Две притчи-«близнецы» - о горчичном зерне и о закваске - вводят (по крайней мере в той форме, в какой они были представлены в QJ по одному персонажу: человека, посеявшего горчичное зерно, и женщину, заквасившую тесто. Марк приводит только притчу о горчичном зерне, причем не упоминает сеятеля, ограничившись безличной формулой: «зерно сеется». Тем самым становится явным то, что было заложено еще в Q: мужчина и женщина сами по себе не играют существенной роли ни в той, ни в другой притче. Текст полностью сосредоточен на зерне и закваске, а люди упоминаются лишь постольку, поскольку зерно не сеет само себя и хлеб сам себя не заквашивает.
Итак, главный «герой» здесь, соответственно, нечто маленькое - семя и дрожжи, - и этот «персонаж» переживает две контрастные стадии развития: из малого начала происходит неожиданно большой итог. В отличие от притчи о тайно растущем зерне, здесь не делается упор на периоде развития, который упоминается лишь мимоходом. Вот почему эти притчи не принадлежат к категории «притчей роста», в которую их обычно помещают. Здесь, по-видимому, имеется лишь одна основная тема: Царство постепенно достигнет замечательной величины, хотя, начинается с ничтожной малости [77].
Притча о горчичном зерне у всех синоптиков завершается аллюзией на Иез. 17:23 и близкие ветхозаветные тексты (особ. Иез. 31:6, Дан. 4:12, Пс. 103:12), где говорится о том, как птицы небесные будут гнездиться в ветвях могучего ливанского кедра. В тех контекстах птицы обозначают все народы земли и в особенности язычников. Невысокий куст горчицы, пусть даже он достигает роста в десять или двенадцать футов, как небольшое деревце, ничтожен по сравнению с царственным кедром. Возможно, за таким подбором образов скрывается тонкая ирония [78].
С другой стороны, Иисус мог выбрать горчичное зерно именно из-за его вошедшей в поговорку микроскопичности. В таком случае не было надобности закрывать глаза на тот факт, что горчичный куст отнюдь не достигает высоты кедра [79], поскольку контраст между семенем и растением остается разительным и ссылка на образы Иезекииля все столь же уместна [80]. Однако вне зависимости от того, означают ли птицы в этой притче народы земли или нет, здесь не возникает вторая, независимая от первой, тема. Эта аллюзия попросту усиливает основную тему, подчеркивая неожиданно огромный, грандиозный итог, проистекающий из ничтожного начала [81]. В любом случае это придаточное цели не следует отвергать как позднейшее, и оно не вводит аллегорию в свободный от аллегорий текст: главная метафора, в которой начальная и завершающая стадия роста соответствует зарождению и кульминации Царства, уже превратила этот текст в краткую аллегорию [82].
Не следует делать далеко идущих выводов из того обстоятельства, что женщина «прячет» закваску, и рассуждать о намеренном «сокрытии» Царства. Это лишь наглядный образ, живописующий смешивание дрожжей с тестом, как обычно и происходит в процессе изготовления хлеба [83]. Смена персонажей, - женщина во второй притче вместо мужчины в первой, - вполне естественна, поскольку именно так распределялись обязанности между мужчинами и женщинами в те времена, и этому не следует придавать особого значения [84], разве что Лука специально уравновешивает в своих притчах мужчин и женщин (например, Лк. 15:3-7 и 8-10; Лк. 11:5-8 и Лк. 18:1-8; или Лк. 11:30 и 31). Возможно, он стремится таким образом охватить как можно более широкую аудиторию.
Хотя содержание притчей не выходит за границы реализма, пределы возможного и вероятного здесь расширены [85]: горчичные кусты редко достигают такой высоты, чтобы в них могли гнездиться птицы, а «три меры муки», в которые женщина помещает закваску, приравниваются, по разным оценкам, к 25-40 литрам, то есть этого количества хватило бы на сотню едоков. В данном контексте отсутствует обещание, что Царство достигнет величайшего размаха и последователи Иисуса будут господствовать на земле, однако ясно, что конечный итог окажется куда более значительным, чем могли бы вообразить слушатели, видевшие Иисуса с небольшой группой учеников. Редкостные качества закваски и поразительный рост горчичного семени отсылают нас ко второму уровню значений, но это отнюдь не отменяет аутентичности притчи. Хотя избыток муки «пролил воду» на жернова аллегоризации, здесь вряд ли следует искать дополнительный смысл, кроме усиления общего впечатления: события притчи граничат с невероятным [86].
