В последний раз мы говорили о проповеди Христа, поскольку она касалась возвещения о Царствии Божием и приближении его. Мы видели, что это возвещение встречается во всех видах и формах, начиная Страшным судом в ветхозаветном пророческом тоне и кончая мыслью о наступающем уже теперь внутреннем приближении Царствия. Наконец, мы попытались указать, почему последнее представление нужно считать высшим. Прежде чем объяснить это подробнее, я хотел бы указать на два очень важные представления, держащие середину между двумя полюсами: "страшным судом" и "внутренним пришествием".
Во-первых, пришествие Царствия Божия означает разрушение царства сатаны, победу над дьяволами. До сих пор они царствовали; они овладели и отдельными людьми, и народами и подчиняют их своей воле. Христос же не только объявляет, что Он явился для того, чтобы разрушить дело дьявола: Он действительно изгоняет демонов и освобождает людей от их власти.
Позвольте мне сделать маленький экскурс. Нет ничего для нас в Евангелии более чуждого, чем именно эти рассказы о демонах, которые в нем встречаются так часто и которым евангелисты придают такое важное значение. Многие из нас отвергают эти писания по одному тому, что в них встречаются такие неразумные вещи. Поэтому полезно будет припомнить, что подобные рассказы встречаются во многих сочинениях того времени, и в греческих, и в римских, и в иудейских. Представление об одержимости или бесноватости было всюду и всем известно, даже наука того времени объясняла ею целый ряд болезненных явлений. И именно такое объяснение этих явлений, будто злая духовная сила овладела человеком, содействовало тому, что душевные болезни принимали такую форму, как будто действительно в душу вторглось чужое существо. Это не парадокс. Представьте себе, что нынешняя наука объявила бы, что большая часть нервных болезней происходит от одержимости и что это объяснение распространилось бы среди народа при помощи газет, - сразу же мы узнали бы о массе случаев, в которых душевнобольные казались бы и другим и себе самим одержимыми злым духом. Теория и вера действовали бы силою внушения и произвели бы точно таких же "бесноватых" среди помешанных, как они производили их столетиями и тысячелетиями. Поэтому было и ненаучно и нелепо приписывать Евангелиям особенное представление или даже "учение" о демонах и одержимых ими. Они только разделяют общие для их времени представления. В наше время мы редко встречаем эти формы душевных заболеваний; но они не вымерли. И где они появляются, там и ныне, как и тогда, самое лучшее средство против них - слово сильной личности. Она в состоянии угрожать "бесу", победить его и излечить этим больного. В Палестине должно было быть особенно много бесноватых. Христос видел в них силу зла и тьмы и изгонял болезнь Своей чудодейственной властью над душами тех, которые в Него верили. Это нас приводит ко второму пункту.
Когда Иоанн Креститель в темнице был мучим сомнениями о том, тот ли Иисус, "Который должен прийти", он послал к Нему двух учеников, чтобы они спросили Его самого. Ничего нет более трогательного, чем этот вопрос Крестителя, ничего нет более возвышенного, чем ответ Господа! Но не станем чересчур обдумывать эту сцену. Как гласит ответ? "Пойдите, скажите Иоанну, что вы видели и слышали: слепые прозревают, хромые ходят, прокаженные очищаются, глухие слышат, мертвые воскресают и нищие благовествуют". Вот это - пришествие Царствия, или лучше, в этом действии Спасителя оно уже объявилось. В этом исцелении и устранении горя, нужды и болезней, в этой осязуемой деятельности Иоанн должен был почуять наступление нового времени. Исцеление бесноватых составляет лишь часть деятельности Христа; но сам Христос называет его смыслом и печатью своей миссии. Значит Он обратился к горюющим, больным и нищим, но не как моралист и безо всякого следа слащавой сентиментальности. Он не распределяет зла по группам и рубрикам. Он и не спрашивает, "заслуживает" ли больной исцеления; Он также далек от симпатии к страданию и к смерти. Он нигде не говорит, что болезнь полезна и что зло дает здоровье. Нет, болезнь Он называет болезнью и здоровье здоровьем. Всякое зло, всякое горе Его ужасают, Он его причисляет к великому царству сатаны; но Он чувствует в себе силу Спасителя. Он знает, что прогресс возможен только там, где удается побороть слабость, вылечить болезнь.
