Гипотезы чистой аллегоріи и аллегоріи исторической
Аллегорическія объясненія, представляемыя новѣйшею критикою, мы также называемъ гипотезами, то есть недостигающими цѣли попытками объясненія. Хотя древнее преданіе, признающее Пѣснь Пѣсней притчею или аллегоріею, вѣрно въ общемъ смыслѣ, но это еще не значитъ, что для полнаго пониманія нашей книги достаточно согласиться съ этимъ преданіемъ. Уже то обстоятельство, что научныхъ попытокъ аллегорическаго объясненія было очень много, такъ что нельзя указать двухъ толкователей, у которыхъ аллегорическое объясненіе нашей книги было бы вполнѣ тожественно, между тѣмъ какъ правильное объясненіе, какъ само собою понятно, не можетъ дробиться подобнымь образомъ, - уже это одно показываетъ, что сохранившееся о книгѣ Пѣснь Пѣсней древнее преданіе не даетъ въ руки изслѣдователямъ всѣхъ нитей, необходимыхъ для истолковнiя книги, хотя, съ другой стороны, нельзя отвергать и того, что согласіе съ этимъ преданіемъ, помогая правильной постановкѣ вопроса, ставитъ изслѣдователей ближе къ возможному его разрѣшенію, чѣмъ стояли всѣ предшествовавшіе критики-буквалисты.
Причиною неудовлетворительности существующихъ аллегорическихъ объясненій Пѣсни Пѣсней служитъ, конечно, прежде всего трудность и такъ сказать замкнутость ея аллегоріи, весьма тонко скрывающей въ себѣ всѣ узлы своего разрѣшенія и представляющей собою настоящую загадку. Всякую сложную загадку не легко разгадать. Чтобы взяться за это, нужно имѣть большой запасъ остроумія, не того внѣшняго остроумія, которое, какъ отраженный свѣтъ, блеститъ только потому что не идетъ дальше поверхности предмета и которое въ различныхъ степеняхъ проявили защитники буквальнаго пониманія разсматриваемой книги, но того творчесскаго, руководствующаяся живымъ непосредственнымъ чутьемъ, чисто восточнаго остроумія, помощію котораго рѣшали загадки древніе приточники. Тѣмъ болѣе трудно рѣшить загадку оставленную древнімъ міромъ, и притомъ величайшимъ изъ его приточниковъ, царемъ Соломономъ, для людей нынѣшнихъ, вращающихся въ совершенно другихъ кругахъ понятій и представленій. Многія загадки древняго міра для насъ на всегда останутся не разрѣшимыми... Съ другой стороны трудность загадки Пѣсни Пѣсней новые аллегористы сами увеличиваютъ для себя несоотвѣтствующими предмету пріемами своей критики и чисто внѣшними способами толкованія. Для нихъ духовный смыслъ есть нѣчто стороннее, что нужно вдунуть въ мертвую оболочку аллегоріи, а не самый цвѣтъ, распускающійся изъ той же видимой оболочки. Какъ буквалисты жертвовали духомъ аллегоріи для ея видимости, такъ новые аллегористы совершенно жертвують видимымъ для невидимаго, и такимъ образомъ теряютъ и то и другое. Правда новые аллегористы держатся большею частію древнихъ образцовъ толкованія; но есть много причинъ, которыя дѣлаютъ недостаточнымъ для нынѣшней науки то, что было вполнѣ достаточно для древнихъ толкователей. Мы уже видѣли, что древніе учители св. Писанія книгу Пѣснь Пѣсней хранили какъ тайну, и если толковали ее, то вовсе не съ тѣмъ, чтобы разрѣшить самое существо ея, а въ интересахъ назиданія, которое можно вывести и помимо строгаго научнаго рѣшенія вопроса. Если гдѣ встрѣчаются въ древней синагогѣ или у отцевъ церкви болѣе положительнымъ образомъ выраженныя мнѣнія о Пѣсни Пѣсней, то они всегда представлены въ видѣ конечныхъ выводовъ; какимъ образомъ эти выводы были сдѣланы, другими словами: какія основанія были у древнихъ понимать книгу именно такъ а не иначе - этого мы не находимъ въ ихъ толкованіяхъ еще не встрѣчавшихся съ пытливыми вопросами позднѣйшей критики. Но кто въ настоящее время берется разоблачить тайну книги П. П. научнымъ образомъ, для того необходимо выставить въ логическомъ порядкѣ рядъ всѣхъ тѣхъ посредствующихъ положеній, которыя приводятъ именно къ такому, а не другому пониманiю, безъ чего самое вѣрное въ дѣйствительности объясненіе можетъ показаться невѣрнымъ и произвольнымъ. Между тѣмъ новые аллегористы, повторяя сентенціи на книгу Пѣснь Пѣсней таргума и мидраша, не возвышаютъ ихъ никакими научными основаніями. Можно сказать даже, что они ослабляютъ впечатлѣніе толкованій таргума и мидрашей произвольным служеніемъ ихъ содержанія. Тогда какъ древніе метургоманы и христіанскіе толковники, сознавая широту даннаго въ Пѣсни Пѣсней значенія и трудность точнаго опредѣленія ея смысла, никогда не ограничивались однимъ значеніемъ, но соединяли въ ней различные смыслы (подъ женихомъ П. П. разумѣли различныхъ представителей теократіи съ Мессіею во главѣ), новые аллегористы изъ широкой области традиціонныхъ объясненій вырываютъ какую нибудь одну черту, какое нибудь отдѣльное указаніе, случайно сдѣланное въ отношеніи къ одному стиху, и безъ всякихъ дальнѣйшихъ основаній дѣлаютъ его показателемъ содеряжанія всей книги. Такимъ образомъ, не привнося ничего научнаго къ древнему объясненію Пѣсни Пѣсней, новые аллегористы только отнимаютъ у него его назидательный характеръ.
