Глава пятая. Жизнь "иная" крепнет

Из воспоминаний м. Серафимы

Весной была «чистка». «Чистила» Центросоюз, где я работала, председатель Чрезвычайной комиссии по чистке Землячка, старая большевичка, отличавшаяся особенной строгостью. Преступлений за собой я не знала, разве только то, что я ежедневно опаздывала на работу, не будучи в силах управить себя и свои многочисленные дела.

Решение обо мне было простое: «Вычистить по первой категории». Это я прочла в объявлении на стене. Мотивировка - «враг народа». Этому наказанию я была подвергнута за то, что отказалась признать, что мой муж занимался контрреволюционной деятельностью. Этого признания от меня не удалось добиться и самой Землячке, которая обещала в случае моего согласия дать такую подписку оставить меня на работе в прежнем положении. Но как я могла ее дать, когда мой муж совершенно был непричастен к таким делам.

Исключение с работы по первой категории означало, что впредь для меня возможна только физическая работа.

В. известил нас, что мы можем просить о свидании с ним. Разделение с Ириной было для нас немыслимо. Мы придумали такой выход. Я написала в заявлении, что у меня маленький ребенок, а по болезни носить его я не могу. На этом основании я просила разрешения на поездку для своей спутницы - Ирины. Так мы и снялись втроем и карточку приложили к заявлению.

Разрешение мы получили. Карточку с приложением печати нам тоже вернули, но Ирина была отрезана. Соответственно и разрешение было дано только нам с Катюней. Но разделение для нас было невозможно, и мы поехали втроем.

3 июня 1930 г. Родные мои и любимые. Третий день идет снег. Исчезло всякое напоминание о том, что июнь месяц. Птицы все замолкли. Исчезли цветочки и трава. Не видно и березок зеленых. Вот так край!

4 июня. О Юре постоянно помню. Молчу же потому, что он сильно чем-то взволнован, и я жду, когда он успокоится. Из письма Душеньки я узнал, что А. сочувствует митрополиту Сергию. Очень рад этому.

Передайте ему от меня сердечный привет. Пока есть возможность, учитесь у него всему доброму. Только остерегайтесь, чтобы ваше общение с А. не затемнило вашей жизни с батей. Враг xитер и часто действует очень умно. Я очень опасаюсь этого, да и Душенька сама пишет, что «легион ее не дремлет». Смысл нашей семейной жизни в том и заключается, чтобы нам все глубже и глубже обретать единение во Христе. Если это единение в нас не укрепляется, а расшатывается, то все наши дела ничтожны и несут для нас одно лишь посрамление. Пишу и думаю, что вы об этом лучше меня знаете.

7 июня. Получил доброе письмо от Лиды. После непогоды и долгих волнений - тихая скорбь, а за ней уж слышится тихая радость. Слава Богу, наконец-то и мы услышали друг друга. Который раз я замечаю, что Лида только тогда родная, с Катюней, а когда она в чувствах улетает в поднебесье, а Катюня с папкой в песочке на этой грешной земле, тогда и Лиде, и Катюне, и мне, и всем близким бывает и грустно, и трудно.

9 июня. После непогоды и у нас стало тепло. Потянулись путники из Москвы. Увижу ли я кого-нибудь? Господь с вами.

Преданный вам В.

Москва, 21 июня 1930 г. Родная моя Наташа. Завтра всем семейством выезжаем к В. Вот приеду, тогда все подробно расскажу. Писать же невозможно.

Твоя Ирина.

Из воспоминаний м. Серафимы

В Москве снега не было, когда же мы проснулись в поезде, то увидели из окна вагона, что снег покрыл всю землю. Ярославль. Стоянка поезда - 17 минут. Наташа с нами до последней секунды. Все рассказано, все оговорено, все передано, обо всем условились.

Приехав в Пинюг, мы остановились, как писал нам В., у «бабки Арины». Она встретила нас гостеприимно, и у нее мы прожили две недели, данных нам на свидание. Прежде всего бабка Арина показала нам дорогу, по которой проходили заключенные в дом, где они работали. Поднявшись рано утром, мы выходили, и укрывшись в кустах, ждали, когда заключенные проходили небольшими группами. Вечером, после работы, заключенные тем же путем возвращались в лагерь, и мы снова имели возможность видеть В. Уже одно это рассеивало всякий страх за его жизнь, бывший в нашем воображении. «И там люди, - думали мы, - а не непонятное и ужасное». Так мы и написали ему в первой же записке, которую удалось тайно передать. Мы писали, что счастливы, увидев его, и что мы можем теперь спокойно даже уехать обратно.

