В конце последней лекции я указал на изречения о блаженствах и объяснил вкратце, что в нем религия Христа проявляется особенно ярким образом. Я вам напомню еще другое место, которое показывает, что Христос в деятельной любви к ближнему и в милосердии видел настоящее доказательство религии. В одной из Своих последних речей Он говорил о суде в наглядной форме притчи, а именно, притчи о пастыре, отделяющем овец от козлов. Единственное мерило разделения составляет вопрос милосердия. А поставлен он так: накормили ли люди, напоили ли, навестили ли Его, т. е. из вопроса о милосердии сделан религиозный вопрос; парадокс вслед за тем устраняется словами: "Что вы сделали одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне". Яснее нельзя изобразить, что, по мнению Христа, милосердие - самое главное и что душевное настроение, руководящее им, служит порукой также и правильного религиозного поведения. Почему это так? Да потому, что приложением этой добродетели человек делается последователем Бога. "Будьте милосерды, как милосерд Отец ваш на небесах". Уподобляется величию Бога тот, кто исполняет дела милосердия, так как справедливость Бога не следует правилу: "око за око, зуб за зуб", но подчиняется силе Его милосердия.
Позвольте немного остановиться на этом. Это был громадный шаг в истории религии, это было новое ее основание, когда, с одной стороны, в Греции гением поэтов и мыслителей, с другой, в Палестине благодаря пророкам возникла идея справедливости и справедливого Бога и преобразовала религию предания. Боги поднялись на более высокую ступень и были облагорожены: воинственный Иегова стал святым существом, на суд которого можно было положиться, хотя и со страхом и трепетом. Две до того разрозненные великие области, религия и мораль, сближаются, потому что "божество свято и справедливо". То, что развилось тогда, составляет нашу историю; без того решающего поворота и не было бы "человечества", не было бы "всемирной истории" в высоком смысле. Ближайшее последствие его выражается максимой: не делайте людям того, чего не хотите от них испытать. Это правило, каким оно ни кажется простым и ничтожным, все же содержит громадную облагораживающую силу, когда ему подчиняют все человеческие отношения и строго его блюдут.
Но это еще не последнее слово. Последний возможный и необходимый шаг вперед был сделан лишь тогда, - и опять это было новое основание религии, - когда справедливость подчинилась милосердию, когда восторжествовала идея братства и самопожертвования в служении ближнему. И это правило кажется простым: "что вы желаете от людей испытать, то и им делайте"; а, тем не менее, оно, понятое правильно, возвышает нас и содержит новое направление мыслей и новую критику собственной жизни. Мысль: "Кто потеряет душу свою, тот обретет ее" - непосредственно выражает это правило и дает переоценку всех ценностей при уверенности, что истинная жизнь не ограничивается земным существованием.
Надеюсь, что мне этим удалось показать хоть вкратце, что учение Христа всецело содержится и в том кругу Его мыслей, который обусловлен идеей "высшей праведности" и "новой заповеди любви". Действительно, различаемые нами три круга: 1) Царствие Божие, 2) Бог-Отец и бесконечная ценность души и 3) проявляющаяся в любви "высшая" праведность - совпадают; ведь Царствие Божие, в конце концов, не что иное, как то сокровище, которое для души составляет вечный и милосердый Бог, и, исходя отсюда, несколькими штрихами можно начертить все, что христианин на основании изречений Христа познал за веру, надежду и любовь.
Теперь идем дальше. Установив основные черты благовествования Христа, мы во втором отделе попытаемся развить главные стороны Евангелия в частности. Мы выставим шесть пунктов или вопросов, которые, будучи на деле самыми главными, во все времена считались и обсуждались как таковые. И если в течение истории церкви тот или другой вопрос на несколько десятилетий отступал на задний план, то со временем он выдвигался снова и даже с удвоенной силой. Эти пункты следующие:
1. Евангелие и мир, или вопрос аскетизма;
2. Евангелие и бедность, или социальный вопрос;
3. Евангелие и право, или вопрос о мирских учреждениях;
4. Евангелие и труд, или вопрос культуры;
5. Евангелие и Сын Божий, или вопрос христологии;
6. Евангелие и учение, или вопрос исповедания.
На этих шести вопросах, - первые четыре родственны друг другу, а последние два стоят обособленно, - я надеюсь выяснить главнейшие стороны возвещения Христа, хотя бы только в их внешних очертаниях.