Но этим последнее еще не сказано. Царствие Божие приходит уже во время исцеления и скорее всего с прощением грехов. Только здесь указан полный переход к понятию о Царствии Божием как о силе, действующей внутри нас. Как Он призывает больных и нищих, точно так же Он призывает и грешников; этот призыв - решающий. "Сын человека пришел взыскать и спасти погибшее". Теперь только все внешнее и связанное с будущим упразднено: спасается личность, а не народ или государство; люди обновляются, и Царствие Божие им служит и силой и целью. Они ищут клад, скрытый в ниве, и находят его; они продают все и покупают драгоценную жемчужину; они превращаются в детей, но спасаются именно этим и становятся Божьими сынами, Божьими борцами.
В этом смысле Христос говорил о Царствии Божием, в которое проникают силой, и в то же время о Царствии Божием, вырастающем так же верно и спокойно, как вырастает семя, приносящее плод. Оно имеет свойство духовной величины и силы, проникающей внутрь и усвояемой одной только душой. Поэтому Он о Царствии этом, - несмотря на то, что оно находится на небе, несмотря на то, что оно должно наступить вслед за страшным Божьим судом, - имеет право сказать: "И не скажут: вот оно здесь, или: вот там, ибо оно внутри вас есть".
Тот взгляд на Царствие Божье, по которому оно появилось уже в деятельности Спасителя, впоследствии не был удержан Его учениками; напротив, продолжали говорить о Царствии Божием как о чем-то лишь грядущем. Но мысль сохранила свою силу; ей только дали иное название. Тут случилось то же самое, что было и с понятием о Мессии. В языческой церкви едва ли нашелся хотя бы один, который уяснил бы себе значение Христа тем, что он Его считал Мессией. Но дело от этого не погибло.
То, что составляло ядро в проповеди о Царствии, сохранилось. Тут надо различать три пункта. Во-первых, что это Царствие нечто неземное, дар свыше, а не продукт естественной жизни; во-вторых, что это чисто религиозное достояние - духовная связь с живым Богом; в-третьих, что оно самое важное, самое решающее в жизни человека, что оно обнимает и определяет всю сферу его существования, потому что грех прощается и горе побеждается. Это Царствие, которое приходит к смиренным и превращает их в новых и радостных людей, одно только и открывает смысл и цель жизни: это ощущал и сам Христос и Его ученики. Смысл жизни не может быть понят иначе, как в отношении к надземному: ведь конец земного существования - смерть. А жизнь, обреченная смерти, бессмысленна; обманывать себя на этот счет можно только при посредстве софизмов. Здесь же Царствие Божие, Вечное, проникло в преходящее: "Свет вечности туда проник, Он обновил природы лик". Вот в чем состоит проповедь Христа о Царствии Божием. С этим можно связать все остальное, о чем Он возвещал; все Его "учение" можно считать проповедью о Царствии. Мы это узнаем еще ближе и мы лучше поймем, о каком достоянии Он говорит, когда обратимся ко второму кругу, обозначенному в последней лекции, чтобы последовательно изучить на нем основные черты проповеди Христа.
2. Бог-Отец и бесконечная ценность человеческой души.
Нашим нынешним понятиям и ощущениям проповедь Христа представляется непосредственно и ярко в кругу мыслей, обусловленном понятием о Боге-Отце и возвещением бесконечной ценности человеческой души. Тут проявляются те элементы, которые я назвал бы покоящимися и дающими покой в возвещении Христа, - элементы, которые связаны с мыслью о людях как и о сынах Божиих. Я их называю покоящимися в отличие от возбуждающих и зажигающих, хотя именно в них заключается особенно могучая сила. Но именно тем, что все благовествование Христа можно свести к этим двум пунктам, - Богу-Отцу и человеческой душе, облагороженной так, что она может слиться и сливается с Ним, - именно тем выясняется, что Евангелие вообще не позитивная религия, как другие, что в нем нет ничего уставного и обособленного, что оно - религия в себе. Оно выше всех противоречий и недоумений о земном и небесном, о разуме и вдохновении, о деятельности и отречении, о иудейском и эллинском. Оно всюду может главенствовать, но оно не заключено ни в едином земном элементе. Но мы еще лучше уясним себе представление Христа об отношениях людей к Богу, как детей к отцу, когда коснемся вкратце четырех групп изречений Его, а именно: 1) "Отче Наш", 2) слова: "Тому не радуйтесь, что духи вам повинуются, но радуйтесь тому, что имена ваши написаны на небесах"; 3) слова: "Не две ли малые птицы продают за ассарий? И ни одна из них не упадет на землю без воли Отца вашего. У вас же и волосы на голове сочтены"; 4) слова: "Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит".