Но такие необычные свидания все-таки продолжались. Мы прятались среди сосенок на пригорке, как бы гуляя с Катюней. Тропинка, по которой проходили заключенные, пролегала внизу, по ложбинке. На второй или третий день один из заключенных пристально взглянул на нас и положил что-то под корень лежащего деревца. Когда заключенные прошли, я, играя с Катюней, незаметно приблизилась к этому деревцу, и Катюня с изумлением увидела, что там лежал резиновый слоник, который умел пищать. Eгo Катюня давно послала своему папке в посылке, и вот он вернулся к ней.

Наконец вопрос о свидании был разрешен. Нам позволили видеться с В. каждый день, днем, но не в избе, где проходили обычно свидания заключенных с приезжавшими, а у бабки Арины, с условием, что В. не должен был видеться с посторонними. Но обычно мы встречались с ним на опушке леса, во время дневного перерыва в работе. Мы сидели на бревнышке, я приносила для B. завтрак, собранный трудами Ирины, родной же играл с Катюней.

После ухода В., возвратившись к бабке Арине, я до последнего слова передавала Ирине всю нашу беседу - она была беседой В. с родными. В предпоследний день нашего пребывания В. все-таки увиделся с Ириной. Она заранее ушла глубже в лес; а он, побыв с нами, незаметно также углубился в лес, и там они имели возможность повидаться и высказать друг другу все, что нужно было.

В день отъезда нашего В. получил разрешение проводить нас к поезду, и у вагона мы уже все вместе, в том числе и Ирина, имели возможность по-родному проститься.

И снова все тонет во мне...

Пинюг, 1930 г. Родные мои и любимые. Иногда переживания бывают такой глубины, что их сразу полностью даже нельзя осознать. Такие переживания я имел во время приезда моих дорогих гостей. Как из родника черпаешь влагу что бы утолить свою жажду, а родник не уменьшается, так и любовь, которую привезли мне мои родные, в изобилии питает и будет питать меня.

Где-то они теперь? Благополучны ли? Как побывали в Архангельске? Здоров ли наш дорогой батя? Не заметна ли усталость в его светлых глазах? Как Душенька? Я о ней сильно болезную. Как Юра? Стала ли крепче его поступь? А дни идут тихо и однообразно. Сегодня, как вчера, а вчера, как сегодня и волнения вдруг, как пламенем, охватят сердце, и тогда кажется, что не сдержать их в груди. Но грудь еще крепка, хотя север и суров, и все снова тонет во мне. Будьте здоровы и мужественны.

Радостный, радостный и в скорби ваш В.

Во мне все вновь закипело

Ярославль, 6 июля 1930 г. Ирина, радость моя! Я все еще никак не могу примириться с мыслью, что ты уже проехала и что теперь уже не надо спешить на вокзал встречать тебя. Всю эту неделю я жила исключительно воспоминаниями о нашей встрече, так что никому, даже В., не писала. После встречи с тобой во мне все вновь закипело. Жить, жить хочу! Хочу так жить, чтобы быть достойной увидеть вас и быть снова с вами.

Твоя маленькая Наташа.

И я решила перевести разговор с их языка на наш...

Москва, 13 июля 1930 г. Родная моя Наташа. Вчера на меня было нашествие «иноплеменников» [68] Что же заставило их прийти ко мне? Ведь подлинно человеческих отношений они, вероятно, совсем не понимают. Сидели, попусту болтали, хихикали, острили и, кажется, были весьма довольны. Так хотелось им сказать «Проснитесь». Но недаром говорят, что дурной пример заразителен, - я заметила, что мало-помалу и я стала говорить их же языком. Мне стало это грустно, решила перевести разговор с их языка на наш. Это было трудно, и мне пришлось с ними побороться. Борьба была невидимая, но упорная. Кончилось тем, стали более сдержанны и более серьезны, а когда уходили, то извинились, что пришли ко мне в легкомысленном настроении. Когда соприкасаешься с такими людьми, лучше понимаешь, какое сокровище мы имеем в нашей жизни.

Если не будет никаких осложнений после болезни Катюни, то через недельку Лида вместе с ней приедет к тебе. Удивительные отношения у меня стали с Лидой. Помнишь ли ты, я тебе говорила о перебоях в нашей жизни. Теперь же появилась какая-то уверенность, и даже не уверенность, а просто все в корне изменилось, и мы живем с ней в полном согласии. Это результат нашего путешествия к В.

Не забыла ли ты, что завтра память святых бессребреников Космы и Дамиана?

Целую тебя, Твоя Ирина. 

Ты возрастила подлинно Христову любовь... 