Считая излишнимъ приводить всѣ аллегорическія объясненія Пѣсни Пѣсней новѣйшаго времени, большею частію не представляющая ничего новаго послѣ того что мы знаемь изъ древней исторіи толкованій нашей книги, ограничимся указаніемъ не многихъ выдающихся толкователей этого рода съ самымъ общимъ раздѣленіемъ ихъ на представителей чистой аллегоріи и аллегоріи исторической. Начнемъ съ представітелей исторической аллегоріи, которую отчасти готовы были допустить въ Пѣсни Пѣсней и нѣкоторые изъ разсмотрѣнныхъ нами буквалистовъ, считавшихъ своею обязанностiю противодѣйствовать собственно только одной чистой аллегоріи. Мы видѣли, что критикъ - эпистъ Л.Ноакъ, съ намѣреніемъ поставленный нами въ заключеніи обзора буквальныхъ толкованій книги и на переходѣ къ небуквальнымъ, вполнѣ стоитъ уже на почвѣ исторической аллегоріи, и только въ самообольщеніи видитъ себя буквалистомъ.
Такъ какъ древніе метургоманы, въ объясненіи Пѣсни Пѣсней, останавливались, между прочимъ, на лицѣ царя Езекіи, пользующагося, какъ извѣстно, особеннымъ таинственнымъ авторитетомъ въ воззрѣніяхъ талмудистовъ (Sanh. 94, а), то отсюда выведена цѣлая спеціальная гипотеза, признающая единственнымъ героемъ Пѣсни Пѣсней іудейскаго царя Езекію. Разумѣемъ давно явившуюся и нынѣ уже забытую гипотезу Гуга, развитую имъ въ сочиненіи: das hohe Lied in einer noch unversuchten Deutung (1813) и потомъ защищенную въ монографіи: Schutzschrift fiir meine Deutung des hohen Liedes (1816). Въ общемъ характерѣ своей гипотезы Гугъ имѣетъ много сходнаго съ буквалистами и, не смотря на свой аллегоризмъ, принадлежитъ къ отрицательнымъ критикамъ. Если Ноакъ надѣялся поддержать буквализмъ смѣшеніемъ его съ аллегоріею, то о Гугѣ нужно сказать наоборотъ, что онъ для утвержденія своей аллегоріи привлекаетъ къ ней такія средства толкованія, которыя во всей строгости возможны только у самыхъ крайниихъ буквалистовъ. Вся книга Пѣснь Пѣсней (написанная нe Соломономъ, потому что „Соломонъ не могъ восхвалять своей собственной красоты“), по мнѣнію Гуга, отъ начала до конца есть сновидѣніе. Это видно изъ повторяющейся въ началѣ, въ срединѣ и въ концѣ книги строфы: не будите..., свидѣтельствующей, что во всей книгѣ изображается одно состоянie сна; отдѣлъ бодрственнаго состоянія, если бы онъ также изображался въ книгѣ, непремѣнно былъ бы отмѣченъ другимъ соотвѣтствующимъ припѣвомъ. Этимъ, говоритъ Гугъ, объясняется и видимый безпорядокъ изложенія Пѣсни Пѣсней, потому что какого порядка можно ожидать отъ картинъ сновидѣнія? Да и тѣ отношенія, въ которыя Пѣснь Пѣсней ставитъ жениха и невѣсту, внѣ сновидѣнія не мыслимы въ порядкѣ древней восточной жизни. Если же Пѣснь Пѣсней есть сновидѣніе, то, какъ всякое сновидѣніе, она не можетъ быть понимаема буквально, но имѣетъ смыслъ аллегорический. Дѣвица Пѣсни Пѣсней есть народъ еврейскій, но не весь; такъ какъ рядомъ съ нею упоминаются дочери Іерусалима и такъ какъ сама она представляется живущею на Ливанѣ и Ермонѣ, то, очевидно, она есть сѣверное еврейское или собственно израильское десятиколѣнное царство. Это сѣверное царство любитъ царя южнаго, живущаго въ Іерусалимѣ и стремится къ нему стремленіемъ невѣсты къ жениху. Но подобныя отношенія израильскаго царства къ чуждому царю могли быть не прежде, чѣмъ оно потеряло своихъ собственныхъ царей, разрушенное Салманассаромъ. Между тѣмъ въ книгѣ 2 Пар. 30 разсказывается, что, по разрушеніи израильскаго царства, іудейскій царь Езекія обратилъ вниманіе на бѣдственное положеніе оставшихся израильтянъ, предложилъ имъ свой союзъ и покровительство и даже пригласилъ ихъ въ Іерусалимъ для участія въ празднованіи Пасхи. Этотъ именно эпизодъ и есть идея Пѣсни Пѣсней. Почуявъ родственную расположенность царя Езекіи, дѣва - Израиль отвѣчаетъ выраженіемъ своей любви къ царю Езекіи, называетъ его вторымъ Соломономъ и стремится къ политическому единенію съ нимъ, не смотря на противодѣйствіе этому единенію со стороны гражданъ Іерусалима (братьевъ невѣсты Песн. 8:6-9), имѣвшихъ свои причины неудовольствія на дѣву израилеву. - Уже изъ этого краткаго изложенія гипотезы Гуга очевидно, что она не имѣетъ никакихъ точекъ соприкосновенія съ видимымъ смысломъ аллегория и проэктируемый ею духовный смыслъ есть смыслъ сочиненный, а не выведенный естественнымъ путемъ анализа книги. Царь Езекія имѣетъ не больше правъ фигурировать въ Пѣсни Пѣсней чѣмъ и всякій другой іудейскій царь, и ужъ во всякомъ случаѣ меньше чѣмъ Соломонъ, котораго имя не разъ упоминается въ книгѣ. Гугъ имѣлъ бы еще нѣкоторыя основанія для своей гипотезы, если бы у него были въ рукахъ независимыя доказательства происхожденія Пѣсни Пѣсней при Езекіи или по крайней мѣрѣ въ ближайшее къ нему время. Между тѣмъ Гугъ не знаетъ другаго доказательства времени происхожденія Пѣсни Пѣсней, кромѣ имъ же сочиненнаго мнимаго смысла книги.
Такъ какъ древніе метургоманы въ объясненіи Пѣсни Пѣсней останавливались, между прочимъ, на времени избавленія изъ вавилонскаго плѣна, то отсюда вышла спеціальная гипотеза, находящая въ нашей книгѣ гимнъ въ честь героевъ освобожденія іудеевъ изъ плѣна: Зоровавеля, Ездры и Нееміи. Разумѣемъ гипотезу Кайзера (das hohe Lied, 1825), подобно гипотезѣ Гуга давно уже сданную въ архивъ и не повторявшуюся въ исторіи объясненій нашей книги. Послѣ того какъ Кайзеръ понялъ книгу Екклезіастъ какъ аллегоризованную исторію іудейскихъ царей отъ Соломона до Седекіи (Koheleth, ein historisches Lehrgedicht uber den Umstuiz des judischen Staats, 1823), книга Пѣснь Пѣсней ему показалась продолженіемъ этой аллегорической исторіи, именно изображеніемъ состоянія іудеевъ во времена персидскаго владычества. По мнѣнію Кайзера, содержаніе Пѣсни Пѣсней не только гармонируетъ съ исторіею Зоровавеля, Ездры и Нееміи, насколько долженъ гармонировать образъ съ своимъ образуемымъ, но и изложено въ томъ же порядкѣ въ какомъ исторія этихъ дѣятелей изложена въ историческихъ книгахь Ездры и Нееміи. Первая пѣснь (Песн. 1-2) говоритъ о переходѣ Зоровавеля съ іудейскою колоніею въ Іудею, о празднованіи имъ праздника кущей, основаніи и освященіи храма и о возвращеніи Зоровавеля обратно въ Персію. По персидскому образу выраженія Зоровавель свою колонію называетъ невѣстою. Даже на имя Зоровавеля есть указаніе въ словахъ Пѣсни Пѣсней: мyро разлитое - имя твое, потому что имя Зоровавель происходитъ именно отъ זרב изливать. Вторая пѣснь (Песн. 3:1 - Песн. 5:1) изображаетъ Ездру пришедшаго въ Іерусалимъ со второю колонiею, которая опять называется его невѣстою; во такъ какъ въ Іерусалимѣ - уже была одна колонія, то вновь прибывшая называется по отношенію къ ней сестрою. Въ этомъ отдѣлѣ книги отъ лица Ездры воспѣвается красота Іерусалима и его общества и очищеніе послѣдняго отъ языческой примѣси. Третій отдѣлъ Пѣсни Пѣсней (Песн. 5:3 - Песн. 8:14) изображаетъ третьяго дѣятеля по освобожденію іудеевъ изъ вавилонскаго плѣна, Неемію, по отношенію къ которому общество переселенцевъ называется только сестрою, такъ какъ своей особенной колоніи Неемія не привель въ Іерусалимъ. Описываемое въ пятой главѣ П. П. хожденіе ночью, есть ночное обхожденіе Іерусалима Нееміею сообщаемое Езд. 2:12. Описаніе возлюбленнаго Песн. 5:8-16 есть описаніе персидскаго великолѣпія и убранства Нееміи. Въ заключеніи П. П. изображаются труды Нееміи въ Іерусалимѣ и его возвращеніе въ Персію. Само собою разумѣется, что, при такомъ содержаніи, книга П. П. могла быть написана только послѣ вавилонскаго плѣна; нѣкоторую часть ея Кайзеръ приписываетъ самому Нееміи. - Вообще мысли Кайзера о происхожденіи Пѣсни Пѣсней и ея историко-аллегорическомъ значеніи могли бы съ достоинствомъ занять мѣсто въ какомъ нибудь раціоналистическомъ мидрашѣ, но какъ ученое толкованіе онѣ ниже критики, точно такъ же какъ и мысли Кайзера о происхожденіи и значеніи книги Екклезіастъ. Помощію какихъ соображеній Кайзеръ дошелъ до объединенiя этихъ двухъ разнородныхъ книгъ (П. П. и Еккл.) въ одно цѣлое, въ одну аллегорическую исторію еврейскаго народа, остается неизвѣстнымъ.
