В конце последней лекции я указал на проблему, которую представляют "нищие" в Евангелии. Те нищие, которых Христос по большей части имеет в виду, суть восприимчивые люди, и поэтому то, что о них говорится, нельзя применить без оговорок к нищим вообще. Надо поэтому из занимающей нас тут системы выделить все те изречения Христа, которые явно относятся к "духовной нищете". Сюда надо причислить, например, первое возвещение о блаженстве, принимая его в изложении либо Луки, либо Матфея, так как последующие возвещения удостоверяют, что Христос разумел именно духовно восприимчивых нищих. Но у нас не хватит времени разобрать каждое изречение в отдельности; надо удовольствоваться установлением главнейших пунктов при помощи некоторых основных соображений.
1. Христос смотрел на обладание земным имуществом как на серьезную опасность для души, так так оно ведет к жестокосердию, впутывает в земные заботы и склоняет к чревоугодию. Богатому трудно войти в Царствие Небесное.
2. Утверждение, будто Христос, так сказать, желал всеобщего обнищания и обеднения, чтобы именно на таком жалком состоянии основать Свое Царствие Небесное, - утверждение, которое встречается в различных формах, - неправильно. Противоположное верно. Он называл нужду нуждою и зло злом. Он был далек от того, чтобы их поощрять. Он, напротив, всегда оказывал живейшее и сильнейшее стремление побороть и прекратить их. Вся Его деятельность и в этом отношении была деятельностью Спасителя, т. е. борьбою со злом и нуждою. Скорее почти можно признать, что Он удручающему гнету горя и нужды придавал слишком большое значение, что Он слишком много занимался ими и что Он тем силам, которым надлежало противодействовать этому состоянию - состраданию и милосердию, - дал слишком высокое место в общей оценке нравственного поведения. Конечно, и это было бы неправильно; Он признает силу хуже горя и нужды, - это грех, и Он признает силу, которая освобождает душу лучше милосердия, - это прощение. В этом и речь Его и деяния не оставляют сомнения. Значит, непреложно, что Христос нигде и никогда не хотел сохранить нужду и нищету, а всюду с ними боролся и приказывал бороться. Те христиане, которые в течение истории Церкви выступали с поощрением нищенства и обеднения или сентиментальным образом щеголяли бедностью и нуждой, не имеют права ссылаться на Него. Все же Он тем, которые всю жизнь хотят посвятить благовествованию и служению слову, - не от всех Он этого требовал, Он в этом усматривал особенный призыв Бога и особый дар, - им Он велел отказаться от всякого владения, всякого земного имущества. Но этим Он им не приказал нищенствовать. Они, напротив, должны были быть уверены, что хлеб и пища для них найдутся. Как Он это понимал, это мы узнаем из слова Его, которое случайно не сохранилось в Евангелиях, но которое нам передает апостол Павел. Он пишет (I Кор 9): "Так и Господь повелел проповедующим Евангелие жить от благовествования". Отказа от имущества Он требовал от служителей слова, т. е. от миссионеров, для того, чтобы они всецело отдавались своему призванию. Но Он не хотел, чтобы они просили милостыню. Это - францисканское недоразумение, которое может быть очень понятно, но все же уклоняется от намерения Христа.
Позвольте мне здесь краткий экскурс. Те, которые в христианских церквах сделались профессиональными евангелистами или служителями слова, обыкновенно не считали нужным следовать указанию Господа насчет отказа от земного имущества. Насколько дело касается священников, а не миссионеров, можно с некоторым правом возразить, что это повеление к ним не относится: оно ведь предполагает дело распространения христианства. Затем можно сказать, что из указаний Господа, кроме заповеди любви, нельзя делать ненарушимых законов, так как этим только ограничили бы христианскую свободу и преградили бы христианской религии великое право свободного развития по ходу истории. Но спросить, конечно, можно: не чрезвычайно ли много выиграло бы христианство, если б призванные служители его, миссионеры и священники, повиновались этому правилу Христа? По крайней мере, им следовало бы строго следовать этому принципу и заботиться о владении и о земном имуществе лишь настолько, чтобы не быть в тягость другим, и отказаться от всего, что лежит за этим пределом. Я и не сомневаюсь, что придет время, когда живущие в обилии священники будут так же невозможны, как теперь невозможны правящие; мы в этом отношении становимся чувствительнее, и это хорошо. Будет считаться непристойным, в высшем смысле этого слова, чтобы тот, кто проповедует нищим покорность и терпение, сам был зажиточным и усердствовал бы о расширении своего имущества. Здоровый может утешать больного, но каким образом имущий убедит неимущего в неценности земных благ? Предписание Господа о том, что служители слова обязаны отказаться от земного имущества, в истории Его общины еще получит достойный почет.