Прежде всего "Отче Наш". Эту молитву Христос сообщил Своим ученикам в особенно торжественную минуту. Они попросили Его научить их молиться, как Креститель научил своих учеников. Тогда Он произнес "Отче Наш". Для высших религий молитвы служат мерилом. Но эта, - всякий, кто не твердит ее неосмысленно, должен это понять, - прочитана Тем, Кто поборол в Себе все внутреннее беспокойство или усмиряет его в ту минуту, когда Он приближается к Богу. Уже обращение "Отче" показывает уверенность человека, вполне уповающего на Бога, и выражает несомненность исполнения. Он молится не для того, чтобы посылать к небу свои бурные желания или чтобы добиваться земных благ; он молится, чтобы сохранить ту силу, которая в нем уже есть, чтобы укрепить то единение с Богом, в котором он живет. Поэтому молитва эта может быть сотворена только при глубочайшей сосредоточенности души, при совершеннейшем направлении духа на внутреннее отношение, на отношение к Богу. Все остальные молитвы "легче" этой, так как они содержат частные нужды и составлены так, что в них каким-нибудь образом участвует чувственное воображение; - эта же молитва отвлекает от всего такого и подымает на ту высоту, где душа одна со своим Богом. А между тем земное в ней не упущено: вся вторая половина молитвы относится к мирским нуждам. Но они находятся под сенью Вечного. Напрасно вы будете искать просьбы об особенных дарах благодати, об особенных благах, хотя бы и духовных. "Это все приложится вам". Имя, воля, царствие Божье осеняют все земные отношения. Они смывают все себялюбивое и мелочное и допускают лишь четыре вещи, о которых стоит просить: насущный хлеб, насущная вина, насущные искушения и зло жизни. Сущность всего Евангелия нигде не выражается точнее, чем в "Отче Наш". И всем унижающим Евангелие, выдавая его за что-то аскетическое, или экстатическое, или социологическое, надо противопоставить "Отче Наш". Смысл этой молитвы тот, что сыновние отношения к Богу простираются на всю жизнь, что религия - это внутреннее приобщение к Божьей воле и Божию Царствию, радостная уверенность в обладании вечными благами и в защите от зла.
Второе изречение - то, где Христос говорит: "Тому не радуйтесь, что духи вам повинуются; но радуйтесь тому, что имена ваши написаны на небесах". И здесь особенно подчеркнута мысль, что сознание покрова небесного - самое решающее в этой религии. Величайшие дела, даже подвиги, совершенные силой этой религии, не могут сравниться с этой смиренной и гордой уверенностью в отеческом покровительстве Бога.
Мало того, неподдельность, действительность религиозного переживания измеряются не избытком чувства, не видимыми подвигами, а той радостью, тем миром, который наполняет душу, произносящую: "Отец мой". Какой же объем приписал Христос этой мысли об отеческом провидении Бога? Это выясняет третье изречение: "Не две ли малые птицы продают за ассарий? И ни одна из них не упадет на землю без Отца вашего. У вас же и волосы на голове все сочтены". Куда только простирается страх, да и вообще жизнь, жизнь до своих мельчайших проявлений в природе, - туда должна простираться и уверенность, что Бог всем управляет. Слова о малых птицах и о цветах в поле были сказаны ученикам, чтобы рассеять их страх перед злом и перед смертью; они должны узнавать всюду, и в жизни, и в смерти, руку живого Бога.