Шире чѣмъ указанные два изслѣдователя понялъ книгу Пѣснь Пѣсней Ганъ (das hohe Lied von Saloino. 1852), находящій въ ней изображеніе не отдѣльнаго какого либо ветхозавѣтнаго правителя, какъ Гугъ, и даже не отдѣльнаго періода ветхозавѣтной исторіи, какъ Кайзеръ, а всего древнееврейская государственнаго управленія въ его міровомъ значеніи среди древняго язычества. Последнему моменту Ганъ придаетъ особенное значеніе въ разъясненіи книги, что уже можно видѣть изъ эпиграфа открывающаего монографiю о Пѣсни Пѣсней: „ины овцы имамъ яже не суть отъ двора сего, и тыя ми подобаеть привести и гласъ мой услышать, и будетъ едино стадо и единъ пастырь". Но приступая къ развитію этого взгляда, Ганъ считаетъ нужнымъ предварительно устроить нѣкотораго рода подмостки. Чтобы понять Пѣснь Пѣсней, говоритъ онъ, необходимо поставить ее въ отношеніе къ Пс. 45, такъ какъ обѣ эти піесы, написанныя въ одно и тоже время, не только имѣютъ одну и ту же мысль, но и выражаютъ ее одинаково. Но 45-й псаломъ стоитъ въ ближайшемъ отношеніи къ псалмамъ Пс. 2 и Пс. 110. Эта тріада псалмовъ собственно образуетъ одно цѣлое, поколику здѣсь разсматривается царство Израиля съ его трехъ важнѣйшихъ сторонъ. Чтобы понять эти три стороны, нужно точное представленіе о духовномъ существѣ народа израильскаго вообще.
Первое характеристическое отличіе народа израильскаго есть его сыновство Богу. Израиль есть перворожденный сынъ Божій, между тѣмъ какъ другіе народы, хотя также сыны Божіи, но не перворожденные, слѣдовательно безъ правъ на наслѣдіе. Призваніе сыновъ Божіихъ состоитъ въ томъ, чтобы вести борьбу за Бога противъ сатаны и его царства; преимущественно же таково было между другими народами призваніе 12 колѣнъ Іакова. Такимъ образомъ вторая черта въ характера народа израильскаго есть рабство Богу или обязательство служить Ему, и третья черта - священство Богу. Въ понятіи священства Израиля лежитъ то, что онъ, силою своего близкаго общенія съ Богомъ, служить источникомъ освященія для всѣхъ другихъ народовъ.
Съ учрежденіемъ царскаго служенія троякая сущность народа израильскаго переносится на ихъ царя, который также есть сынъ, рабъ и священникъ Божій. Какъ сынъ Божій, царь Израиля есть и наслѣдникъ Божій; но такъ какъ Богъ есть Владыка земли и всѣхъ народовъ, то и царь Израиля призванъ господствовать надъ всѣми народами. Такова идея Пс. 2. Какъ рабъ Божій, царь Израиля даже обязанъ бороться за господство надъ другими народами, чтобы постепенно привести весь языческій міръ къ стопамъ Бога и Отца. Такова идея Пс. 45. Какъ священникъ, царь Израиля долженъ заботиться не о внѣшнемъ только покореніи языческихъ народовъ, но и о духовномъ покореніи ихъ чрезъ приведеніе ихъ къ религіозному общенію съ Богомъ. Такова идея Пс. 110.