1. Евангелие и мир, или вопрос аскетизма.
Существует очень распространенное мнение, преобладающее в католических странах и принятое ныне многими протестантами, будто Евангелие в своей основе и в главнейших деталях относится строго отрицательно к миру и провозглашает аскетизм. Одни говорят об этом "познании" с сочувствием и удивлением, доходя даже до утверждения, что именно в этом отрицающем мир характере заключается, как и в буддизме, вся ценность и все значение первобытного христианства. Другие выдвигают отрицающее мир учение Евангелия для того, чтобы выяснить его несовместимость с современными нравственными принципами и доказать непригодность христианской религии. Своеобразный исход - собственно продукт отчаяния - был найден католическими церквами. Они признают, как уже сказано, отрицательный характер Евангелия и соответственно этому учат, что настоящая христианская жизнь возможна только в форме монашества; это - vita religiosa. Но они допускают и "низшее" христианство без аскетизма, как "достаточное". На этой удивительной уступке мы здесь останавливаться не будем: что полное подражание Христу возможно только в монашестве, это только католическое учение. Это мнение разделял, однако, великий философ и еще более замечательный писатель нашего столетия - Шопенгауэр, прославляющий христианство за то, что оно вызвало к жизни великих аскетов, таких как святой Антоний или святой Франциск; все остальное в христианском благовествовании кажется ему непригодным и непристойным. С гораздо более глубокой вдумчивостью, с более увлекательной силой чувства и мощью выражения Толстой выхватил аскетические и отрицающие мир черты Евангелия и выставил их для подражания. Нельзя не признавать, что взятый им из Евангелия аскетический идеал горяч и силен и соединен со служением ближнему; но и для него самое характерное -- отрицание мира. Тысячи наших "интеллигентов" интересуются его рассказами; но в глубине души они успокоены и обрадованы тем, что христианство означает отрицание мира: теперь они наверное знают, что им до него дела нет. Они ведь с полным правом считают, что этот мир им дан для того, чтобы приложить свои силы в пределах его благ и его учреждений и законов; если христианство требует другого, то его противоестественность доказана. Если оно эту жизнь не ставит целью, если оно все переносит в будущую жизнь, если оно земному благу не придает цены и ведет исключительно к отрицанию мира и к созерцательной жизни, то оно этим отталкивает всех энергичных людей, да в конце концов всякую правдивую натуру; они ведь вполне уверены, что наши способности нам для того и даны, чтобы прикладывать их, и земля нам отведена для того, чтобы обрабатывать и покорять ее.
Но разве Евангелие действительно не отрицает мира? Есть очень известные места, на которые ссылаются и которые другого толкования, по-видимому, не допускают: "Если глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя; если рука твоя соблазняет тебя, отсеки ее", или ответ богатому юноше: "Пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах", или слово о тех, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного, или изречение: "Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего, и матери, и жены, и детей, и братьев и сестер, и притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником". По этим и другим словам кажется неопровержимым, что евангельское учение абсолютно аскетическое и отрицательное в отношении мира. Но этому положению я противопоставил три соображения, ведущие по другому направлению. Первое выведено из поведения Христа, из Его образа жизни и указаний; второе основано на впечатлении, произведенном Им на учеников и отразившемся на их собственной жизни; третье, наконец, коренится в том, что мы развили в "основных чертах" Евангелия.
1. В наших Евангелиях мы находим замечательное изречение Христа; оно гласит: "Пришел Иоанн, ни ест, ни пьет; и говорят: в нем бес. Пришел Сын Человеческий, ест и пьет; и говорят: вот человек, который любит есть и пить вино". Из этого явно следует, что Его поведение и образ жизни произвели совершенно иное впечатление, нежели жизнь великого проповедника покаяния на Иордане. Он, вероятно, с полным простодушием относился к тем областям, в которых обычай предписывал воздержание. Мы Его встречаем и в домах богатых, и у бедняков, за трапезой, среди женщин и детей, даже на свадьбе. Он допускает омовение ног и помазание головы. Далее, Он охотно заходит к Марии и Марфе и не требует, чтобы они покинули дом. И тем, у которых Он с радостью видит сильную веру, он оставляет и призвание и положение. Мы не слышим, чтоб Он им говорил: "Оставьте все и следуйте за Мной". Очевидно, Он считает возможным и даже приличным, чтобы они с верой своей жили на том месте, куда Бог их поставил. Круг Его учеников не ограничивается теми, которых Он призвал к действительному следованию за Ним. Он всюду находит Божьих детей, и для Него высшая радость разыскивать их в их скромном уединении и иметь возможность сказать им слово силы и любви. Но и учеников Своих Он не организовал как монашеский орден; Он им не дал указаний насчет того, что им делать и чего не делать в обыденной жизни. Кто читает Евангелие с простодушием, без буквоедства, должен признать, что этот живой и свободный дух не угнетен ярмом аскетизма и что поэтому нельзя опираться на соответствующие этому направлению слова, нельзя обобщать их, а надо судить о них в более широком смысле и с более возвышенной точки зрения.
