и аллегорическимь пониманіемъ книги. Особенно ясно свое невольное стремленіе къ аллегоріи Дэпке выразилъ въ концѣ комментарія, гдѣ онъ, при объясненіи своего десятаго отрывка, составляющаго у него руководящее начало для объясненія всей книги, считаетъ необходимымъ съ своей стороны признать въ немъ аллегорію но только обратнаго смысла, не отъ чувственной любви переносящую къ высшимъ сверхчувственнымъ образамъ и отношеніямъ, а наоборотъ всѣ другіе встрѣчающіеся въ П. П. образы заставляющую служить выраженію чувственной любви, которая такимъ образомъ является сама высшимъ смысломъ аллегоріи. Охраняемый виноградникъ, упомянутый Пѣсн. Песн. 8:11-13, Дэпке считаетъ аллегорическими изображеніемъ охраненія чистоты дѣвства. Но почему не наоборотъ, почему дѣвическая чистота и вѣрность, описываемая во всѣхъ предшествующпхъ пѣсняхъ, не есть внѣшняя видимость аллегоріи, высшимъ означаемымъ которой служить именно охраненіе виноградника, именемь котораго у пророковъ (Исх. 3:14, Исх. 5:1 и дал.) означается народь еврейскій? Такъ какъ послѣдняя часть Пѣсни Пѣсней имѣетъ значеніе эпилога, то въ ней нужно искать объясненія предшествующей загадки или аллегоріи, а не новую форму аллегоріи или затемнѣніе того, что выше изложено въ простой безобразной рѣчи (сами фрагментисты признаютъ большею частію въ заключительномъ отдѣлѣ Пѣсни Пѣсней редакторскую прибавку, сдѣланную въ видахъ простаго нагляднаго объясненія не совсѣмъ яснаго содержанія предшествующихъ пѣсней). И такъ естественнымъ слѣдствіемъ превращенія аллегорической части Пѣсни Пѣсней въ простую пѣснь буквальнаго значенія было у Депке другое обратное превращеніе простой части книги въ аллегорическую.
Подобную же неустойчивость, отличающую вообще представителей гипотезы фрагментовъ, Депке по необходимости обнаруживаетъ и во всѣхъ своихъ дальнѣйшихъ положеніяхъ, касающихся Пѣсни Пѣсней. Слѣдуя общему принципу фрагментистовъ, Депке считаетъ нужнымъ раздѣлять найденные имъ отрывки Пѣсни Пѣсней на оригинальные и подражательные, но опять, вслѣдствіе сравнительной безпристрастности своей критики, къ числу подражательныхъ отрывковъ находитъ возможнымъ отнести только нѣсколько стиховъ третьей главы, на томъ основаніи, чти они представляютъ повтореніе того, что уже изображено пѣвцомъ въ другой пѣсни, а "одинъ и тотъ же поэтъ не долженъ былъ дважды возвращаться къ одному и тому же предмету". Но неужели это основаніе есть серіозное основаніе? Развѣ возвращеніе къ одному и тому же образу не составляетъ отличительной особенности всѣхъ древнихъ поэтическихъ произведеній, не только восточныхъ, но и грекоримскихъ, особенно идиллическихъ, къ области которыхъ фрагментисты относятъ отрывки Пѣсни Пѣсней? Прочтите для примѣра пятую идиллію Теокрита, особенно стихи 74-134, гдѣ въ нѣсколько измѣненныхъ формахъ повторяются одни и тѣже образы. Кто желаетъ видѣть примѣръ буквальнаго въ собственномъ смыслѣ повторенія себя поэтомъ, прочтите изъ восьмой пѣсни Теокрита стихи 18-20 сравнительно съ стихами 21-24 или 33 сравнительно съ 37 и проч. Весьма много подобныхъ повтореній можно встрѣчать въ различныхъ эклогахъ Виргилія и у других поэтовъ. Далѣе, подобно Ейхгорну и Павлюсу, Депке отрываетъ Пѣснь Пѣсней отъ подлинныхь произведеній царя Соломона, на томъ основаніи, что Соломонъ не могъ описывать свою собственную любовь, но въ тоже время, чувствуя во всей книгѣ духъ и характеръ Соломона и вѣяніе его обаятельной личности, признаетъ авторомъ сборника П. П. друга Соломонова. Это такое предположеніе, слабости котораго не могъ не сознавать самъ Депке. Развѣ это не обыкновенное явленіе, что поэтъ самъ описываетъ свою любовь и свои отношенія къ предмету любви? И не было ли бы наоборотъ страннымъ явленіемъ, еслибы поэтъ, особенно поэтъ такого высочайшаго таланта и озаренія, какимъ былъ Соломонъ, предоставилъ своему другу изобразить въ художественныхъ произведеніяхъ факты своей любви? Мало того, вмѣшательство какого либо друга - поэта въ восхваленіе царской невѣсты, такое восхваленіе, какое будетъ представляться при буквальномъ пониманіи Пѣсни ПѣснеЙ, было бы въ высшей степени неловкимъ. Какой влюбленный позволилъ бы стороннему лицу обнажить предъ читателемъ предметъ своей любви, какъ это дѣлаетъ авторъ П. П. въ изображеніи Суламиты? Впрочемъ Дэпке въ настоащемъ случаѣ не спасло бы и то, еслибы онъ, удерживая буквальное пониманіе П. П., составленіе ея, вмѣстѣ съ Гердеромъ, приписалъ Соломону, потому что и Соломонъ, можетъ быть даже еще менѣе чѣмъ кто либо изъ его друзей, могъ выставлять на позорище тайную красоту своей невѣсты. Уже гораздо естественнѣе въ этомъ сдучаѣ было бы согласиться съ тѣмъ, что Пѣснь Пѣсней написана не друзьями, а напротивъ ожесточенными врагами Соломона и представляетъ сатиру на него (Евальдъ). Во всякомъ случаѣ это одинъ изъ тѣхъ пунктовъ, въ которыхъ буквальное пониманіе Пѣсни Пѣсней достигаетъ геркулесовыхъ столбовъ противорѣчія и невѣроятностей, гдѣ уже нѣтъ дальнѣйшаго пути развитія и откуда неизбѣжно возвращеніе назадъ къ аллегорическому объясненію нашей книги.
Своего зенита гипотеза фрагментовъ достигла въ сочиненіи о книгѣ Пѣснь Пѣсней Maгнуса (Kritische Bearbeitung und Erklarung des Hohen Liedes Salomo’s von Ed. 1. Magnus. 1842). Такъ какъ при своемъ наибольшемъ развитiи гипотеза фрагментовъ наиболѣе ярко обнаружила здѣсь всѣ свои недостатки и слабости, то мы должны подробнѣе остановиться на этомъ сочиненіи. Вотъ его основоположенія.
То, что называютъ книгою Пѣснь Пѣсней, по мнѣнію Магнуса, заключаетъ въ себѣ слѣдующія составныя части. А) Четырнадцать полныхъ и одна отъ другой независимыхъ пѣсней, именно: № 1) Песн. 1:2-4. № 2) Песн. 1:5-8 3) от Песн. 1:9 до Песн. 2:7 4) Песн. 3:6-11. № 5) от Песн. 4:10 до Песн. 5:1. № 6) от Песн. 5:8 до Песн. 6:3 № 7) Песн. 6:8-9 № 8) от Песн. 6:10 до Песн. 7:1 (до слова בך). № 9) Песн. 7:1-7 (отъ слова מה) № 10) Песн. 7:8-11. № 11) от Песн. 7:14 до Песн. 8:3. № 12) Песн. 8:5 (отъ слова תחת) до ст. 7. № 13) Песн. 8:8-10 № 14) Песн. 8:11-13. В) Восемь не цѣльныхъ пѣсней а отрывковъ (первый отрывокъ: Песн. 2:8-7, второй отрывокъ: Песн. 2:15; третій отрывокъ: Песн. 3:2-4; четвертый отрывокъ: Песн. 4:6; пятый отрывокъ: Песн. 4:8-9; шестой отрывокъ: Песн. 5:3-7; седьмой отрывокъ: Песн. 6:4-5; восьмой отрывокъ изъ Песн. 8:8-13 слова: товарищи внимаютъ), изъ соединенія которыхъ образуются три новыя цѣльныя пѣсни: № 15) изъ соединенія Песн. 2:8-17 (исключая стихъ Песн. 2:15) и Песн. 8:13 (указанныя два слова), №16) изъ соединенія Песн. 3:1-4 Песн. 5:2-7, № 17) изъ соединенія Песн. 4:6-8 и Песн. 6:4-5 до слова מנגד. Такимъ образомъ образуется 17 номеровъ цѣльныхъ пѣсней въ составѣ нынѣшней книги Пѣснь Пѣсней. Къ нимъ нужно присоединить еще мелкій отрывокъ, несоединяющійся съ другими въ одно цѣлое № 18) Песн. 2:15. Но и это еще не все содержаніе нынѣшней книги Пѣснь Пѣсней. Въ нее вошли еще два позднѣйшія дополненія, именно № 19) отдѣлъ Песн. 4:1-7 (съ исключеніемъ стиха 6-го Песн. 1:6), служащій прибавленіемь къ Песн. 1:15 и № 20) отдѣлъ Песн. 7:2-13, служащий дополненіемъ къ № 15. Наконецъ въ составѣ нынѣшней книги Пѣснь Пѣсней заключается еще цѣлая масса глоссъ (оригинальныхъ и заимствованныхъ), повтореній, смѣшанныхъ глоссъ, смѣшанныхъ повторений или глоссъ въ повтореніяхъ (примѣры см. въ сочиненіи Магнуса стр. 3-6).