Изъ этой тріады псалмовъ особенную близость къ Пѣсни Пѣсней, даже по внѣшней формѣ, имѣетъ именно Пс. 45, какъ воспѣвающій символическое бракосочетаніе царя Израиля съ дочерью языческаго царя. Специальная мысль псалма та, что Израиль, или его царь, призванъ побѣдить язычество орудіемъ любви и правды. Такова идея и Пѣсни Пѣсней, съ различными оттѣнками выражаемая въ ея 6 отдѣльныхъ пѣсняхъ. Первая пѣснь Песн. 1:2 - Песн. 2:7 изображаетъ стремленіе дѣвицы = яфетическій языческій міръ къ любви царя правящаго израильскою страною и къ общенію съ нимъ и удовлетвореніе этого стремления вообще. Вторая Пѣснь Песн. 2:8 - Песн. 3:5, дополняя первую, изображаетъ дружеское приглашеніе со стороны израильскаго царя дѣвицѣ къ совмѣстной ловлѣ лисицъ, изображающихъ царство сатаны на землѣ = хамитское язычество и къ соединенію съ нимъ въ землѣ ханаанской и согласіе на то дѣвицы. Третья пѣснь Песн. 3:6 - Песн. 5:1, дополняя первую и вторую, изображаетъ торжественное вступленіе въ ханаанскую землю дѣвицы побѣжденной силою любви израильскаго царя и ея съ нимъ духовное единеніе. Четвертая пѣснь Песн. 5:2 - Песн. 6:9, объясняя первую, даетъ разумѣть, что прежде чѣмъ дѣвіца или яфетическое язычество вошла въ общеніе съ царемъ Израиля, она долгое время колебалась и отвергала предупредительную любовь израильскаго царя, наконецъ сознала его власть и могущество и обратилась къ нему, была прощена и принята. Пятая пѣснь Песн. 6:10 - Песн. 8:4, объясняя вторую и дополняя четвертую, изображаетъ какъ царь Израиля, - послѣ того какъ дѣвица не достигшая мира и любви въ странствованіяхъ по народамъ внѣ Израиля, возвратилась съ тоскою на свою родину, - побѣжденный ея новою красотою; предлагаетъ ей вновь любовь и какъ она наконецъ соглашается и дѣлается собственностію царя. Шестая пѣснь Песн. 8:5-14, объясняя третью и восполняя пятую, изображаетъ, что въ то время какъ полная любви дѣвица или яфетическое язычество навсегда предается царю Израиля, ея младшая сестра = хамитское язычество еще упрямится до исполненія своего времени. Все это Соломонъ воспѣваетъ въ Пѣсни Пѣсней не о себѣ и не о современномъ только ему язычествѣ, но вообще о царствѣ израильскомъ и вообще о язычествѣ. - Во всемь этомъ сложномъ объясненіи Ганъ не сходитъ съ почвы таргума, видящаго въ Пѣсни Пѣсней общее изображеніе исторіи еврейскаго народа и его побѣды надъ міромъ языческимъ. Но вмѣсто того, чтобы обосновать такое объясненіе непосредственнымъ сличенемъ его съ даннымъ въ П. П. содержаніемь, Ганъ выходитъ изъ отдѣльной тріады псалмовъ, ничѣмъ предварительно не доказавъ тожества ихъ содержанія съ содержаніемъ книги П. П.
Такъ какъ древніе метургоманы и христіанскіе толкователи, находя въ Пѣсни Пѣсней разные историческіе намеки, въ заключеніе приходили къ признанію, что ваша книга не исчерпывается этими историческими толкованіями, но есть вмѣстѣ съ тѣмъ, и даже главнымъ образомъ, чистая или отвлеченная отъ исторіи аллегорія, изображающая Мессію и его царство; то и многіе изъ новѣйшихъ толкователей совершенно отрываютъ Пѣснь Пѣсней оть древнееврейской почвы и видятъ въ ней пророчественное изображеніе новозавѣтнаго царства Мессіи Христа. Чтобы не перечислять всѣхъ этого рода толкователей новѣйшаго времени, укажемь двухъ признанныхъ между ними представителей, протестантскаго изслѣдователя Генгстенберга и католическаго Шефера.
Свой обширный комментарій на книгу Пѣснь Пѣсней Генгстенбергъ (das Hohelied Salom onis... 1853) ведетъ въ духѣ толкованій Оригена съ примѣсью своихъ собствейныхъ чисто мистическихъ соображеній. Вотъ для образца его толкованіе на слова Песн. 6:8: 60 царицъ, 80 наложницъ и дѣвицъ нѣтъ числа: „Царицы и наложницы это - два разряда дочерей Іерусалима, которыя должны быть приведены въ супружеское единеніе съ небеснымъ Соломономъ; царицы это главныя христіанскія націи; наложницы это тѣ, которыя въ небесномъ царствѣ занимаютъ второстепенное мѣсто. Что же именно означаютъ числа 60 и 80? 60 имѣетъ тоже таинственное значеніе что и 6, потому что и теперь 6 помноженное на 10 даетъ 60 (!). Но 6 есть число міровыхъ силъ, такъ какъ оно есть раздѣленное пополамъ 12 и недоконченное 7 (12 и 7 священныя числа въ древнееврейской символикѣ). Образъ міровой силы, поставленный Навуходоносоромъ на полѣ Дура, имѣлъ 60 локтей высоты и 6 широты. Что же касается числа 80, то оно вышло изъ 8, а 8 есть удвоенное 4, а 4 есть сигнатура земли по ея 4 странамъ свѣта. Соединенныя вмѣстѣ 60 и 80 даютъ 140; но 140 есть тоже основное число 7 (сигнатура завѣта) помноженное сперва на 10 а потомъ на 2. Такимъ образомъ указанныя цифры такъ же не случайны здѣсь, какъ не случайны цифры 300 (женъ) и 700 (наложницъ Соломона) въ 1Цар. 11:3. Онѣ изображаютъ мѣру принятія язычниковъ въ новый завѣтъ“. Подобныя каббалистическія объясненія Генгстенбергъ подставляетъ и во многихъ другихъ случаяхъ, напр., при счетѣ стиховъ (какъ будто дѣленіе на стихи сдѣлано было авторомъ при самомъ написаніи П. П.!), строкъ и даже отдѣльныхъ словъ въ стихахъ. Отдѣливъ мѣсто Песн. 6:11 - Песн. 7:11, въ особенный отдѣлъ, Генгстенбергъ считаетъ важнымъ то обстоятельство, что два изъ выдѣленныхъ здѣсь стиховъ имѣютъ по 4 строки и что въ одномъ изъ стиховъ названы именно 4 предмета природы. Всю книгу П. П. Генгстенбергъ считаетъ управляемою числомъ 10, такъ какъ каждая изъ двухъ главныхъ частей книги дѣлится у него на 5 отрывковъ, и т. д.