2. Нельзя сомневаться, что ученики Христа не смотрели на своего Наставника как на отрицающего мир аскета. Мы после увидим, какие жертвы они принесли Евангелию и в каком смысле они отреклись от мира сего; но достоверно то, что аскетические подвиги не стояли у них на первом плане. Они придерживались правила, что вознаграждение должно соответствовать труду; они не прогоняли своих жен. Об ап. Петре даже рассказывается случайно, что его жена сопровождала его в миссионерских путешествиях. Если не считать повествования о попытке иерусалимской общины устроить что-то в роде коммунизма, - и мы можем не обращать на него внимания, так как оно сомнительно, и, кроме того, эта попытка вовсе не имела аскетического характера, - то мы в эпоху апостолов не находим ничего, что указывало бы на существование аскетов по принципу, а видим, напротив, везде преобладающим убеждение, что следует быть христианином, сохраняя свое призвание и положение и оставаясь среди данной обстановки. Какая разница, в сравнении с этим, в развитии буддизма с самого его начала!
3. И это решающее: напомню вам то, что мы выяснили насчет руководящих идей Христа. В тот круг, который очерчен упованием на Бога, смирением, прощением грехов и любовью к ближним, не может быть втиснуто другое правило, а тем более закон; и, вместе с тем, он показывает, в каком смысле Царствие Небесное противопоставляется "земному". Кто к словам "не заботьтесь и будьте милосерды, как милосерд Отец ваш на небесах" присовокупляет аскетические тенденции с притязанием на одинаковую ценность, тот не понимает их смысла и величия, тот либо потерял, либо еще не выработал в себе чувства, что возможно такое единение с Богом, при котором все вопросы об отрицании мира и аскетизме теряют всякий смысл.
Вот причины, по которым мы должны отклонить то воззрение на Евангелие, которое считает его призывом к отречению.
Но Христос, действительно, говорит о трех врагах; только относительно их Он не дает завета бежать от них, - Он велит уничтожать их. Эти три врага: маммона, забота и себялюбие. Заметьте, о бегстве или отрицании тут речи нет, тут говорится о борьбе, кончающейся только уничтожением; эти власти тьмы должны быть покорены. Под маммоной Он разумеет земные сокровища и имущества в самом широком смысле слова, земное благо, которое хочет властвовать над нами и сделать нас властелинами над другими; ведь деньги - это потенциальная власть. Поэтому Христос говорить об этом враге как о личности, как будто это вооруженный витязь, или царь, или даже сам сатана. К нему относится изречение: "Никто не может служить двум господам". Где только человеку что-либо из области этой маммоны делается столь дорогим, что он всем сердцем отдается ему, он дрожит перед потерей его, что он не готов добровольно отказаться от него, - там он уже опутан. Поэтому христианин, чувствующий такую опасность для себя, не должен идти на сделки, но бороться, и не только бороться, но отделаться от маммоны. Если б Христос ныне проповедовал среди нас, Он, наверно, не говорил бы всем вообще, но требовал бы от всех: "Раздайте все!" - но тысячам между нами Он сказал бы это, и то, что едва ли есть один, кто относил бы к себе те изречения Евангелия, достойно размышления.