Найденные 20 номеровъ пѣсней принадлежатъ различнымъ литературнымъ эпохамь и по кряйней мѣрѣ тремъ различнымъ поэтамъ. №№ 2. 3. 15. 16 4. 17. 6. 8 принадлежать времени отъ 924 до 750 года. Отличительныя особенности ихъ: высокая правдивость и глубина чувства, оригинальность и естественная красота образовъ, экономія сценическаго изложенія, благородство и красота языка. №№ 1. 5. 10. 11. 12, можетъ быть еще 7, принадлежатъ времени Іереміи. Особенности ихъ: прозрачность, легкость и многорѣчивость въ изложеніи. №№ 9. 14. 19. 20 принадлежатъ времени Іезекілля. Признаки ихъ: неясность, излишество въ чувствѣ и не натуральность образовъ. №№ 13 и 18 не представляютъ данныхъ для сужденія о времени ихъ происхожденія.
Такъ какъ Пѣснь Пѣсней въ нынѣшнемъ видѣ есть безпорядочный сборникъ отрывковъ, то, при чтеніи, ихъ необходимо расположить подъ твердую точку зрѣнія. Они раздѣляются на пѣсни въ собственномъ смысдѣ, т. е. піесы развивающія какое нибудь эротическое представленіе въ цѣлостномъ видѣ и эпиграммы, т.е. краткія піесы затрогивающія эротическое представленіе слегка и какъ бы мимоходомъ. Первыя въ свою очередь раздѣляются на драматическія (не въ смыслѣ нашей драмы, а смыслѣ отдѣльныхъ краткихъ сценъ драматическаго содержанія, какія встрѣчаются у Овидія Amor. eleg. 2, Горація 11,5 и др.) и лирическія, а послѣднія (эпиграммы) на драматическія и адраматическія. Далѣе тѣ и другія могутъ быть симметрически расположены по предметамъ своего содержанія,такъ какъ онѣ изображаютъ любовь счастливую и несчастливую съ различныхъ сторонъ и въ различныхъ прогрессивно возвышающихся степеняхъ.
Драматическіе отрывки. Отрывокъ первый или пѣснь первая отъ Песн. 1:9 до Песн. 2:7, написанная на тему: счастіе любви. Вь пѣсни фигурируютъ: возлюбленный — царь, владѣтель большихъ богатствъ, египетскихъ коней и колесницъ, имѣющій сходство съ Соломономъ и невѣста, просто, но со вкусомь одѣтая дѣвушка не знатнаго происхожденія. Возлюбленные сидять въ паркѣ и ведутъ бесѣду, въ которой восхваляютъ красоту другъ друга. Отъ разговора съ возлюбленнымъ невѣста приходитъ въ экстазъ и царь заклинаетъ присутствующихъ прислужницъ не тревожить возлюбленную до ея успокоенія. Начало и конецъ такъ ясно выступаютъ въ этомъ отдѣлѣ, что никакихъ другихъ доказательствъ его самостоятельности не требуется [32]. По своему высокому эстетическому достоинству онъ долженъ былъ явиться ранѣе 750-го года. Характеры дѣйствующихъ лицъ здѣсь выдержаны типически: женихъ—царь вездѣ въ богатыхъ уподобленіяхъ; невѣста вездѣ въ скромныхъ но достойныхъ образахъ. Сюжетъ пѣсни задуманъ просто, но въ высшей степени драматично; языкъ и ритмъ прекрасны и цѣлесообразны. Отрывокъ второй заключается въ отдѣлѣ Песн. 4:1-7 съ исключеніемъ стиха шестаго Песн. 4:6, и имѣетъ предметомъ восхваленіе неизвѣстнымъ лицемъ красоты своей возлюбленной. Рядъ мыслей, заключающихся здѣсь, совершенно уединенъ и не имѣетъ никакого отношенія ни къ тому что стоить выше, въ третьей главѣ, ни къ тому, что стоитъ ниже, въ стихѣ восьмомь [33]. Тѣмъ не менѣе это не есть вполнѣ самостоятельная пѣснь, потому что въ ней не указано ни лица воспѣвающаго возлюбленную, ни повода къ воспѣванію, и возлюбленная не даетъ отвѣта на это восхваленіе; самое начало отрывка: вотъ ты прекрасна указываетъ на что-то предшествующее. Этимъ предшествующимъ была именно предшествующая пѣснь, къ которой разсматриваемый отрывокъ служитъ дополнениемъ, какъ это видно уже изъ того, что начало 4-й главы буквально повторяетъ Песн. 1:15. Исторію этого дополненія нужно представлять такъ: въ первой пѣсни, въ мѣстѣ Песн. 1:15, царь, въ бесѣдѣ съ невѣстою, имѣлъ въ виду восхвалить ея необыкновенную красоту подробно, но послѣ того какъ онъ указалъ одну выдающуюся красоту ей глазъ, былъ прерванъ скромною невѣстою, такъ что въ этомъ пунктѣ первой пѣсни замѣтенъ перерывъ въ рѣчи, заполняемый у насъ обыкновенно точками. Хотя этотъ перерывъ вполнѣ естественъ и даже придаетъ особенную красоту пѣсни, тѣмь не менѣе другой поетъ, вслушавшійся въ пѣснь, нашелъ нужнымъ заполнить его и сдѣлалъ прибавленіе къ первой пѣсни (кь мѣсту Песн. 1:15), состоящее изъ спеціальнаго описанія женской красоты, и даже началъ съ тѣхъ словъ, на которыхъ въ первой пѣсни остановился царь. Что это прибавленіе принадлежитъ другому поэту и написано въ другое позднѣйшее время, это видно изъ того, что а) первая пѣснь ясна и закончена сама въ себѣ и дополненіе къ ней не необходимо; б) характеръ первой пѣсни и разсматриваемаго отрывка неодинаковы: тамъ обращаетъ на себя вниманіе краткость въ изображеніи, здѣсь напротивъ растянутость; тамъ, при описаніи тѣлесной красоты, поэтъ выставляетъ на видъ не самые члены тѣла, а только извѣстное свойство въ членахъ, которое и сравнивается съ свойствомъ предметовъ природы, напримѣръ грація женскаго стана сравнивается съ граціею коня; здѣсь же напротивь выставляются для сравнения не свойства тѣла, а его формы, которыя и сравниваются съ формами предметовъ природы, напр., видъ вьющихся локоновъ сравнивается съ видомъ горы, густо усѣянной стадами козъ, ряды зубовъ съ рядами овецъ и проч. Вообще на сколько образы первой пѣсни натуральны и производять пріятное впечатлѣніе, на столько образы втораго отрывка или прибавленія къ первой пѣсни фантастичны и ненатуральны. Изъ разсматриваемаго отрывка Песн. 4:1-7 нужно впрочемъ выбросить стихъ шестой Песн. 4:6, какъ не имѣющій къ нему никакого отношенія. Съ другой стороны къ отрывку имѣетъ отношеніе мѣсто Песн. 6:5-7 (отъ слова: волосы твои), представляющее не что иное какъ "глоссу въ повтореніи", внесенную позднѣйшею рукою въ шестую главу изъ содержанія разсматриваемаго отрывка. И для простаго взгляда мѣсто Песн. 6:5-7 представляетъ не болѣе какъ копію Песн. 4:1-3. Третій отрывокъ или пѣснь, написанная на тему: свиданье возлюбленныхъ, слагается изъ слѣдующихъ отрывковъ: Песн. 2:3-17 (безъ Песн. 2:15); Песн. 4:6; Песн. 8:13-14, и съ выдѣленіемъ изъ нихъ нѣкоторыхъ позднѣйшихъ глоссъ и повтореній. Начало пѣсни представляетъ Песн. 2:8-16 съ исключеніемъ стиха Песн. 2:15. Затѣмъ изъ отдѣла Песн. 8:13-14, представляющаго копію мѣста Песн. 2:17, нужно взять уцѣлѣвшія въ немъ два оригинальныхъ слова: חברים מקשיבים (товарищи слушаютъ), за тѣмъ мѣсто Песн. 2:17 съ перестановкою полустишій перваго на мѣсто втораго и втораго на мѣсто перваго, и наконецъ Песн. 4:6, второе полустишіе. Въ противоположность первому отрывку, въ которомъ фигурировали высокородный женихъ и бѣдная невѣста, здѣсь дѣйствующими лицами наоборотъ являются бѣдный пастухь и дѣвица знатнаго происхожденія. Влюбленные взаимно, но раздѣляемые положеніемъ въ обществѣ, они сошлись на свиданіе раннимъ утромъ, на холмѣ прилегающемъ къ богатому, потонувшему въ рощахъ, дому невѣсты, и сговариваются о другомъ вечернемъ свиданіи. По времени происхожденія эта пѣснь, вмѣстѣ съ первою и съ другими лучшими частями Пѣсни Пѣсней, принадлежитъ періоду до 750 года. Характеры очерчены здѣсь вполнѣ удачно: невѣста — привлекательная женская натура, боязливая, подозрительная, но вмѣстѣ глубоко преданная и искренняя; женихъ - простой но могущественный сынъ свободнаго поля, безстрашный и нетерпѣливый. Картины природы въ пѣсни нѣжны и выразительны; языкъ прекрасный: ритмъ эффектно мѣняется вмѣстѣ съ перемѣною мысли. Наконецъ на раннее время происхожденія указываетъ то, что здѣсь дѣвица пользуется свободою прогулокъ. Четвертый отрывокъ заключается въ Песн. 7:12-13 и представляетъ позднѣйшее дополненіе къ предшествующему