3. Христос не провозглашая социальной программы относительно преодоления и уничтожения нищеты и нужды, - если под программой разуметь точные распоряжения и предписания. Он не впутывался в экономические и житейские осложнения. И если б Он это сделал, если б Он издал хоть самые благотворные для Палестины законы, - что было бы этим достигнуто? Сегодня они были бы полезными, а завтра устаревшими, и только обременяли и затемняли бы Евангелие. Надо также соблюдать известную меру при применении таких наставлений, как, например: "Подай всякому, просящему тебя" и т. п. Их надо понимать соответственно времени и положению. Они относятся к минутной надобности просящего, которая удовлетворяется куском хлеба, кружкой воды, одеждой для прикрытия наготы. Нам не следует забывать, что мы с Евангелием находимся на Востоке, в экономически очень неразвитой обстановке. Христос не был социальным реформатором. Он сказал даже однажды: "Нищих всегда имеете с собой", и этим как будто дал понять, что положение не очень изменится. Делителем наследства Он не хотел быть, и решение тысячи вопросов экономической и социальной жизни Он отклонил бы точно так же, как и требование двинуть вперед дело о наследстве. И все же нет-нет, да пытаются вывести из Евангелия настоящую социальную программу. Даже протестантские теологи приступали к этому и приступают еще и ныне. Это предприятие, будучи само по себе безнадежно и опасно, становится совершенной путаницей и несуразностью, когда многочисленные "пробелы" Евангелия "дополняются" ветхозаветными законами и программами.
4. Никогда ни одна религия, не исключая и буддизма, не выступала с таким энергичным социальным требованием, и ни одна не отождествляла себя с ним так, как Евангелие. Каким это образом? Тем, что завет "люби ближнего, как самого себя" поставлен здесь с полной строгостью; тем, что Христос этими словами осветил все действительно существующие отношения жизни, весь мир голода, нужды и нищеты; наконец, тем, что Он это правило возвел в религиозное, и даже единственное религиозное. Я вам напомню еще раз притчу о Страшном суде, где весь вопрос о ценности и о будущности людей поставлен в зависимость от применения завета любви к ближнему; напомню вам и другую притчу, - о богатом и о бедном Лазаре. И приведу еще один рассказ, который мало известен, так как он в этой форме не находится в наших четырех Евангелиях, но есть в "Евангелии евреев"; там рассказ о богатом юноше передан так: "Богатый спросил Господа: Учитель, какое мне сделать добро, чтобы приобресть жизнь? Он ему ответил: Человече, исполняй закон и пророков. Тот возразил ему: Все это я сделал. Он сказал ему: Пойди, продай все, что имеешь, раздай нищим и следуй за Мной. Тогда богатый почесал голову, и речь ему не понравилась. И сказал ему Господь: Как же ты можешь говорить: "Я исполнил закон и пророков", когда в законе ведь написано: люби ближнего, как самого себя? Взгляни, много твоих братьев, сынов Авраама, лежат в лохмотьях и умирают с голода, а твой дом полон добра, но из него ничего не выходит к ним". - Вы видите, как Христос чувствовал материальную нужду нищих и как Он обосновал помощь в этой нужде заповедью "люби ближнего, как самого себя". Не должны говорить о любви к ближнему те, которые допускают, чтобы рядом с ними люди страдали и умирали от нужды. Евангелие не только проповедует солидарность и подание помощи; эта проповедь составляет главное его содержание. В этом смысле оно глубоко социально, но оно, вместе с тем, и глубоко индивидуально, так как оно установило бесконечную и самостоятельную ценность каждой отдельной человеческой души. Его тенденция к соединению и братству составляет не только случайное явление в его истории, но скорее существенный элемент его своеобразия. Евангелие стремится учредить товарищество между людьми, такое же всеобъемлющее, как сама человеческая жизнь, и такое же беспредельное, как человеческое горе. Оно хочет, как очень верно заметили, переделать социализм, основанный на предположении противоположных друг другу интересов, в социализм, покоящийся на сознании духовного единства. В этом смысле его социальное благовествование ничем не может быть превзойдено. Суждения о том, что такое "достойное человека существование", с течением времени, слава Богу, сильно изменились и улучшились. Но и Христос знал это мерило. Ведь однажды Он и о Своем положении почти с горечью сказал: "Лисицы имеют норы, и птицы небесные гнезда; а Сын Человеческий не имеет, где преклонить голову". Жилище, достаточный хлеб насущный, опрятность, - все эти потребности затрагиваются Им, и удовлетворение их считается необходимым условием земного существования. Если кто-нибудь не в состоянии добыть их, то другие должны помочь ему. Поэтому не может быть сомнения в том, что Христос ныне стоял бы на стороне тех, которые деятельно стараются облегчить трудное и бедственное положение низших классов и доставить им лучшие условия жизни. Обманчивый афоризм о свободном просторе для борющихся сил "жить самому и давать жить другим", - а вернее: "жить самому и давать умереть другим", - прямо противоречит Евангелию. И не как слугам должны мы помогать им, но как братьям. Да, наконец, богатства принадлежат не нам одним. Евангелие не дает строгих предписаний о том, как их употреблять; но насчет того, что мы должны смотреть на себя не как на собственников, а как на управителей, служащих ближним оно не оставляет сомнений. Да почти кажется, что Христос считал возможной среди людей такую общину, в которой богатства как частной собственности в строгом смысле не существовало бы. Но этим мы затрагиваем вопрос, который не легко решить и который, может быть, и не должен быть поставлен, так как в нем играют роль эсхатология Христа и присущий Ему горизонт. Нам и не нужно подымать его; решающее - это чувство, которое Христос возбудил в Своих учениках относительно нищеты и горя.