Второе - это забота. С первого взгляда нам кажется странным, что Христос считает ее таким ужасным врагом. Он причисляет ее к "язычеству". Хотя Он же научил нас в "Отче Наш" молиться: "Хлеб наш насущный дай нам на сей день"; но такую уповающую просьбу он не называет заботой. Он разумеет ту заботу, которая из нас делает трусливых рабов дня и его даров, ту, которая нас по частям покоряет земному. Он ее считает покушением на Бога, Который питает птиц небесных; она разрушает основное отношение к Отцу Небесному, чистосердечное упование, и уничтожает самую задушевную сторону нашего естества. И относительно этого пункта, как и относительно маммоны, мы должны сознаться, что наше чувство недостаточно глубоко и серьезно, чтобы оправдать проповедь Христа в полном ее объеме. Но, спрашивается, кто прав - Он ли со Своим неумолимым "не заботьтесь", или мы со своими уступками? И в глубине души мы все же чувствуем, что человек только тогда становится свободным, сильным и непобедимым, когда он сбрасывает все свои заботы и поручает их Богу. Чего бы мы не исполнили, какой силой не овладели бы, если бы мы не заботились!
И, в-третьих, наконец, - себялюбие. Самоотвержение, а не аскетизм - вот чего требует Христос; самоотвержение до самопожертвования: "Если глаз твой соблазняет тебя, вырви его; если рука твоя соблазняет тебя, отсеки ее". Где только тобою овладевает чувственное побуждение, так что ты опошлен им, и прихоть твоя восстает над тобой новым властелином, - там уничтожь его, не потому что искалеченные угодны Богу, но потому что тебе иначе не спасти лучшей части твоего естества. Это жестокое слово. Оно исполняется не всеобщим отречением, которому подчиняются монахи, - причем в остальном все может остаться по-старому, - но только борьбой и смелым отказом в решающую минуту.
Против всех этих врагов - маммоны, заботы и себялюбия - следует применять самоотвержение; этим определяется отношение к аскетизму. Этот последний отвергает ценность всех земных благ в себе. Если бы можно было развить из Евангелия теорию, то она нас не привела бы к этому учению; потому что "земля - Господа и все, что на ней". Но, по Евангелию, надо спросить: могут ли мне быть благом имущество и почет, друзья и родные, или же мне следует отказаться от них? Если некоторые относящиеся сюда изречения Христа переданы нам в обобщающей форме, в которой они, вероятно, и были произнесены, то следует их ограничить по общему содержанию речей. Евангелие требует строгого испытания самого себя, серьезной бдительности и преодоления противника. Но, конечно, не может быть сомнения, что Христос желал самоотвержения в гораздо большем размере, чем мы это признаем.
Подведем итоги. Евангелие не проповедует аскетизма в принципиальном смысле этого слова; оно содержит благовествование об уповании, о смирении, о прощении и о милосердии: это - высота недостижимая, круг непроницаемый для других идей. Затем, земные блага не от сатаны, а от Бога: "Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом; Он одевает лилии полевые, Он питает птиц небесных". Аскетизму вообще нет места в Евангелии; но оно требует борьбы, борьбы против маммоны, заботы и себялюбия, оно требует и вызывает ту любовь, которая служит и жертвует собой. Та борьба и та любовь, - вот аскетизм в евангельском смысле, и, кто в Евангелии находит другой, тот ложно понимает его, тот не понимает его величия и его строгости; ведь есть более серьезное требование, чем "жечь свое тело и раздавать имущество бедным", это - самоотвержение и любовь.
2. Евангелие и бедность, или социальный вопрос.
Это второй, поставленный Евангелию, вопрос, которым мы теперь займемся и который находится в тесном родстве с первым. И здесь мы в современности наталкиваемся на разные воззрения, а именно на два противоположные друг другу. Одни нам говорят, что Евангелие в главной своей сути было великим благовествованием неимущих, все остальное в нем имеет лишь второстепенное значение; это - историческая оболочка, древние предания или переделки первых поколений. Христос был великим социальным реформатором, стремившимся освободить изнывающие в глубокой нищете низшие классы; Он представил и выработал социальную программу, содержавшую равенство всех людей, исход из экономического бедствия и освобождение от гнета и зла. Только таким, - прибавляют они, - можно понять Его, и таким Он и был, или, быть может, Он был таким потому, что мы Его понимаем только таким. Сколько лет уже пишутся брошюры и книги об Евангелии в этом смысле, доброжелательные изложения, имеющие целью своего рода защиту и рекомендацию Христа. Но среди тех, которые считают Евангелие преимущественно социальным возвещением, есть и такие, которые приходят к обратному выводу. Стараясь доказать, что в благовествовании Христа все сводится к экономическому перевороту, они Евангелие называют совсем утопической, непригодной программой: Христос взирал на мир кротким, но тупым взглядом; Сам вышедши из низших, угнетенных классов, Он разделял недоверчивость малых к великим и богатым, презирал всякие прибыльные дела и предприятия, не умел понимать необходимости собственности и приурочивал поэтому свою программу к распространению всеобщей нищеты в мире, - а миром для Него была Палестина, - и к воздвижению Своего "Царствия Небесного" в противоположность земному бедствию; программа и неисполнимая и противная всем сильным характерам. Так приблизительно судит другая часть, тех которые отождествляют Евангелие с социальным воззванием.