отрывку, какъ это видно изъ того, что самъ по себѣ взятый этотъ отрывокъ будетъ лишенъ всякой точки опоры и мотивировки и что съ третьимъ отрывкомъ онъ имѣетъ сходство въ словахъ и мысляхъ: тамъ и здѣсь встрѣчается слово סמרר и больше нигдѣ во всей библіи; тамъ и здѣсь выводится на сцену виноградникъ: тамъ и здѣсь пастухъ приглашаетъ дѣвицу встрѣчать съ нимь появленіе весны. Что это именно дополненіе, видно изъ того, что тамъ дѣвица даетъ обѣщаніе, а здѣсь исполяетъ обѣщанное. Но что этотъ отрывокъ есть дополненіе позднѣйшее и неудачное, видно изъ его характера: тогда какъ въ предшествующемъ отрывкѣ господствуетъ живая краткость, здѣсь наоборотъ широковѣщательность около двухъ бѣдныхъ мыслей. Пятый отрывокъ, гл. Песн. 1:5-8. Такъ какъ здѣсь разомъ фигурируютъ пастухи, пастушки и городскія дѣвушки, то это показываетъ, что сцена происходитъ при колодцѣ или источникѣ (силоамскомъ) близъ Іерусалима, вечеромъ, когда пастухи поятъ скотъ, а горожанки выходятъ за водою. Собственно содержаніе пѣсни представлаетъ отвѣтъ пастушки на замѣчаніе горожанокъ о ея наружности и освѣдомленіе пастушки о томъ, гдѣ пастухъ, ея возлюбленный, отдыхаетъ со стадомъ въ полдень По силѣ, краткости и сценической постановкѣ, отрывокъ принадлежитъ тому же времени, что и предшествующіе оригинальные отрывки. Шестой отрывокъ или пѣснь на тему: разлука, занимаетъ отдѣлъ отъ Песн. 5:8 до Песн. 6:2. Сцена дѣйствія таже что и въ предшествующей пѣсни: пастушка высказываетъ предъ горожанками свою тоску по возлюбленномъ и поручаетъ передать ему о томъ. Этотъ отрывокъ, цѣльный и законченный самъ въ себѣ, по содержанію имѣетъ сходство съ отдѣломъ Песн. 5:2-7, и не безъ основанія поставленъ діаскенастомъ въ pendant къ нему. И по времени отрывокъ не отдѣляется отъ предшествующаго и даже принадлежитъ тому же автору. Встрѣчающійся здѣсь архаизмъ употребленія глагола въ мужескомъ родѣ въ обращеніи къ женщинамъ подтверждаетъ высокую древность отрывка. Седьмой отрывокъ или пѣснь на тему: пляска обнимаетъ отдѣлъ Песн. 7:1, отъ слова מה, до Песн. 7:7. Княжеская дочь пляшетъ на пиру своего отца, предъ именитыми гостьми, одинъ изъ которыхъ есть ея возлюбленный, обращающей къ ней свою пѣснь въ самый моментъ пляски. Пѣснь сама въ себѣ вполнѣ закончена [34]. Что касается происхожденія отрывка, то его можно отнести только ко времени Іезекіиля, такъ какъ въ немъ изображается сложный психологическій процессъ (женихъ, описывающій въ пѣсни пляшущую невѣсту, раздвояется между созерцаніемъ ея красоты и ревнивымъ наблюденіемъ за сторонними взглядами мужчинъ бросаемыми на нее). Какъ и во второмъ отрывкѣ, и здѣсь встрѣчается искусственность и преувеличеніе; нѣкоторыя сравненія неоригинальны и заимствованы, напр, сравнение очей съ озеромъ (см. Песн. 6:12). Наконецъ публичныя танцовщицы — позднѣйшее явленіе. Восьмой отрывокъ на тему: въѣздъ брачной четы, Песн. 3:6-11. Съ горы Сіона іерусалимляне наблюдаютъ приближеніе брачнаго кортежа (Соломона и египетской принцессы). Голоса изъ народа описываютъ сперва общее очертаніе приближающаяся кортежа (Песн. 3:6), потомъ приближеніе царя и царицы, несомыхъ на носилкахъ, среди тѣлохранителей. Пѣснь имѣетъ опредѣленное начало и конець, слѣдовательно должна быть разсматриваема независимо отъ контекста предшествующаго и послѣдующаго [35]. Девятый отрывокъ состоитъ изъ двухъ отделовъ Песн. 5:2-7 и Песн. 3:1-4, имѣющихъ между собою внутреннее и внѣшнее сродство и въ своемъ соединеніи образующихъ цѣльную пѣснь. Начало пѣсни заключается въ Песн. 5:2-6; затѣмъ изъ Песн. 3:1, берутся отдѣльныя слова: я искала тою, кою любитъ душа моя, - далѣе ставится Песн. 5:6; потомъ Песн. 3:2; потомъ 5-й главы седьмой стихъ Песн. 5:7, между двумя полустишіями котораго вставляются слова изъ Песн. 3:8: видѣли ли вы того, кого любитъ душа моя? наконецъ изъ 3-й главы весь четвертый стихъ Песн. 3:4 [36]. Такимъ образомъ возстановляется цѣлое. Но такъ какъ, при указанномъ составленіи пѣсни, зерномъ ея служитъ только первый отрывокъ, то его только нужно считать подлиннымъ; напротивъ второй отрывокъ служитъ пѣсни только нѣкоторыми своими выраженіями, а въ остальномъ представляетъ однѣ глоссы и повторенія заимствованныя изъ перваго отрывка. Содержаніемъ пѣсни служитъ разсказъ дѣвицы о томъ, какъ однажды она искала друга своего и какія встрѣчала препятствія (Гуфнагель, Дэдерлейнъ, Павлюсъ, Штейдлинъ, Евальдъ въ Песн. 3:1-4 находятъ описаніе сновидѣнія, а Вельтузенъ полубодрственной грезы). На вопросъ о времени происхожденія этой повѣствовательной пѣсни отвѣчать трудно. Хотя во второй ея части встрѣчается нѣкоторая широта выраженій и неравномѣрность ритма, но это свойство могло произойти отъ особенной исторіи данной пѣсни, раздробившейся въ народномъ употребленіи и потерявшей часть своей первоначальной красоты. Вообще же въ пѣсни вѣетъ тотъ же духъ, что и въ другихъ лучшихъ отрывкахъ Пѣсни Пѣсней.
Лирическге отрывки. Отрывокъ десятый на тему: счастіе любви, отъ Песн. 4:10 до Песн. 5:1. Нѣкто высказываетъ предь возлюбленною сладость ея любви и при этомъ сравниваетъ ее съ садомъ (Песн. 4:10-16). Возлюбленная въ духѣ той же аллегоріи отвѣчаетъ, чго садъ принадлежитъ ему. Въ заключеніе пѣсни поэтъ оть себя приглашаетъ возлюбленныхъ, опять въ смыслѣ тойже аллегоріи, вкушать плоды сада. Что этотъ отрывокъ есть одно цѣлое не подлежитъ сомнѣнію [37]. Но по своему эстетическому достоинству, составляющему единственный признакъ для опредѣленія различныхъ частей Пѣсни Пѣсней, разсматриваемый отрывокъ долженъ быть отнесенъ къ позднѣйшему времени еврейской литературы, такъ какъ въ немъ встрѣчается перечисленіе достоинствъ невѣсты широкое и не изящное. Языкъ имѣетъ ту же окраску что и нижеслѣдующія пѣсни, особенно 12-й отрывокъ, несомнѣнно принадлежащій позднѣйшему времени. Отрывокъ одиннадцатый, Песн. 7:6-11, имѣетъ тоже содержаніе что и предшествующий: какъ тамъ невѣста аллегорически сравнивалась съ садомъ, такъ здѣсь съ пальмою [38]. Вѣроятно эти отрывки принадлежатъ одному и тому же автору. Отрывокъ двѣнадцатый Песн. 1:2-4. Эта краткая пѣснь на тему: разлука обращена къ отсутствующему царю - мужу одною изъ гаремныхъ женщинъ наиболѣе любящею мужа и наиболѣе опечаленною разлукою сь нимъ. Приближенныя дамы утѣшаютъ ее тѣмъ, что скоро она опять его увидитъ. Цѣльность отрывка подтверждается ритмическимъ построеніемъ его изъ двухъ строфъ, каждая съ созвучнымъ припѣвомъ. Временемъ про исхожденія отрывка можетъ быть только время предъ самымъ плѣномъ вавилонскимъ, такъ какъ въ немъ гаремная жизнь представляется уже значительно развитою. Кромѣ того языкъ пѣсни, искусственная и вѣроятно поздняя (?) поэтическая форма припѣва, наконецъ сродство отрывка съ предшествующими двумя отрывками, все это указываетъ на тоже время. Отрывокъ тринадцатый отъ Песн. 7:14 до Песн. 8:2 на тему: жалоба любви. Послѣ осенняго собранія плодовь дѣвица находится одиноко въ горницѣ, въ которой стоятъ коровы плодовъ (такъ у Магнуса переведены мандрагоры) и выражаетъ желаніе имѣть подлѣ себя своего возлюбленнаго. Возможно что отрывокъ современенъ предшествующимъ. 10, 11 и 12-му. Отрывокъ четырнадцатый Песн. 8:5-7 на тему: разводъ [39]. Жена оставленная мужемъ, но не перестающая любить его, выражаетъ свое чувство, на которое и въ пѣсни не получаетъ отвѣта. Кажется, что пѣснь принадлежитъ болѣе ранней литературной эпохѣ, такъ какъ она обнаруживаетъ больше силы и энергіи и менѣе прозрачности въ выраженіи мысли, чѣмъ другіе позднѣйшіе отрывки сборника.