Пинюг, 1930 г. Родная Лида. Твои письма я получил. Они меня утешили, хотя были грустны. Ты стараешься жить тише. Это я вижу и ценю. О Катюне не волнуйся. Бог даст, будет здорова. Я стал за вашу жизнь спокойнее. Ты возрастила подлинно Христову любовь ко мне. Эта любовь - лучшее твое украшение. Она во всем печальном тебя утешит, от всего темного сохранит, во всем добром укрепит. После твоего отъезда у меня сложилось такое впечатление, что теперь ничто в твоей жизни, даже твой вздох, не проходит мимо моего сердца. Пиши обо всем. Об Архангельске очень тревожусь. Там действует «легион». Когда вы шли с пристани с батей, а душенька c A., то я, конечно, был с вами, а не с ними.

Господь да сохранит вас.

В.

Какая она стала хрупкая и бледная

Москва 1930 г. Родной и любимый В. Получили твое ласковое письмо, и поэтому у нас сегодня праздник. Нам очень дорого твое сообщение, что после свидания ты стал лучше себя чувствовать. Думаю, что и ты из каждого моего письма видишь, чем оно было для меня. У меня не было никакой возможности дальше жить здесь, так я устала; и вот теперь я живу так спокойно, как будто запас моих сил стал неисчерпаемым. Мне даже подумать странно теперь о том, какая я была до поездки к тебе.

Эти дни Катюне стало лучше. Сегодня она немного гуляла. Какая она стала хрупкая и бледная! Принесла сегодня с улицы желтых одуванчиков, поставила в воду и все искала среди них «самое большое солнышко». Сохрани тебя Господь.

Твоя Лида.

В великих скорбях Господь всегда 
вмешивается в жизнь человеческую...

Ташкент, 1930 г. Простите, родная Ирина, что только сегодня удосужился ответить. В жизни моей тут такой кавардак, что и объяснить невозможно. И в этом все мое оправдание. С утра до ночи я бегаю по каким-то делам. Проку от этих дел очень мало, но они абсолютно необходимы для поддержания и продолжения моего существования. Эти дела требуют от меня громаднейших усилий, и весь день превращается в такую суматоху, что голова идет кругом и дух занимается. День кажется мне микроскопически малым, и я ничего не успеваю.

Почему все это так? Почему моя жизнь стала такой чепухой, что даже стыдно рассказывать? Причина та, что я попал в чужую атмосферу, где мне не за что уцепиться и не с кем слова сказать по душе. Очень неудачно я выбрал себе город Ташкент. Тут очень много интересного, замечательного, но нет ничего, чем я жил в Москве. Здесь, на чужбине, я совершенно одинок и воистину живу только с вами, своими друзьями.

Я сделал радостное открытие, что это вполне возможно, и узнал на опыте, как легко побеждается любовью пространство. Я знаю прекрасно, что и Вам эта тайна в совершенстве известна. Другая радость моей жизни заключается в том, что в великих скорбях Господь всегда вмешивается в жизнь человеческую столь явно, что неверующему не то что объяснить ничего невозможно, но и просто рассказать узко фактический ход событий нельзя. Он не поверит, что такие дела были возможны когда бы то ни было, а в XX веке особенно, и скажет, что это либо сплошной вымысел, либо галлюцинация безумного. Да и верующий человек не испытавший сам на себе такого положения - в великих скорбях, без всякой человеческой помощи, вися в воздухе, - и верующий человек, не испытавший, не поверит. Он скажет, что можно допустить, что и грешнику Господь может явить очевидное чудо и раз, и два, и три, и даже три раза подряд в один день и час, но чтобы вся жизнь редчайшего греховодника превратилась в одно беспрерывное чудо, это и верующий не примет на веру, пока не убедится на собственном опыте.

Мне отрадно повторять Вам, что Вы и сами это прекрасно знаете, знают и все, кто сейчас с нами сердцем, с кем у нас судьба общая и жизнь единая, все знают, что я нисколько не преувеличиваю. Жизнь наша - буду прямо говорить, и с полным правом - теперь чудесна и фантастична, как жизнь израильтян, когда Моисей вел их в пустыне. И будь я только чист перед своею совестью - и моя жизнь во всех лишениях, и еще в тысячу раз горших была бы блаженство неслыханное, райский восторг, но я опутан грехом, как муха паутиной, и отсюда моя скорбь великая. И надеюсь, и верю, что Господь избавит меня от греха, тогда будет сплошной восторг победы, и, думается мне, уже навсегда. Я думаю еще, что страшно много общего, схожего, а то и прямо тождественного и Вашей, и нашей всеобщей судьбе, судьбе всех, кто с нами сердцем.

Спасибо Вам, Ирина, за все: и за память, и за помощь, которая, как видите, пришла как нельзя более кстати, в самый раз пришла как только от Бога приходит. Спасибо и за ясновидение воистину близкого человека, которое Вам подсказало и открыло, что мне эта помощь нужна была, и материальная, и духовная, - в нежности и горячности Вашего привета. Молюсь о Вас с радостью и от всей души и о всех наших молюсь. Молитесь и Вы обо мне.

Ваш Всеволод Иванович.