Но этой группе, согласной в понимании, но несогласной в оценке, противополагаются другие, которые вынесли совершенно иное впечатление из Евангелия. Они объявляют, что всякое непосредственное участие Христа в экономических и социальных порядках времени, и даже более того, всякое принципиальное участие в экономических вопросах вообще только вносится в Евангелие читателем: оно решительно не имеет ничего общего с экономическими вопросами. Христос - говорят они - брал образы и примеры из тех областей, Он лично выказывал сердечное участие к несчастным, бедным и больным; но Его чисто религиозная проповедь и деятельность как Спасителя отнюдь не имели целью улучшение внешнего положения тех людей; Его цели и намерения унижаются и развенчиваются, когда их относят к социальным вопросам. Да, между нами немало таких, которые считают Его "консерватором", наподобие их самих: Он будто бы почитал все существовавшие тогда социальные различия и порядки как "богоданные".
Вы видите, тут раздались самые различные голоса; самые различные точки зрения защищаются с усердием и ожесточением. Если мы теперь пожелаем найти положение, соответствующее фактам, то нам придется сделать краткую историческую предпосылку.
Социальный строй, господствовавший в Палестине во времена Христа и еще до Него, нам недостаточно известен. Но некоторые главные черты мы можем определить и можем удостоверить, главным образом, два пункта.
1. Правящие классы, к которым принадлежали, главным образом, фарисеи, а также и жрецы, - эти последние были отчасти в союзе со светскими властями, - чувствовали мало состраданья к несчастному народу. Может быть, было не многим хуже, чем во все времена у всех народов, но худо все же было. И тут присоединялось еще то, что интерес к культу и "праведности" подавлял сострадание и милосердие к угнетенным. Деспотизм и притеснения со стороны имущих давно составляли постоянную и неисчерпаемую тему псалмопевцев и вообще всех отзывчивых сердец. И Христос не мог бы говорить о богатых так, как Он говорил, если б они тогда не пренебрегали своими обязанностями самым возмутительным образом.
2. В среде угнетенного и обнищавшего народа, в этой массе горя и злобы, среди тех многочисленных людей, для которых слово "нужда" часто равносильно слову "жизнь", - среди этого народа существовали тогда группы, - мы это достоверно знаем, - уповавшие с благоговением и несокрушимой надеждой на обетования и утешения своего Бога, с покорностью и терпением ожидая день спасения. Часто они были слишком бедны, чтобы доставить себе хоть самые скудные ритуальные блага и выгоды; они были до того угнетены и забиты несправедливостью и жестокостью, что не смели поднимать взоров к храму; но они возносились сердцем к Богу Израиля и посылали к Нему горячие молитвы: "Страж, прошла ли ночь"? Таким образом, они были приготовлены и способны к воспринятию Бога, и во многих псалмах и в родственной им позднейшей иудейской литературе слово "нищие" обычно означает восприимчивых, алчущих утешения сынов Израиля. Христос нашел это обозначение и усвоил его. Поэтому мы, встречая в Евангелиях слово "нищие", не должны думать непременно о неимущих в экономическом смысле. Экономическая нищета и религиозные смирение и восприимчивость в противоположность возвышенной "добродетели" и рутинной "праведности" фарисеев в то время, действительно, совпадали в широких размерах. Но если это было преобладающим состоянием, тогда ясно, что мы наши нынешние категории "бедный и богатый" не можем безусловно перенести на то время. Однако, нельзя забывать, что под словом "нищие" обыкновенно подразумевалась также и экономическая нищета. Поэтому нам в следующей лекции придется рассмотреть, в каком направлении мы можем делать различия, т. е. возможно ли выяснить истинный смысл слов Христа, несмотря на своеобразные затруднения, лежащие в понятии "нищета". Мы уже вперед можем надеяться, что насчет этого не останемся в потемках; Евангелие в своих основных чертах бросает яркий свет и на область этих вопросов.