Эпиграммы драматическія. Пятьнадцатый отрывокъ, на тему: сила взгляда возлюбленной, заключаетъ въ себѣ отдѣлы Песн. 4:8-9 и Песн. 6:4-5 (до слова: волосы твои) съ исключеніемъ нѣсколькихъ глоссъ [40]. Сцена дѣйствія — славныя своими пастбищами, но опасныя отъ львовъ и барсовъ, мѣста Антиливана. Пастухъ приглашаетъ пастушку бѣжать вмѣстѣ съ нимъ съ этихъ опасныхъ мѣстъ, потому что она своимъ взглядомъ ранила его въ сердце, вслѣдствіе чего онъ уже потерялъ прежнее мужество и не можетъ защищать ея козъ отъ дикихъ звѣрей. Время происхожденія эпиграммы нужно полагать до 750 или даже до 924 года, потому что въ ней упоминается городъ Тирца, послѣ этого времени потерявшій извѣстность. По тону эпиграмма сходна съ 8 и 16 отрывками и можетъ быть всѣ они принадлежатъ одному и тому же автору. Шестьнадцатый отрывокъ, Песн. 6:10 до Песн. 7:1. Робкій неопытный юноша, влюбленный въ нѣкую Суламиту, встрѣчаетъ ее въ саду подъ деревомъ и сперва безсознательно убѣгаетъ, а потомъ, побѣдивъ свою робость,возвращается, но уже не находитъ предмета своей любви. Эпиграмма изображаетъ собственно впечатлѣніе производимое нечаяннымъ появленіемъ предмета любви и имѣетъ свое независимое начало и конецъ, отличаясь при этомъ, соответственно свойству предмета, краткою выразительностію. По такому своему психологическому и эстетическому достоинству эпиграмма должна быть отнесена къ ранней литературной эпохѣ и, вѣроятно, принадлежитъ тому же автору что и предшествующая.
Эпиграммы адраматическія. Отрывокъ семьнадцатый, Песн. 6:8-9. Мужъ - царь обращается къ одной изъ женщинъ гарема и хвалитъ ее какъ самую привлекательную. По времени происхожденія эта эпиграмма имѣетъ ближайшее отношеніе къ 12-му отрывку (а потомъ къ 10, 11, 13), такъ какъ въ ней предполагается большое развитіе гаремной жизни (раздѣленіе гаремныхъ женщинъ на классы: царицъ, наложницъ и дѣвицъ, какъ въ кн. Есфирь). Отрывокъ восемьнадцатый, Песн. 8:11-12. Одна изъ женъ Соломона выставляетъ ему на видъ соотношеніе между его Вааль-гамонскимъ виноградникомъ и аллегорическимъ виноградникомъ ея собственной красоты. Ваалъ-гамонскій виноградникъ, переданный арендаторамъ, приноситъ владѣльцу столько тысячъ сиклей, сколько арендаторовъ, да еще 200 сиклей вознагражденія за стражу. Что касается виноградника красоты, то онъ приноситъ счастіе его обладателю, соотвѣтствующее тѣмъ тысячамъ, которыя Соломонъ получаетъ отъ своего Ваалъ-гамонскаго виноградника. А 200 сиклямъ, назначеннымъ за стражу виноградника, соотвѣтствуетъ древнееврейское Morgengabe, которое, по мишнѣ (Ш , р. 230), каждый новобрачный долженъ былъ платить въ обезпеченіе жены тотчасъ послѣ брака и количество котораго для всѣхъ состояній было именно 200 сиклей. Плата 200 сиклей названа здѣсь платою за стражу, подъ которою разумѣется соблюднiе тѣлесной чистоты до брака. Эпиграмма не могла явиться раньше плѣна, потому что до этого времени обычай Morgengabe не могъ быть извѣстенъ. Отрывокъ девятьнадцатый, Песн. 8:8-10, представляетъ троихъ братьевъ совѣтующимися, что имъ придется дѣлать, когда ихъ сестра, теперь еще ребенокъ, выростетъ и станетъ доступна искушеніямъ. Эпиграмма должна быть отнесена къ древнѣйшимъ отрывкамъ Пѣсни Пѣсней. Отрывокъ двадцатый, Песн. 2:15 принадлежитъ, по своему содержанію, къ застольной пѣсни и не имѣеть никакого отношенія кь контексту, среди котораго стоитъ въ нынѣшней книгѣ Пѣснь Пѣсней. [41].
Если такимъ образомъ первоначальное содержаніе книги Пѣснь Пѣсней представлтяетъ рядъ совершенно независимыхъ и неимѣющихъ между собою никакой связи отрывковь, то въ нынѣшнемъ сборникѣ П. П. указанныя составныя части соединены не случайно и безъ порядка (какъ думають нѣкоторые изъ первыхъ фрагментистовъ, напр. Клейкеръ), но съ извѣстною цѣлію, настойчиво проведенною и ясно выраженною. Что не простая случайность опредѣлила мѣсто каждаго отрывка въ сборникѣ, видно изъ того, что 1) отдѣльные отрывки расположены въ книгѣ часто (13 разъ) такъ, что каждые два изъ нихъ, рядомъ стоящіе, имѣютъ какое нибудь рѣдкое слово, вовсе не встрѣчающееся въ другихъ отдѣлахъ Пѣсни Пѣсней и даже вообще въ библіи или встрѣчающееся только рѣдко; между тѣмъ эти рѣдкія слова повторяются, при соединеніи отрывковъ, на близкомъ разстояніи одно отъ другого, въ самомъ концѣ предшествующаго и самомъ началѣ послѣдующаго отрывка (семь разъ) или въ нѣсколько болѣе далекомъ разстояніи (шесть разъ). 2) Отдѣльные отрывки Пѣсни Пѣсней въ нынѣшнемъ сборникѣ расположены такъ, что изъ соединенія ихъ получилось пять новыхъ симметрическихъ отдѣловъ, оканчивающихся одинаковыми припѣвами: первый отдѣлъ отъ Песн. 1:1 до Песн. 2:7; второй отдѣлъ отъ Песн. 2:8 до Песн. 3:5; третій отдѣлъ отъ Песн. 3:6 до Песн. 4:9; четвертый отдѣлъ отъ Песн. 4:10 до Песн. 8:4; пятый отдѣлъ отъ Песн. 8:5 до конца книги. 3) Отдѣльные отрывки въ нынѣшнемъ сборникѣ расположились такъ, что во взаимномъ соотношеніи ихъ по содержанію можно усмотрѣть два принципа: принципъ ассоціаціи идей и принципъ поступательнаго развитія мысли въ указанномъ первыми отрывками направленіи. 4) Тамъ, гдѣ указанные первоначальные отрывки не соединялись непосредственно въ предпринятомъ собирателемъ направленіи, онъ прибѣгалъ къ самымъ разнообразнымъ глоссамъ, повтореніямъ и дополненіямъ, имѣющимъ значеніе нитей, соединяющихъ отрывки въ одно цѣлое и фона сообщающаго всей книгѣ свою окраску упрековъ въ безпорядочности и эротическомъ характерѣ его пѣсней, - что и сдѣлано было чрезъ упорядоченіе пѣсней и возведеніе ихъ отъ буквальнаго первоначальнаго смысла къ аллегорическому. Насколько удачно собиратель выполнилъ свою задачу, можно судить изъ того, что въ его сѣти попались всѣ древніе толкователи (не исключая и LXX), не подмѣтившіе подлога со стороны діаскенаста и безъ колебаній признавшіе въ Пѣсни Пѣсней цѣльное произведенiе аллегорическаго значенія. Тѣмъ не менѣе позднѣйшія нити, держания въ искусственномъ соединеніи первоначальныя дробный части книги, совершенно ясны для критики. То именно, что сдѣлано въ книгѣ діаскенастомъ съ цѣлію соединенія отрывковъ въ одно цѣлое, удостовѣряетъ первоначальную разрозненность ея частей. Какой оригинальный писатель могъ прибѣгнуть къ фокусу — рѣдкія выраженія книги нарочито ставить въ близкомъ разстояніи одно отъ другаго? Какой оригинальный писатель могъ допустить на такомъ маломъ пространствѣ книги постоянныя повторенія однихъ и тѣхъ же образовъ и выраженій вопреки всѣмъ правиламъ эстетики, и притомъ такія повторенія, въ которыхъ труднѣйшіе архаическіе элементы постоянно замѣняются легчайшими и позднѣйшими? Возможно ли, чтобы дѣйствительный авторъ въ строѣ своего сочиненія буквально сообразовался (въ 5 мѣстахъ) съ расположеніемъ мыслей предшествующей части своего сочиненія, какъ это делается въ нынѣшнѣй книгѣ П. П.?