Главная слабость Генгстенберга, какъ и всѣхъ толкователей-аллегористовъ, состоитъ въ томъ, что онъ совершенно игнорируетъ буквальный смыслъ книги. Что бы нагляднѣе выставить свое отрицаніе буквализма, Генгстенбергъ отказывается анализировать Пѣснь Пѣсней по внѣшней сторонѣ ея аллегоріи и опредѣлять ея внѣшній смыслъ, безъ котораго между тѣмъ не можетъ обойтись никакая аллегорія и которымъ регулируется духовный смыслъ. Оставшись такимъ образомъ, подобно древнимъ метургоманамъ, безъ всякаго регулятора въ развитіи духовнаго смысла и даже потерявъ изъ виду дѣйствительную книгу Пѣснь Пѣсней въ ея цѣльности, Генгстенбергъ ловитъ отдѣльныя слова книги, возвышаетъ ихъ въ значеніе словъ таинственныхъ и дѣлаетъ изъ нихъ то, что у талмудистовъ называлось асмахта, мнимая точка опоры въ текстѣ, какъ основаніе аллегорическаго объясненія. Такимъ образомъ толкованіе Пѣсни Пѣсней у Генгстенберга состоитъ изъ частичныхъ обьясненій, не подчиненныхъ никакой общей мысли. Встрѣтивъ, напр., въ текстѣ отдѣльное слово „цвѣты“, Генгстенбергъ доказываетъ, что оно обозначаетъ цвѣтенія царства Божія; встрѣтивъ слово „зима", доказываетъ, что оно опредѣляетъ время скорби и испытаній для царства Божія; встрѣтивъ названія различныхъ членовъ тѣла, доказываетъ ихъ возможное аллегорическое значеніе и т. дал. Забота Генгстенберга въ этихъ случаяхъ состоитъ въ томъ, чтобы для каждаго въ отдѣльности разсматриваемаго слова указать параллельныя мѣста въ другихъ книгахъ ветхаго и новаго завѣта гдѣ оно употребляется въ метафорическомъ смыслѣ; отсюда Генгстенбергу кажется неотразимымъ заключеніе, что и въ Пѣсни Пѣсней данное слово имѣетъ метафорическое значеніе [92]. Но употребленіе какого либо слова въ таинственномъ значеніи во всякой другой книгѣ не доказываетъ, что и въ П. П. оно имѣетъ именно это значеніе; словоупотребленіе всякой книги должно объясняться прежде всего изъ нея самой, изъ ея общаго смысла. Генгстенбергу нужно было идти обратнымъ путемъ: прежде всего разъяснить буквальный смыслъ книги, перевести его на духовный и потомъ уже объяснять частныя слова, гдѣ это необходимо; въ большинствѣ же случаевъ это и не нужно, потому что читатель, знакомый съ общимъ смысломъ, легко можетъ догадаться, безъ особенныхъ наставленій, о значеніи каждаго отдѣльнаго слова.