Некоторые комментаторы хотели сохранить за «дрожжами» более привычную для ранней еврейской литературы и некоторых контекстов в учении самого Иисуса (например. Мк. 13:10 и пар.) коннотацию зла. Одни считают эту коннотацию совершенно явной, - так, одна из версий диспенсационализма видит в притче учение о все возрастающей силе зла вплоть до последних дней [87]; другие ограничиваются тонкой иронией: дескать, Иисус высмеивает отношение еврейских вождей к своим последователям, мытарям и грешникам, «подонкам земли» [88].
Однако всегда следует отдавать непосредственному контексту преимущество перед фоном, а предыдущая притча о горчичном зерне едва ли подлежит такому истолкованию. Помимо всего прочего, диспенсационалистский подход основан на однобоком понимании библейского учения о проявлении сил добра и зла в последние дни (следует избегать сил зла, например, Мк. 13:10 и пар.), а версия об иронической направленности притчи вчитывает в текст крайне завуалированный намек, совершенно нехарактерный для проповеди Иисуса, насколько она нам известна по другим примерам. Если уж искать различие между притчами о горчичном зерне и о закваске, то, скорее всего, это различие верно определил Карсон: первая притча отражает «внешний рост»,а вторая - «внутреннее преображение» [89]. Но, учитывая, сколь малое значение придается в этих притчах процессу роста как таковому, даже это разграничение кажется необязательным.
Итак, главный «герой» здесь, соответственно, нечто маленькое - семя и дрожжи, - и этот «персонаж» переживает две контрастные стадии развития: из малого начала происходит неожиданно большой итог. В отличие от притчи о тайно растущем зерне, здесь не делается упор на периоде развития, который упоминается лишь мимоходом. Вот почему эти притчи не принадлежат к категории «притчей роста», в которую их обычно помещают. Здесь, по-видимому, имеется лишь одна основная тема: Царство постепенно достигнет замечательной величины, хотя, начинается с ничтожной малости [77].
Притча о горчичном зерне у всех синоптиков завершается аллюзией на Иез. 17:23 и близкие ветхозаветные тексты (особ. Иез. 31:6, Дан. 4:12, Пс. 103:12), где говорится о том, как птицы небесные будут гнездиться в ветвях могучего ливанского кедра. В тех контекстах птицы обозначают все народы земли и в особенности язычников. Невысокий куст горчицы, пусть даже он достигает роста в десять или двенадцать футов, как небольшое деревце, ничтожен по сравнению с царственным кедром. Возможно, за таким подбором образов скрывается тонкая ирония [78].
С другой стороны, Иисус мог выбрать горчичное зерно именно из-за его вошедшей в поговорку микроскопичности. В таком случае не было надобности закрывать глаза на тот факт, что горчичный куст отнюдь не достигает высоты кедра [79], поскольку контраст между семенем и растением остается разительным и ссылка на образы Иезекииля все столь же уместна [80]. Однако вне зависимости от того, означают ли птицы в этой притче народы земли или нет, здесь не возникает вторая, независимая от первой, тема. Эта аллюзия попросту усиливает основную тему, подчеркивая неожиданно огромный, грандиозный итог, проистекающий из ничтожного начала [81]. В любом случае это придаточное цели не следует отвергать как позднейшее, и оно не вводит аллегорию в свободный от аллегорий текст: главная метафора, в которой начальная и завершающая стадия роста соответствует зарождению и кульминации Царства, уже превратила этот текст в краткую аллегорию [82].
Не следует делать далеко идущих выводов из того обстоятельства, что женщина «прячет» закваску, и рассуждать о намеренном «сокрытии» Царства. Это лишь наглядный образ, живописующий смешивание дрожжей с тестом, как обычно и происходит в процессе изготовления хлеба [83]. Смена персонажей, - женщина во второй притче вместо мужчины в первой, - вполне естественна, поскольку именно так распределялись обязанности между мужчинами и женщинами в те времена, и этому не следует придавать особого значения [84], разве что Лука специально уравновешивает в своих притчах мужчин и женщин (например, Лк. 15:3-7 и 8-10; Лк. 11:5-8 и Лк. 18:1-8; или Лк. 11:30 и 31). Возможно, он стремится таким образом охватить как можно более широкую аудиторию.
Хотя содержание притчей не выходит за границы реализма, пределы возможного и вероятного здесь расширены [85]: горчичные кусты редко достигают такой высоты, чтобы в них могли гнездиться птицы, а «три меры муки», в которые женщина помещает закваску, приравниваются, по разным оценкам, к 25-40 литрам, то есть этого количества хватило бы на сотню едоков. В данном контексте отсутствует обещание, что Царство достигнет величайшего размаха и последователи Иисуса будут господствовать на земле, однако ясно, что конечный итог окажется куда более значительным, чем могли бы вообразить слушатели, видевшие Иисуса с небольшой группой учеников. Редкостные качества закваски и поразительный рост горчичного семени отсылают нас ко второму уровню значений, но это отнюдь не отменяет аутентичности притчи. Хотя избыток муки «пролил воду» на жернова аллегоризации, здесь вряд ли следует искать дополнительный смысл, кроме усиления общего впечатления: события притчи граничат с невероятным [86].