Таковы въ общихъ чертахъ положенія Магнуса, самаго крайняго но вместе самаго тонкаго и ученаго изъ последователей гипотезы фрагментовъ! Такъ какъ вмѣстѣ сь этимъ критикомъ стоить или падаетъ вся гипотеза фрагментовъ, то мы не можемъ оставить его изслѣдованія безъ надлежащей оцѣнки. Различая въ Пѣсни Пѣсней два элемента: основныя пѣсни и редакторскія вставки діаскенаста, Магнусъ къ послѣднимъ относитъ именно то, что наиболее имѣло значеніе цемента связывающаго книгу въ одно цѣлое и сообщающаго ей определенное (аллегорическое) значеніе, и за первыми оставляетъ только то, что въ ней есть наиболее спеціальнаго и расходящагося, вслѣдствіе чего первоначальная книга П. П. оказалась действительно сборникомъ отдѣльныхъ, лишенныхъ всякой связи отрывковъ. Нужно ли говорить, что во всякое самое цѣльное сочиненіе входятъ разнородныя части, которыя получаютъ единство отъ проникающей ихъ общей идеи, выражающейся въ извѣстныхъ формулахъ, не разъ и не два повторяющихся въ разныхъ мѣстахъ сочиненія, и что если эти повторяющіяся формулы или темы исключить, то всякое сочиненіе, по крайней мѣрѣ для внѣшняго взгляда, распадется на отдѣльныя части по новымъ темамъ, занимавшимъ подчиненное мѣсто въ цѣльномъ видѣ сочиненія, а теперь выдвинувшимся на первый планъ. Эти новые отрывки, по устраненіи того, что служить скрѣпою связывающею ихъ страницы, могутъ разбиться на новые еще болѣе мелкіе отрывки; наконецъ можно разложить книгу на основныя единицы отдѣльныхъ предложеній. Въ этомъ процессѣ раздробленія нѣть никакой особенной хитрости. Но вопросъ въ томъ, имѣлъ ли серіозныя основанія Магнусъ вырывать изъ Пѣсни Пѣсней ея внутреннія скрѣпы и соединяющія ее нити обрѣзывать? Действительно ли отдельныя части П. П. для строгой критики представляютъ видъ насильственнаго и ненатуральнаго соединеня? Нѣтъ. Обвиненіе нынешней книги П. П. въ ненатуральности ея связи возникаетъ у Магнуса вслѣдствіе его ненатуральной точки зрѣнія и крайней мелочности и чисто талмудической придирчивости его критики. Встрѣчаются Магнусу повторенія одного и тогоже образа или выраженія, − именно то, чѣмъ прежде всего обозначается единство произведенія у библейскихъ писателей, — онъ измѣряетъ разстояніе между этими повтореніями и находитъ, что оно слишкомъ незначительно для того, чтобы на немъ авторъ могъ дважды возвратиться къ одному и тому же предложенію и отсюда выводить заключеніе, что эти повторенія сдвинуты въ близкое сосѣдство позднѣйшимь издателемъ или діаскенастомъ. Какъ будто позднѣйшій издатель необходимо былъ лишенъ всякаго литературнаго или эстетическаго вкуса и могъ или даже долженъ былъ допустить всякую ненатуральность! Встрѣчаетъ Магнусъ рѣдкія απαξ λεγομ, разъ и другой разъ, − и опять тщательно измѣряетъ раздѣляющее ихъ разстояніе, которое опять кажется ему меньшимъ, чѣмъ сколько нужно для того, чтобы писатель, разъ употребившій рѣдкое слово, вторично вспомнилъ о немъ, и отсюда выводитъ заключеніе, что встрѣча рѣдкихъ словъ на маломъ пространствѣ есть дѣло діаскенаста, который нарочито для нихъ приблизилъ другъ къ другу двѣ различныя пѣсни, изъ которыхъ одна въ концѣ а другая въ началѣ имѣли такія замѣчательныя слова. Встрѣчаетъ Магнусъ повтореніе однихъ и тѣхъ же пріемовъ въ расположеніи строфъ и припѣвовъ Піѣсни Пѣсней и задается вопросомъ: возможно ли, чтобы первоначальный авторъ книги считалъ для себя образцомъ то построеніе, которое онъ употребилъ выше? Нѣтъ, это могъ сдѣлать только діаскенасть, отвѣчаетъ Магнусъ, забывая, что однообразіе въ построеніи строфъ есть обыкновенное свойство пѣсней и весьма часто встрѣчается въ библейскихъ пѣсняхъ. Вообще вся аргументація Магнуса основывается на невозможности якобы для какого либо автора повторять себя такъ или иначе. Отсюда при встрѣчѣ съ частыми въ Пѣсни Пѣсней повтореніями, онъ немедленно разрозниваетъ ихъ, составляя изъ нихъ по произволу то отдѣльныя пѣсни, то ихъ дополненія, то ихъ повторенія "чистыя или смѣшанныя", то глоссы "оригинальныя и неоригинальныя", то "глоссы съ повтореніями", то "повторенія съ глоссами". Но неужели все это − серіозныя основанія?
Раздробивъ такимъ произвольнымъ образомъ Пѣснь Пѣсней пространственно, Магнусъ также свободно разбрасываетъ ея отрывки по періодамъ времени. Совершенно необъяснимо, почему онъ остановился на трехъ періодахъ: періодѣ 924-750, періодѣ Іереміи и періодѣ Іезекіиля. Особенно странно видѣть здѣсь указаніе на время пророковъ Іереміи и Іезекіиля. Если Пѣснь Пѣсней есть сборникъ любовныхъ пѣсней, какъ думаетъ Магнусъ, то для нихъ весьма дурно выбрано скорбное время этихъ пророковъ, время когда писалась книга Плачъ а не книга Пѣснь Пѣсней, время когда "не слышно было болѣе голоса жениха и голоса невѣсты" (Иер. 7:34, Иер. 25:10). Что же касается эстетическаго достоинства, которое Магнусъ считаетъ единственнымъ для себя основаніемъ въ сужденіи о времени происхожденія отдѣльныхъ пѣсней (стр. 178), то это слишкомъ легкое и воздушное основаніе, особенно когда оно не подкрѣпляется никакими другими положительными доказательствами. Даже въ оцѣнкѣ эстетическаго достоинства новѣйшихъ художественныхъ произведеній критики не рѣдко ошибаются, довѣряя своимь субъективнымъ впечатлѣніямъ и вкусамъ. Тѣмъ неизбѣжнѣе подобныя ошибки при оцѣнкѣ художественнаго произведенія древняго міра, идеалы котораго намъ весьма мало извѣстны и понятны. Это въ высшей степени ясно открывается уже изъ того разногласія, какое обнаруживаютъ сами фрагментисты въ сужденіяхъ о книгѣ Пѣснь Пѣсней: одни считаютъ лучшими частями книги именно тѣ, которыя у другихъ признаются самыми худшими. Да и въ чемъ видитъ Магнусъ неэстетическія свойства пѣсней? Въ подробности изображенія? Но эта подробность можетъ показаться излишнею только при принятомъ у Магнуса дѣленіи и взглядѣ. Если же разсматривать части какъ онѣ даны въ нынѣшней книгѣ, тогда въ нихъ все будетъ целесообразно развито и въ эстетическомъ отношеніи одинаково. Самъ же Магнусъ въ нѣкоторыхъ случаяхъ эту подробность изображенія принужденъ отнести къ высшимъ эстетическимъ достоинствамъ, измѣняя такимъ образомъ своему общему взгляду. Напр., свою шестую пѣснь, содержащую пространное описаніе красоты жениха (Песн. 5:10-18), Магнусъ считаетъ древнѣйшею, между тѣмъ какъ такого же характера пространное описаніе невѣсты считаетъ ненатуральнымъ и позднѣйшимъ. Можно указать еще много другихъ противорѣчій и несообразностей, вышедшихъ изъ принципа дѣленія пѣсней по ихъ эстетическимъ свойстівамъ; напр., вопреки всей исторіи ветхозавѣтной поэзіи, къ позднѣйшимъ отрывкамъ у Магнуса отошли лирическія пѣсни, а къ древнѣйшимъ — драматическія [42], и т. под.