Не болѣе удовлетворительно въ научномъ отношенiи новое сочиненіе о книгѣ Пѣснь Пѣсней католическаго профессора Шефера (das hohe Lied, 1876), снабженное конфирмаціею архіепископа Гизе. И Шеферъ, въ опредѣленіи смысла книги, выходитъ не изъ ея текста, а изъ употребленія Пѣсни Пѣсней въ католической церковной практикѣ, схоластическихъ мнѣній о многосмысліи св. Писанія, толкованій Бернарда и другихъ совершенно внѣшнихъ для книги основаній. Вотъ содержание Пѣсни Пѣсней по Шеферу. Первое отдѣленіе книги Песн. 1:2 - Песн. 2:7, имѣетъ предметомъ бракосочетаніе Христа съ человѣческою природою или его вочеловѣченіе. Первый образъ Песн. 1:2-8 - ожиданіе жениха Христа со стороны невѣсты - человѣческой природы; второй образъ - первыя слова любви между женихомъ Христомъ и невѣстою - человѣческою плотью Песн. 1:8 - Песн. 2:7. Второе отдѣленіе имѣетъ предметомъ бракосочетаніе Христа съ Церковію. Первый образъ - приглашеніе невѣстѣ со стороны жениха слѣдовать за нимъ или общественная проповѣдь Песн. 2:8-17; второй образъ - нѣкоторое раздѣленіе между женихомъ и невѣстою; исканіе жениха и нахожденіе это - удаленіе Христа изъ Іудеи въ Галилею и входъ въ Іерусалимъ Песн. 3:1-5; третій образъ - брачная церемонія или вѣнчаніе Христа на Голгофѣ Песн. 3:6-11; четвертый образъ - брачное пиршество въ царскомь дворцѣ или похвала Церкви со стороны ея небеснаго жениха Песн. 4:1 - Песн. 5:1. Третье отдѣленіе имѣетъ предметомъ бракосочетаніе Христа съ отдѣльною человѣческою душею въ таинствѣ Евхаристіи и единеніе со святыми и дѣвственными Песн. 5:2 - Песн. 8:4. Заключеніе или эпилогъ книги состоитъ изъ трехъ образовъ: второе пришествіе Христа на землю Песн. 8:5-7, обращеніе ко Христу синагоги Песн. 8:3-10, и послѣдній судъ надъ міромъ Песн. 8:11-14. - Такое свое толкование Шеферъ ничѣмъ не объясняетъ. Почему именно первая часть Пѣсни Пѣсней говоритъ о вочеловѣченіи, вторая о земной жизни Іисуса Христа, третья о дѣйствіи благодати св. Духа въ Церкви, четвертая о конечной судьбѣ человѣка, - на это нѣтъ и не можетъ быть другого отвѣта кромѣ того, что именно въ такомъ порядкѣ указанные вопросы разсматриваются въ христіанской догматикѣ. Такимъ образомъ, по взгляду Шефера, Соломонъ въ такъ называемой книгѣ Пѣснь Пѣсней изложилъ самый подробный и точный символъ христіанской вѣры. Въ виду такихъ объясненій нашей книги нельзя не повторить словъ Делича: „если все это такъ, то перенесите эту книгу изъ ветхозавѣтнаго свитка, гдѣ ей не мѣсто, въ свитокъ новозавѣтныхъ св. книгъ, которымъ она не уступаетъ по ясности своего христіанскаго ученія".
Наконецъ заслуживаетъ упоминанія по своей новизнѣ еще одно объясненіе книги Пѣснь Пѣсней, занимающее средину между гипотезами чистой аллегоріи и аллегоріи исторической. Разумѣемъ новое, такъ сказать вчерашнее еще сочиненіе о нашей книгѣ Гесснера (Gessner Theodor, das hohe Lied Salomonis ..., 1881). По мнѣнію этого критика, Пѣснь Пѣсней написана по случаю построенія іерусалимскаго храма, но написана не въ Іерусалимѣ, а въ сѣверныхъ предѣлахъ Палестины, сосѣднихъ Ливану, мѣсту добыванія и приготовленія храмоваго матеріала, какъ это ясно видно изъ надписанія книги, содержащаго не что иное какъ посвященіе книги: אשר לשלמה т. е. Ассиръ (посвящаетъ) Соломону [93]. Приписать храму живыя человѣческія отношенія навело писателя на мысль то обстоятельство, что матеріалъ храма имѣлъ особенную исторію: вырубленный и обдѣланный на Ливанѣ, онъ доставлялся по морю въ Іоппію, и отсюда уже сухимъ путемъ въ Іерусалимъ и, конечно, на этомъ пути встрѣчалъ разныя благопріятныя и не благопріятныя обстоятельства въ видѣ препятствій къ достиженію цѣли и прибытію въ Іерусалимъ. Этотъ странствующій матеріалъ въ Пѣсни Пѣсней является дѣвою путешествующею на югъ, къ своему возлюбленному, съ сѣвернаго Ливана. Разгадать такое значеніе П. П. помогаютъ многія разсѣянныя въ книгѣ указанія. Если дѣвица П. П. называется прекрасною по своему темному цвѣту (Песн. 1:4), то этимъ именно указывается темный цвѣтъ кедроваго дерева; при этомъ ей прямо приписывается ливанское благовоніе. Сравненіе дѣвицы П. П. съ башнею (Песн. 4:4) еще прямѣе указываетъ что здѣсь дѣло идетъ о какомъ то монументальномъ сооруженіи и притомъ сооруженіи священнаго характера, потому что дочери Іерусалима къ нему относятся съ почтеніемъ. Если невѣста П. П. украшается перлами, то этимъ указываются тѣ драгоцѣнности, которыя были жертвуемы во храмъ жителями Іерусалима при его построеніи. Младшею сестрою невѣсты, упоминаемою Песн. 8:10, называется скинія потерявшая значеніе по построеніи храма, и т. под. Такимъ образомъ въ невѣстѣ П. П. Гесснеръ видитъ историческую аллегорію, изображающую обстоятельства изъ исторіи созданія іерусалимскаго храма. Что же касается жениха П. П., то Гессперъ не находитъ возможнымъ, поставить его въ связь съ Соломономъ, историческимъ, строителемъ іерусалимскаго храма. Это - только повелѣніе Божіе коснувшееся Ливана. Голосъ Божій, потрясающій горы, потрясъ ливанскіе кедры и заставилъ ихъ стремиться въ Іерусалимь, чтобы тамъ быть Его невѣстою, и раздѣлять съ нимъ Его славу. Впрочемъ кь небесному образу жениха Гесснеръ присоединяетъ отчасти вещественный элементь, видъ и формы ковчега завѣта, съ которого Богъ открывался народу.