Некоторые комментаторы хотели сохранить за «дрожжами» более привычную для ранней еврейской литературы и некоторых контекстов в учении самого Иисуса (например. Мк. 13:10 и пар.) коннотацию зла. Одни считают эту коннотацию совершенно явной, - так, одна из версий диспенсационализма видит в притче учение о все возрастающей силе зла вплоть до последних дней [87]; другие ограничиваются тонкой иронией: дескать, Иисус высмеивает отношение еврейских вождей к своим последователям, мытарям и грешникам, «подонкам земли» [88].
Однако всегда следует отдавать непосредственному контексту преимущество перед фоном, а предыдущая притча о горчичном зерне едва ли подлежит такому истолкованию. Помимо всего прочего, диспенсационалистский подход основан на однобоком понимании библейского учения о проявлении сил добра и зла в последние дни (следует избегать сил зла, например, Мк. 13:10 и пар.), а версия об иронической направленности притчи вчитывает в текст крайне завуалированный намек, совершенно нехарактерный для проповеди Иисуса, насколько она нам известна по другим примерам. Если уж искать различие между притчами о горчичном зерне и о закваске, то, скорее всего, это различие верно определил Карсон: первая притча отражает «внешний рост»,а вторая - «внутреннее преображение» [89]. Но, учитывая, сколь малое значение придается в этих притчах процессу роста как таковому, даже это разграничение кажется необязательным.
Примечания:
[77]. Ср. особ.: Otto Kuss Bаr Sinngehalt des Doppelgleichnisses vom Senfkom und Sauerteig. Bib 40, 1959, 641-653; Franz Mussner IQHodajoth und das Gleichnis vom Senfliorn (Mk. 4, 30-32 par.). BZ 4, 1960, 128-130. Некоторые комментаторы признают, что таково было изначальное значение притчи, но полагают, что редакционные изменения внесли вторую тему - рост. Так, например, Erich Grasser Das Problem der Parusieverzogemng in den synoptischen Evangelien und in der Apostelgeschichte. Berlin: Topelmann, 1957, 142, о Луке; Kingsbury Parables, 77, о Матфее. Но эти нюансы утрачивают значение, если мы признаем наличие двух тем в притче.
[78]. Например, Robert W. Funk The Looking-glass Tree is for the Birds. Int 27, 197.3, 3-9; Perkins Parables, 87.
[79]. В пользу естественности образа горчичного дерева без аллегорических оттенков ср.: Walter W. Wessel Mark, в Expositor's Bible Commentary, vol. 8, 653; Robert H. Mounce Matthew. San Francisco: Hamper & Row, 1985, 132.
[80]. В поддержку аллюзии, по только второстепенной, ср., например: Hill Matthew, 233; Lane Mark, 171.
[81]. Справедливо, Stein Parables. 161, прим. 31. Ср.: Harvey К. McArthur The Parable of the Mustard Seed. CBQ33, 1971, 198-210.
[82]. Против, соответственно, Hans-Josef Klauck Alkgorie und AUegorese in synoptischen Gleichnistexten. Miinster: Aschendorff, 1986. 217: Pesch Markusevangelium, vol. 1, 260.
[83]. Против, например, Hill Matthew, 234; Stein Parables, 161, прим. 32.
[84]. Против особ. Elizabeth Waller The Parable of the Leaven: A Sectarian Teaching and the Inclusion of Women. USQR 35, 1979-1980, 99-109.
[85]. См. особ.: Jeremias Parables, 31, 149. Ср.: Jacques Dupont Le coupk parabolique du seneve et da levain, в Jesus Christus in Histoire und Theologie, ed. Georg Strecker. Tubingen: Mohr, 1975, 331-345.
[86]. Верно, Kistemaker Parables, 48-49, который отмечает некоторые из этих версий.
[87]. Обзор и подробное опровержение этой точки зрения см.: Oswald Т. Allis The Parable ofthe Leaven. EQ19, 1947, 254-273.
[88]. Например, Francis W. Beare The Gospel according to Matthew. San Francisco: Harper & Row; Oxford: Blackwell, 1981. 309; Schweizer Matthew, 307. Scott Hear, 324-326, предлагает еще более тонкую нюансировку: Иисус намеренно бросает вызов иудаистским правилам ритуальной чистоты, в которых закваска приравнивалась к порче.
[89]. Carson Matlmv. 319.