Что же дѣлаетъ Магнусъ съ полученными имъ разнородными и разновременными отрывками? Присмотрѣвшись къ нимъ ближе, Магнусъ между многими изъ нихъ нашелъ взаимное сродство. Мы видѣли, что въ однихъ отрывкахъ онъ находитъ свойство драматическихъ піесъ, въ другихъ не замѣчаетъ этого свойства и называетъ ихъ адраматическими (слишкомъ однакожъ отрицательное опредѣленіе); тѣ и другіе раздѣляетъ на полныя пѣсни и эпиграммы. Каждый мелкій отрывокъ получаетъ у Магнуса свою частную кличку, свое имя, подъ которымъ якобы онъ былъ извѣстенъ въ своемъ древнемъ употреблении. Но всматриваясь еще ближе, Магнусъ находитъ между этими разбросанными пѣснями сходство по содержанію;, большая часть ихъ методически развиваютъ мысль о счастіи любви и соединенныхъ съ нею испытаніяхъ. Такимъ образомъ разбросанные Магнусомъ камни зданія Пѣсни Пѣсней предъ его глазами обнаруживаютъ сильное взаимное тяготѣніе и соединяются снова. Можетъ ли быть лучшее доказательство единства всѣхъ частей книги, чѣмъ это насильственное раздробленіе ея, послѣдствіемъ котораго оказалось новое, неожиданное для критика и принудительное для него, соединеніе? Правда это новое соединеніе не есть возстановленіе той цѣльности, съ которою П.П. предстоитъ въ канонѣ; но и въ нарушенномъ Магнусомъ равновѣсіи все еще не поколебалось вполнѣ дѣльное зданіе книги, и во всякомъ случаѣ сдѣлалось очевиднымъ, что разбросанные отрывки суть камни одного зданія, которое, пожалуй, можно насильственно сломить и передѣлать, но что кто хочетъ видѣть его первоначальный видъ и смыслъ, тотъ долженъ разсматривать памятникь въ такомъ видѣ, въ какомъ его сохранила древность.
Дѣло впрочемъ въ томъ, что нынѣшній видъ Пѣсни Пѣсней Магнусъ считаетъ позднѣйшимъ изданіемъ древнйхъ пѣсней, совершенно передѣланнымъ и исправленнымь. Діаскевастъ или издатель нынѣшней П. П. былъ можно сказать вторымъ ея авторомъ. Хотя онъ имѣлъ подъ руками готовыя древнія пѣсни, но на нихъ онъ смотрѣлъ только какь на матеріалъ для составленія своей собственной книги Ширь-га-Ширимъ (это имя, по мнѣнію Магнуса, могло идти только передѣлкѣ діаскенаста, а не первоначальнымъ пѣснямъ буквальнаго значенія). Діаскенастъ 1) раздробилъ древнія пѣсни на мелкіе отрывки и въ такомъ видѣ расаоложилъ ихъ соотвѣтственно своей идеѣ, вслѣдствіе чего первоначальный смыслъ ихъ потерялся, напр., изъ одной и той же древней пѣсни одинъ отрывокъ онъ вложилъ во вторую главу (Песн. 2:8-14), другой въ четвертую (Песн. 4:6). третій въ восьмую (Песн. 8:13). 2) Діаскенасть внесъ цѣлую массу своихъ собственныхъ дополненій въ видѣ разныхъ глоссъ и повтореній съ цѣлію связать бывшія у него въ рукахъ древнія пѣсни въ новыя сочетанія и освѣтить ихъ новымъ свѣтомъ. Этимъ новымъ свѣтомъ было возведеніе книги въ значеніе единой и цѣльной аллегоріи. Поэтому, говоритъ Магнусъ, тѣ толкователи, которые стояли за аллегорическое объясненіе книги, ошибались не въ томъ, что въ нынѣшней П. П. видѣли аллегорію, а въ томъ, что значеніе аллегоріи распространяли и на первоначальный видъ книги. Это объясненіе Магнуса имѣетъ весьма важное значеніе. Прежде всего изь него видно, что книга П. П. поступила въ канонъ какъ аллегорическая. Потомъ, такъ какъ предполагаемая Магнусомъ передѣлка древнихъ пѣсней діаскенастомъ можетъ быть не доказана (она отвергнута нозднѣйшіею критикою), то и вся книга для Магнуса должна явиться искони аллегорическою и единою. На вопросы что заставило издателя объединять и аллегоризовать отрывочныя эротическія пѣсни? Магнусъ отвѣчаетъ: "діаскенасту хотѣлось, чтобы пѣсни, носившія имя Соломона, получили видъ болѣе возвышенный и достойный этого мудраго царя". Но откуда было извѣсгно, что это пѣсни Соломона? Магнусъ: "такъ говорить преданіе". Откуда явилось такое преданіе? Магнусъ: "изъ того, что Соломонъ дважды упоминается въ пѣсни какъ ея герой". Но развѣ всякій герой пѣсни непремѣнно есть ея авторъ или обязанъ быть таковымъ, чтобы преданіе о происхожденіи П. П. отъ Соломона могло возникнуть только на основаніи встрѣчаюіщагося въ пѣсни его имени? — И такъ теорія Магнуса, наиболѣе полно развившая начала школы фагментистовъ, обнаружила и наиболѣе важные ея недостатки и противорѣчія. Кажущееся торжество гипотезы было ея паденіемъ.
Послѣ опыта микроскопическаго раздробленія Пѣсни Пѣсней Магнусомъ, гипотеза фрагментовъ видоизмѣнилась и стала на пути къ признанію единства книги. Не переставая различать въ П. П. многія пѣсни, фрагментисты начали допускать однакожъ, что онѣ только для внѣшняго взгляда имѣютъ видъ раздробленности, съ внутренней же стороны суть отдѣльныя части одной и той же идилліи и производитъ впечатлѣніе единства, не того ложнаго единства, какое у предшествующихъ Фрагментистовъ было дѣломъ собирателя или діаскенаста, а натуральнаго художесгвеннаго единства. Прежде всего сюда принадлежатъ два іудейскіе изслѣдователя Ребенштейнъ (das Lied der Lieder 1834) и Зандерсъ (das Hohelied Salomouis, 1866), которые въ Пѣсни Пѣсней признаютъ нѣкогда цѣльную четырехчастную идиллію, но въ нынѣшнемъ сборникѣ потерявшую отчасти свою первоначальную цѣльность вслѣдствіе произшедшихъ въ ней перестановокъ нѣкоторыхъ частей и нѣкоторыхъ позднѣйшихъ интерполяцій. Такимъ образомъ здѣсь гипотеза фрагментовъ принимаетъ направлевіе обратное предшествующему, усматривая въ нынѣшней Пѣсни Пѣсней движеніе не отъ дробности къ единству, а наоборотъ отъ единства къ раздроблению. Только нынѣшняя поврежденная П. П. (а вовсе не первоначальная) подлежитъ гипотезѣ фрагментовь. Она раздѣлятся такимъ образомъ. Первая пѣснь или первая часть идилліи, начинаясь съ начала книги, продолжается до Песн. 2:6, прерываясь только въ одномъ мѣстѣ Песн 1:6, гдѣ долженъ быть вставленъ 12-й стихъ восьмой главы Песн. 8:12. Вторая пѣснь начинаясь съ Песн. 2:7 продолжается до Песн. 5:1, съ исключеніемъ третьей главы. Третья пѣснь отъ Песн. 5:2 продолжается до Песн. 6:10. Четвертая пѣснь обнимаетъ отдѣлы Песн. 3:6-11 и отъ Песн. 6:11 до Песн. 8:7. Позднѣйшія интерполяціи Пѣсни Пѣсней, разстроившія ея первоначальное единство, представляютъ третья глава вся (по Ребенштейну) или ея первые шесть стиховъ (по Зандерсу) и отдѣлъ Песн. 8:8-14. Предметомъ идилліи П. П. названные изслѣдователи считаютъ любовь между Соломономъ и его невѣстою Суламитою.