При всемъ остроуміи, которымъ блистаетъ сочиненіе Гесснера, оно не имѣетъ научной крѣпости и все состоитъ изъ натяжекъ. Назвать кедровыя балки, сваленныя по саронской дорогѣ и на улицахъ и площадяхъ Іерусалима невѣстою, заставить ихъ вести бесѣду сь жителями Іерусалима, вздыхать и грезить, - ненатурально и неизящно, и ни на чемъ не основано. Даже таргумъ, относящій къ іерусалимскому храму мѣсто Песн. 3:7-11, не доходилъ до такого смѣлаго и полнаго отождествленія матеріала храма съ говорящею въ П. П. невѣстою. Правда у позднѣйшихъ еврейскихъ каббалистовъ выводятся иногда на сцену камни, входившіе въ составь ветхозавѣтнаго храма, представляются говорящими и обыкновенно оплакивающими свою судьбу, но тамъ подобное олицетвореніе имѣетъ основаніемъ вѣрованіе въ переселеніе душъ, такъ что говорящими тамъ являются все таки не самые камни, а поселенныя въ нихъ души, и притомъ такое олицетвореніе дѣлается у каббалистовъ вовсе не въ видахъ объясненія Пѣсни Пѣсней. Но Гесснеру еще мало одного олицетворенія храмоваго матеріала или ливанскихъ кедровъ, онъ создаетъ въ честь ихъ цѣлый культъ: жители Іерусалима къ нимъ относятся съ величайшимъ благоговѣніемъ и имъ какъ Іеговѣ поютъ: аллилуя (Песн. 6:9). Наконецъ такое свое не основательное объясненіе Гесснеръ самъ ослабляетъ съ одной стороны тѣмъ, что значительную часть книги совсѣмь устраняетъ изъ аллегоріи подъ именемъ „свободныхъ прибавокъ поэта", не имѣющихъ отношенія къ храму и его матеріалу и съ другой стороны тѣмъ, что требуетъ измѣненій въ чтеніи многихъ словъ и перестановокъ стиховъ и цѣлыхъ тирадъ (вся книга Пѣснь Пѣсней у него начинается съ Песн. 1:5). Но допустить такую свободу въ отношеніи къ тексту значитъ оправдать не одного только Гесснера, но и Ноака. и Гретца, и Раабе, и Магнуса, и всѣхъ вообще разсмотрѣнныхъ нами изслѣдователей, потому что всѣ взгляды на Пѣснь Пѣсней падаютъ только предъ даннымъ каноническимъ текстомъ книги, а въ отношеніи къ той книгѣ Пѣснь Пѣсней, которую критики создаютъ для себя въ разнаго рода передѣлкахъ, всѣ существующія объясненія стоятъ какъ нельзя болѣе твердо.
Такимъ образомъ новѣйшія аллегорическія объясненія Пѣсни Пѣсней, всѣ безъ исключенія, представляютъ собою произвольныя варіаціи на темы указанныя древними толкователями, а такъ какъ древнихъ толкованій, какъ мы видѣли, было много, то и новѣйшія подражанія имъ все болѣе и болѣе накопляются, постепенно исчерпывая богатый запась истолковательныхъ намековъ мидраша, таргума, Оригена, Бернарда и проч. Научная задача новыхъ аллегористовъ при этомъ должна была состоять въ томъ, чтобы угадать тѣ посредствующія представленія, которыя привели древнихъ толкователей къ такому или другому аллегорическому объясненію, напасть на тѣ скрытые узлы, прикосновеніемъ къ которымъ можетъ раскрыться провидѣнный преданіемъ внутренній механизмъ аллегоріи. Къ сожалѣнію, никому изъ новыхъ аллегористовъ не удалось рѣшить этой задачи, такъ что и до настоящаго времени остается необъяснимымъ въ чемъ сущность аллегоріи Пѣсни Пѣсней и кто изъ древнихъ ея разъяснителей передаетъ наиболѣе вѣрные отголоски ея первоначальнаго объясненія. Если обратимся назадъ и еще разъ припомнимъ, сколько было изслѣдователей другаго рода, въ теченіе цѣлаго вѣка рывшихся въ буквѣ Пѣсни Пѣсней и также неуспѣвшихъ найти ключа къ ея разрѣшенію, то такая всеобщая неудача толкователей перестанетъ намъ казаться случайною, и Пѣснь Пѣсней, эта по видимому столь простая и обыкновенная пѣснь, явится предъ вами въ величіи неуловимой загадки, предложенной человѣческому духу Духомъ абсолютнымъ.