Наконец, - и это слово нас теперь уже не удивит, - Он словами "какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит" выразил самое высокое мнение о ценности человека. Кто имеет право называть Отцом то существо, которое правит и небом, и землей, тот этим самым поставлен выше неба и земли и имеет ценность, превышающую все мироздание. Но это чудное обетование включено в серьезное увещание. Тут и дар, и требование. Какая разница между всем этим и учением греков! Платон, конечно, уже пел великий гимн о духе, выделял его из всего мира явлений и доказывал его вечное происхождение. Но он подразумевал познающий дух, противопоставлял его бесчувственной и слепой материи; его возвещение относилось к знающим. Иисус Христос призывает всякую бедную душу, всех, носящих лик человеческий: вы - сыны живого Бога, и не только лучше многих малых птиц, но ценнее всего мира. Я недавно прочитал изречение: ценность истинно великого человека заключается в том, что он повышает ценность всего человечества. Действительно, в этом самое высшее значение великих мужей; они подняли ценность человечества, того человечества, которое произошло из темных недр природы. Но ценность каждой отдельной человеческой души утверждена только Христом, и этого никто не уничтожит. К Нему можно относиться как угодно, но никто не может не признавать, что Он в истории поставил человечество на такую высоту.
В основе этой высшей оценки лежит переоценка всех ценностей. Тому, кто хвастает своим имуществом, Он говорит: "Глупец"! И всем вообще Он напоминает: "Кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее". Он даже мог сказать: "Только ненавидящий душу свою сбережет ее". Вот в чем состоит переоценка ценностей, которую до Него некоторые чаяли, истинность которой они видели как сквозь дымку, спасательную силу которой они предчувствовали как блаженное таинство. Он первый ее выразил спокойно, просто и уверенно, как будто это - самая обыкновенная, очевидная истина. В том именно печать Его своеобразности, что Он выражал самое глубокое и значительное в совершеннейшей простоте, как будто иначе и быть не могло, как будто оно само собою разумеется, как будто Он только напоминает о том, что всем известно, так как оно живет в глубине души.
В этом построении: "Бог - Отец, Провидение, мы Его дети, душа наша имеет бесконечную ценность" сосредоточено все Евангелие. Но мы должны понять, до чего все это парадоксально, мало того - что именно в этом вполне выражается парадоксальность религии. Все религиозное, а не только религии, окажется парадоксальным, если к нему приложить мерку опыта внешних чувств и точного знания; здесь вводится начало, которому приписывается наибольшее значение, но чувствам оно не поддается и явно противоречит фактам. Но все другие религии каким-нибудь образом сплетены с земным: тем, что в них имеется убедительный с земной точки зрения элемент, или лучше тем, что они находятся в вещественной связи с духовным состоянием известной эпохи. Но что может быть менее убедительным, чем слова: у вас и волосы на голове все сочтены; вы имеете ценность выше мира сего, вы можете отдаться в руки существа, никем незримого? Это - или бессмысленная речь, или - предел, до которого религия может быть доведена; она тут уже не побочное явление внешней жизни, не ее коэффициент, не преображение или освящение отдельных частей ее; она тут выступает с властным притязанием быть откровением, и притом единственным откровением основ и смысла жизни; она покоряет себе весь разнообразный мир явлений и противится ему, если он признает себя единственно действительным. Она дает лишь один опыт, но создает им новое миросозерцание: является Вечное, и временное становится только средством для достижения цели, человек переходит на сторону Вечного. Таково было, несомненно, убеждение Христа; его нельзя сокращать, не разрушая его. Распространяя идею Провидения на человечество и весь мир безо всяких исключений, возводя корни человечества до вечности, возвещая об отеческом покрове Бога как о даре и о задаче, Он мощно соединил все смутные и робкие попытки религии и довел ее до конца. Повторяю еще раз: можно относиться к Нему и Его благовествованию как угодно, но нельзя отвергать, что после Него ценность нашего рода поднялась; человеческая жизнь, мы сами друг для друга стали дороже, а настоящее уважение человека сводится - сознательно или нет - к практическому признанию Бога Отцом.