Еще ближе къ признанію первоначальнаго единства книги Пѣснь ПѢсней стоитъ Лосснеръ (Salomo und Sulamith), для котораго ея отдѣльныя пѣсни являются въ такомъ художественномъ сочетаніи, которое не часто можно встречать и въ цѣльномъ и въ одинъ пріемъ написанномъ стихотвореніи. Лосснеръ раздѣляетъ П. П. на семь болышихъ пѣсней, (по числу дней недѣли), подраздѣляемыхъ каждая на семь малыхъ пѣсней, такъ что всѣхъ пѣсней въ книгѣ 7х7=49. Въ первой большой пѣсни первый разъ является Суламита, героиня пѣсни, на лонѣ деревенской жизни, у подошвы Ливана, "въ сіяніи проснувшейся любви ея къ жениху - пастуху". Соотвѣтственно этому и въ последней большой пѣсни мы опять встрѣчаемъ туже Суламиту, при той же обстановкѣ, въ объятіяхъ жениха, ставшаго ея мужемъ. Вторая пѣснь изображаетъ торжественный кортежъ царя Соломона (отбытіе его и прибытіе въ Іерусалимъ). Соотвѣтственно этому и предпослѣдняя пѣснь изображаетъ отбытіе и возвращеніе пастуха, потерявшаго свою вѣрную Суламиту и снова находящаго ее. Въ трехъ срединныхъ пѣсняхъ изображается борьба чувственнаго Солмона противъ цѣломудрія и вѣрности Суламиты, причемъ самая средняя изъ срединнаго отдѣла пѣсней представляетъ восхваленіе возлюбленнаго - пастуха отъ лица Силамиты. Такимъ образомъ получается пирамида пѣсней, съ вершины которой или средней пѣснн срединнаго круга расходятся параллельные ряды пѣсней въ ту и другую сторону. Впрочемъ такое дѣленіе Пѣсни Пѣсней Лосснеръ могъ сдѣлать только въ своемъ произвольномъ переводѣ Пѣсни Пѣсней съ перетасовкою различныхъ отдѣловъ книги. Собственно говоря Лосснеръ даже не переводитъ Пѣсни Пѣсней, а сочиняетъ свои стихотворенія на темы данныя въ этой книгѣ. Но для насъ важно то, что названный изслѣдователь такъ или иначе старается доказать единство книги и даже находить въ ней слишкомъ искусственное и преднамѣренное единство въ содержаніи пѣсней и ихъ счетѣ, соотвѣтствующемъ числу дней недѣли и числу годовъ до древнееврейскаго юбилейнаго года.
Совершенно уединенно отъ всѣхъ предшествующихъ послѣдователей гипотезы фрагментовъ стоитъ Вейссбахъ съ своимъ оригинальнымъ взглядомъ на книгу Пѣснь Пѣсней (Weissbach, das Hohelied Salomo’s 1858). По мысли Вейсбаха, въ основаніи книги Пѣснь Пѣсней лежатъ два отрывка или двѣ отдѣльныя пѣсни лирическаго содержанія и характера, изъ которыхъ одна, занимаетъ отдѣлъ Песн. 2:8-17, а другая Песн. 3:1-5. Эти отрывки имѣютъ своимъ предметомъ любовь вообще, общее выраженіе чувства, приличное всякой дѣвицѣ [43]. Но впослѣдствіи, хотя тоже въ очень древнее время, эти отрывки, получившіе между тѣмъ общую извѣстность и употребление въ народѣ, были взяты другимъ поэтомъ какъ модель для изображенія спеціальныхъ отношеній любви Соломона, и по подражанію имъ составлена вся остальная часть книги, драматическая, представляющая самостоятельное цѣлое и заключившая въ себя художественнымъ поэтическимъ соединеніемъ, какъ свою составную часть, и первоначальные два отрывка. Такимъ образомъ Вейсбахъ, различая два элемента въ П. П., считаетъ ихъ уже не древнимъ и позднѣйшимъ или авторскимъ и редакторскимъ элементомъ, а древнимъ и древнѣйшимь или народнымъ и авторскимъ. Если всѣ другіе фрагментисты, различая въ П. П. отдѣльныя пѣсни и привнесенные къ нимъ впослѣдствіи связующіе элементы, къ послѣднимъ относили сравнительно незначительную часть состава книги, то Вейссбахъ наоборотъ основными отрывочными частями, послужившими фундаментомъ или зерномъ книги, считаетъ весьма небольшой отдѣлъ, едва замѣтный предъ широкимъ авторствомъ писателя нынѣшней цѣльной книги. А потому подробное разсмотрѣніе гипотезы Вейссбаха можетъ быть сдѣлано не здѣсь, а ниже, въ ряду защитниковъ драматическаго единства Пѣсни Пѣсней. Здѣсь же не можемъ не замѣтить, что выдѣляя отрывки Песн. 2:8-17 и Песн. 3:1-15 какъ древнѣйшее зерно книги, Вейссбахъ говоритъ совершенно противное тому, что высказывали объ этихъ отрывкахъ другіе фрагментисты , видѣвшіе въ нихъ (особенно въ Песн. 3:1-5) позднѣйшее подражаніе или глоссы. Не основательно также Вейссбахъ находитъ въ нихъ лирическое содержаніе и характеръ среди остальной драматической части сочиненія. Мы видѣли выше, что Магнусъ считалъ именно драматическимъ отрывкомъ отдѣлъ Песн. 2:8-17, а лирическія пѣсни находилъ тамъ, гдѣ Вейссбахъ видитъ сплошную драматическую часть Пѣсни Пѣсней [44].
Спрашивается теперь какое "новое обанніе" сообщили Пѣсни Пѣсней фрагментисты, и ихъ гипотеза достигаетъ ли своей цѣли защитить отъ упрековъ въ неблагопристойности книгу Пѣснь Пѣсней буквально понятую? Вопреки ожиданіямъ Гердера и другихъ эстетиковъ, Пѣснь Пѣсней въ своемъ раздробленномъ видѣ явилась наиболѣе непристойною и чуждою эстетическаго тона и вкуса. То, что при цѣльномъ представленіи книги стоитъ въ тѣни и не производитъ рѣзкаго впечатлѣнія, а при аллегорическомъ пониманіи даже совершенно умягчается своимъ высшимъ значеніемъ, по раздробленіи ея на части и снятіи съ нея покрова аллегоріи, не можетъ не рѣзать глаза нарочито выставленною наготою. Это чувствуютъ и сами фрагментисты, когда многіе отдѣлы книги относятъ къ числу грубыхъ и неэстетическихъ позднѣйшихъ прибавленій къ книгѣ, не имѣющихъ права стоять рядомъ съ первоначальными древними пѣснями. Такимъ образомъ защита Пѣсни Пѣсней фрагментистами стоитъ весьма дорого книгѣ. Если бы фрагментисты были болѣе послѣдовательны, то она стоила бы еще дороже и погубила бы всю книгу, п. ч. они должны были бы тогда этоть приговоръ распространить на всю Пѣснь Пѣсней и, подобно древнимъ раціоналистамъ, исключить ее изъ числа свящ. книгъ безъ всякаго остатка. По признанію самаго Магнуса, предъ канонизаторами библіи стояла дилема: или облечь книгу въ покровъ единства и аллегоріи или исключить ее всю изъ канона.
И разсматриваемыя съ чисто внѣшней стороны, какъ опыты раздѣлбнія составныхъ частей книги П. П., гипотезы фрагментистовъ приводятъ всегда къ выводамъ совершенно противоположнымъ ожиданіямъ критиковъ и, вмѣсто того, чтобы разбивать книгу на отрывки, способствуютъ къ утвержденію ея единства. Онѣ доказываютъ, что Пѣснь Пѣсней во всякомь случаѣ есть одно цѣльное произведеіе и что этого не можетъ не признать всякій, кто только прочтетъ книгу безъ предвзятаго взгляда. Коль скоро въ литературномъ произведеніи мысли слѣдуютъ одна за другою хотя не безъ остановокъ и перерывовъ, но съ явнымъ движеніемъ впередъ, къ опредѣленной цѣли и въ опредѣленномъ направленіи, приводя къ соотвѣтствующей силы заключеніямъ, то, судя по обыкновенному человѣческому представленію, мы должны признать такое произведеніе единымъ и цѣльнымъ. Такова именно Пѣснь Пѣсней. Это цѣлое, имѣющее свое начало, свое развитіе и движеніе и свое заключеніе. Было бы слишкомъ необыкновенно, если бы первоначальный писатель Пѣсни Пѣсней оставилъ въ своемъ сочиненіи мѣсто для дальнѣйшаго распространенія его позднѣйшими писателями, чтобы послѣдовательно могли являться одинъ за другимъ различные писатели одного духа и направленія, поставлявшіе свое призваніе въ обработкѣ одного и того же произведенія и чтобы всѣ они укрылись въ темнотѣ анонимнаго авторства. Какъ странно искать для Пѣсни Пѣсней различныхъ писателей, такъ же странно искать въ ней различныя отдѣдьныя піесы. Пѣснь Пѣсней вся одной плавки, дышетъ однимъ дыханіемъ; кто писалъ ея первый стихъ, тотъ уже представлялъ ея заключительную сцену [45]. Но чтобы почувствовать это, необходимо отвлечься отъ тѣхъ условныхъ способовъ школьнаго логическаго развитів мыслей, къ которымъ мы привыкли и которыхъ ожидаемъ отъ всякаго словеснаго произведенія. Библейскій писатель не былъ обязанъ придерживаться ихъ, а писалъ совершенно свободно то и такъ, что и какъ говорило ему его вдохноненіе. Въ этомъ отношеніи справедливо замѣчаніе Делича: нѣтъ ничего легче какъ признать единство книги Пѣснь Пѣсней, но и нѣтъ ничего труднѣе какъ утвердить и доказать это единство для насъ, привыкшихъ къ искусственному и выровненному порядку мыслей. Наши словесныя произведенiя, говоритъ Альтшуль это — дѣланные цвѣты, которые не могутъ дать понятія о безьискусственной прелести Пѣсни Пѣсней. Какъ ни обрывочно по мѣстамъ содержаніе П. П., говоритъ Мейеръ, но надъ нимъ незримо паритъ неуловимое, высшее, планомѣрное развитіе.