3. Высшая праведность и заповедь любви, - это составляет третий круг, и все Евангелие может быть охвачено этим кольцом; можно, не унижая его, представить его этическим возвещением. У своего народа Христос нашел богатую и глубокую этику. Было бы неправильно судить о фарисейской морали исключительно по ее внешним, показным, казуистическим и пошлым проявлениям. Тем, что мораль святости так тесно переплелась с культом и застыла в обрядности, она, правда, обратилась в свою прямую противоположность, но не все еще стало безнадежным и мертвым: в глубине системы были еще и живые места. Вопрошающим Христос мог ответить: "У вас есть закон, соблюдайте его; вы сами лучше всего знаете, как вам поступить; суть закона, как вы сами говорите, - любовь к Богу и ближнему". Тем не менее, можно сосредоточить благовествование Христа в свойственном Ему цикле этических мыслей. Мы это выясним на четырех пунктах.
Во-первых, Христос решительным ударом отделил этику от внешнего культа и технически-религиозных упражнений. Он знать не хотел о тенденциозном и корыстном исполнении "добрых деяний" в связи с церковными обрядами. Гневным глумлением Он встречает тех, которые заставляют бедствовать ближнего и даже родителей, но посылают дары в храм. Тут Он не допускает никакой сделки. Любовь и милосердие имеют свою цель в себе самих; их унижают и оскорбляют, заставляя их служить иной цели, кроме блага ближнего.
Во-вторых, Он всегда доискивается корня в вопросах нравственности, т. е. образа мыслей. То, что Он называет "высшей праведностью", только так и может быть понято. Высшая праведность - это та, которая остается таковой, даже если запустить мерило в глубину сердца. И это кажется совершенно простым и понятным. Но Он эту истину облек в резкую форму: "Древним сказано... а Я говорю вам"... Видно, это было что-то новое; видно, Он знал, что это еще не было сказано с такой последовательностью и авторитетностью. Большая часть так называемой нагорной проповеди занята тем возвещением, где Он разбирает отдельные области человеческих отношений и человеческих заблуждений, чтобы всюду раскрыть сопровождающие чувства, по ним судить о самих делах и с ними связать блаженство неба и кару ада.
В-третьих, Он сводит все, что Он освободил из пут корысти и обряда и признает нравственным, - к одному корню, к одному мотиву: к любви. Другого Он не признает, и любовь у Него одна, будь это любовь к ближнему, любовь самарянина или любовь к врагу. Она должна наполнять душу; она остается, когда душа теряет себя. В этом смысле любовь уже новая жизнь. Но это всегда - любовь служащая; только в этом проявлении она есть и живет.
В-четвертых, мы видели, что Христос освободил нравственность ото всех чуждых ей отношений, даже от связи с общепринятой религией. Следовательно, те не ошиблись, которые говорили, что Евангелие имеет предметом обыденную мораль. И все же есть одна решающая точка, на которой Он связывает религию с моралью. Эту точку не легко найти умом; ее надо постигнуть чувством. В отношении "блаженств" ее, может быть, лучше всего назвать "смирением": смирение и любовь у Христа одно и то же. Смирение само по себе не отдельная добродетель, оно - чистая восприимчивость, выражение внутренней нужды, молитва о благодати и прощении и тем самым - обращенность к Богу. Это смирение, которое составляет ту любовь к Богу, на которую мы способны, Христос считает, - вспомните притчу о фарисее и мытаре, - постоянным настроением праведного и источником и основой всего блага. "Прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим", - вот молитва, соединяющая и смирение и любовь. Из этого же источника бьет любовь к ближнему; нищие духом и алчущие и жаждущие - в то же время и миротворцы и милостивые.
В этом смысле мораль и религия соединены Христом; в этом смысле религию можно назвать душою морали, а мораль - телом религии. Исходя отсюда, можно понять, что Христос сближал любовь к ближнему с любовью к Богу почти до полного отождествления: любовь к ближнему на сем свете - единственное применение живой и смиренной любви к Богу.
Выразив свое учение о высшей праведности и о новой заповеди любви в этих четырех основных мыслях, Он начертал круг нравственности так, как никто до Него. И когда Его мнение в наших глазах затемняется, мы должны все снова и снова углубляться в проповедь о блаженствах; она содержит Его этику и Его религию в их коренной связи и безо всякого привкуса внешних и условных элементов.