Положительными доказательствами единства Пѣсни Пѣсней могутъ служить слѣдующіе несомнѣнные признаки, констатированные большинствомъ фрагментистовъ. 1) Единство фигурирующихъ въ пѣсни дѣйствующихъ лицъ. Не только главныя лица, женихъ и невѣста, царь Соломонъ и Суламита, но и второстепенныя лица, дочери Іерусалима, являются во всѣхъ частяхъ книги съ одними и тѣми же характерами, съ одною и тою же задачею, съ одними и тѣми же сигнатурами, какъ выражается Вейссбахъ. 2) Равенство литературныхъ средствъ и пріемовъ писателя. Писатель выработалъ свои особенныя характерныя выраженія и наполнилъ ими всѣ отдѣлы книги; таковы напр, выраженія: "прекрасная въ женахъ", "тотъ кого любитъ душа моя", "пока день дышетъ прохладою". Только въ книгѣ П. П. встрѣчающееся ласкательное выраженіе о невѣстѣ רעיתי повторяется равно во всѣхъ частяхъ книги. Вращаясь неизмѣнно въ кругѣ однихъ и тѣхъ же своихъ любимыхъ образовъ, авторъ не рѣдко повторяетъ ихъ одними и тѣми же словами, вслѣдствіе чего его сочиненіе даже для внѣшняго взгляда является связаннымъ въ одно цѣлое одними и тѣми же нитями одной и той же краски. 3) Постепенность въ развитіи содержанія книги, не мыслимая въ сборникѣ отрывковъ. Въ началѣ книги невѣста обращается къ жениху робко и съ дѣтскою привязанностью; только постепенно она пріобрѣтаетъ увѣренность въ себѣ и своемъ женихѣ и ихъ взаимная любовь крѣпнетъ и получаетъ серіозный и пламенный характеръ. Таже послѣдовательность замѣчается и въ развитіи частныхъ подробностей содержаиія. Напр., въ началѣ книги мы видимъ картины весны только что сменившей скучное зимнее время (Песн. 2:11-13), виноградъ давшій первыя почки; входя далѣе въ пѣснь, встрѣчаемъ лѣто и плоды уже созрѣвшіе (Песн. 6:11, Песн. 7:13-14). Наконецъ къ доказательствамъ единства книги П. П. нужно присоединить все то, что сказано нами выше при разсмотрѣніи общихъ началъ дробленія П. П. фрагментистами. Всѣ эти доказательства вмѣстѣ взятыі имѣютъ такую силу, что ихъ не могутъ не признать и болѣе безпристрастные изъ послѣдователей гипотезы фрагментовъ. Извѣстно, что Гете сначала соглашался съ Гердеромъ, что Пѣснь Пѣсней есть сборникъ отрывочныхъ пѣсней [46]; впосдѣдствіи же вникнувъ въ доказательства единства П. П. представленный Умбрейтомъ, Гете поколебался и въ своемъ сочиненіи Kunst und Alterthum оповѣстилъ свое отступничество отъ гипотезы фрагментовъ. "По всему видно,что единство Пѣсни Пѣсней, удалось наконецъ доказать Умбрейту", говоритъ Гете съ нѣкоторымъ оттѣнкомъ неудовольствія.
Не будучи сборникомъ отрывковь, Пѣснь Пѣсней не можетъ быть причислена ни къ буколической поэзіи ни къ идиллической, вопреки мнѣнію фрагментистовъ, принимающихъ этотъ родъ поэзіи Пѣсни Пѣсней, какъ несомнѣнно доказанный, однимъ изъ прнзнаковъ фрагментарнаго происхожденія нашей книги (самое названіе идиллія, ειδυλλια есть уменьшительное ειδη). Книга Пѣснь Пѣсней вовсе не есть сборникъ пастушескихъ пѣсней, саrmеn bucolicum, τα βουχολιχα, какъ это можетъ казаться на первый взглядъ. Правда, герой П. П. въ нѣкоторыхъ мѣстахъ изображается какъ пастухъ; подруга спрашиваетъ его, гдѣ онъ пасетъ стада; образы, которые ему самому поэтъ влагаетъ въ уста, частію взяты изъ круга пастушеской жизни. И женская главная фигура имѣетъ нѣчто буколическое: и она пасетъ козлятъ, стережетъ виноградникъ, поетъ о лисицахъ, заклинаетъ газелями. Но пастушеская роль этихъ лицъ вовсе не есть та главная роль, въ которой хотѣлъ вывести ихъ авторъ. Если пастухъ пасетъ, то при необыкновенной обстановкѣ, только между лиліями, на горахъ благовонныхъ, въ садахъ мирровыхъ. И его невѣста хотя тоже пасетъ козлятъ, но она вовсе не связана условіями пастушеской жизни и свободна какъ гор. лица. Такимъ образомъ пастухъ и пастушка Пѣсни Пѣсней вовсе не таковы по своей профессіи, и изображены такими только въ аллегорическомъ смыслѣ, или - если даже не имѣть въ виду аллегорическаго смысла - для того, чтобы выставить на видъ простоту древней жизни и ея отношеній и имѣть поводъ къ изображенію картинъ природы. Собственно же пастушеская жизнь съ ея прозаическимъ масломъ и сыромъ здѣсь вовсе не затронута. Кромѣ того для признанія въ П. П. пастушеской пѣсни нѣтъ никакого аналогичнаго примѣра въ литературѣ древнихъ евреевъ и другихъ семитическихъ народовъ. Для того чтобы могла явиться пастушеская пѣснь, подобная пѣснямъ Виргилія и Теокрита, нужно чтобы народъ вышелъ изъ періода простой кочевой жизни и долгое время пожилъ искусственною городскою жизнію, пресытился ею до отвращенія, и тогда уже обратно взглянулъ на оставленный имъ гдѣ то далеко позади періодъ пастушества и пожалѣлъ о немъ, какъ о потерянномъ раѣ. У евреевъ же не только при Соломонѣ, но и во всю ихъ дальнѣйшую исторію, такого разрыва съ природою не было; на самомъ дѣлѣ евреи никогда не переставали быть пастухами; ихъ величайшій поэтъ и царь Давидъ не фиктивно только, но въ собственномъ смыслѣ пасетъ овецъ отца своего. Такимъ образомъ евреи никогда не могли взглянуть на пастушество съ той точки зрѣнія, съ которой можеть омотрѣть человѣкъ пресыщенный жизнію и писать carmen bucolicum, а если касались ее, то какъ своей обычной среды.
Точно также Пѣснь Пѣсней не можетъ назваться идилліею, въ смыслѣ изображенія картинъ и сценъ изъ народной жизни вообще. Черты изъ области собственно народной безъискуственной жизни если встрѣчаются въ П. Пѣсней, то только случайно и мимоходомъ, какъ и черты изъ круга жизни пастуховъ. Конечно домъ, въ которомъ живетъ Суламита, очень простъ; его двери отпираются посредствомъ деревяннаго засова; чрезъ оконное отверстіе можно разглядѣть что дѣлается въ горницѣ. Суламита носитъ простую тунику, которую она снимаетъ на ночь; простая связка волосъ украшаетъ ея голову; ложась въ постель, она омываетъ ноги, слѣдовательно днемъ ходитъ босая. И женихъ ея ходить босой; его ноги такъ загорѣли, что кажутся золотистыми (Песн. 5:15). Но это и все что можно назвать элементами идилліи въ Пѣсни Пѣсней. Оно, очевидно, введено только для колорита и вовсе не есть средоточіе книги.
Наконецъ нельзя вполнѣ согласиться и съ тѣмъ, что книга Пѣснь Пѣсней есть сборникъ какихъ бы то ни было пѣсней, бывшихъ въ народномъ пѣсенномъ употребленіи. Во всей книгѣ П. П. можно указать только два стиха такого рода, Песн. 2:15 и Песн. 4:16. Все остальное не имѣетъ пѣсеннаго размѣра. И строфическаго раздѣленія, необходимаго при исполненіи пѣсни, въ нашей книгѣ нѣтъ; хотя нѣкоторыѳ стихи группируются какъ будто строфически, но они не равной мѣры. Предположеніе Депке и Магнуса, что первоначальный пѣсенный строй потерялъ свою правильность именно отъ продолжительнаго и частаго употребленія ихъ въ народѣ, противорѣчить всему, что намъ извѣстно объ исторіи народныхъ пѣсней. Изъ пѣсни слова не выкинешь, говоритъ пословица. Скорѣе она совсѣмъ забудется, чѣмъ потеряетъ свой поэтическій ритмъ, безъ котораго она перестаетъ быть пѣснію. Живое храненіе пѣсни въ народномъ употребленіи не одно и тоже что мертвое храненіе ея въ копіяхъ переписчиковъ, куда легко можетъ проникать свойственная всему отчужденному отъ жизни порча и измѣненіе.