Евангелие - это социальное возвещение, полное святой строгости и потрясающей силы; это возвещение о солидарности и братстве в пользу бедных. Но это возвещение связано с признанием бесконечной ценности человеческой души и вплетено в проповедь о Царствии Небесном. Можно даже сказать, что оно составляет значительную часть содержания этой проповеди; но законов, распоряжений или указаний, как насильственно изменить данные обстоятельства, - всего этого в Евангелии нет.
3. Евангелие и право, или вопрос о мирских учреждениях.
Проблема об отношении Евангелия к праву обнимает два главных вопроса: 1) отношение Евангелия к правительству, 2) отношение Евангелия к правовым учреждениям вообще, поскольку эти последние шире понятия "правительство". Ответ на первый вопрос нетрудно найти; второй вопрос более запутан и труден, потому и суждения о нем далеко расходятся.
1. Отношение Христа к правительству. Нужно ли напоминать, что Он не был политическим революционером и что Он не выставлял политической программы? Он наверное знает, что Отец послал бы Ему двенадцать легионов ангелов, если бы Он просил об этом; но Он об этом не просил. Когда Его хотели сделать царем, Он ушел. Под конец только, когда Он счел нужным объявиться перед целым народом Мессией, - и решение это и исполнение нам не ясны, - Он вошел царем в Иерусалим; но из пророчеств Он избрал тот образ явления, который менее всего был похож на политическую манифестацию, а как Он понимал свое мессианское право, это показывает изгнание торгующих из храма. Эта очистка храма не была обращена против политического начальства, но против тех, которые присвоили себе начальнические права над душами. Во всяком народе рядом с законным начальством устанавливается самозванное или даже два самозванных. Это - политическая церковь и политические партии. Политическая церковь хочет властвовать в самом широком смысле и под самыми различными личинами; ей нужны и души и тела, и совести и имущества. Того же самого хотят и политические партии, и при помощи своих главарей, которые делаются вождями народа, они рождают терроризм, который часто хуже ужасов царских деспотов. Так было и в Палестине во времена Христа. Священнослужители и фарисеи держали народ в оковах и умерщвляли его душу. Этому самовольному начальству Христос оказывал истинно освобождающее и освежающее неуважение. Он никогда не уставал - в этой борьбе Он даже доходил до священного гнева - воевать с этим "начальством", раскрывать его волчью природу, его лицемерие и объявлять ему грядущий суд. Там же, где оно действовало в пределах права, Он его допускал: "Идите и покажите себя жрецам". Поскольку они действительно учили закону Божию, Он их признавал: "Что они вам говорят, то делайте". Но этим же самым людям Он сделал строгий выговор (Матф, 23): "Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты". К этому духовному "начальству" Он внушил Своим ученикам святое неуважение, и о "царе" Ироде Он говорил с горькой иронией: "Идите и скажите этой лисице". Но относительно настоящего начальства, у которого в руках меч, Его поведение, поскольку мы в состоянии судить по скудным свидетельствам, совершенно иное. Он признавал его фактическое право и никогда от него не уклонялся. И запрет клятвы не должен быть понимаем так, будто туда включается и клятва перед законной властью. Велльгаузен рассуждает с полным правом, что требуется лишь крупица соли для верного понимания этого запрета. С другой стороны, надо остерегаться слишком высокой оценки поведения Христа перед начальством в положительном смысле. Обыкновенно ссылаются на Его известное слово: "Воздайте кесарево кесарю и Божье Богу". Но это слово часто неверно понимается. Там его неправильно толкуют, где в нем хотят видеть тот смысл, будто Христос признал Бога и кесаря двумя где-то рядом стоящими или даже внутренне связанными силами. Об этом Он и не думал; Он, напротив, пояснил разделение и раздвоение этих двух властей. Бог и царь -- властелины совершенно различных областей. Спорный вопрос, который тут поднялся, был Им решен именно указанием на это различие, которое так велико, что столкновения и быть не может. Динарий -- вещь земная и носит изображение кесаря; так отдайте его кесарю; но душа - так это приходится дополнить - и все ее силы с этим ничего общего не имеют; они - Божьи. Христос хотел предупредить смешение этих областей: это - главное. Это и следует твердо помнить, а затем можно считать знаменательным и то, что Христос требовал подчинения царскому праву на подать. Конечно, это важно: Он сам уважал начальство и хотел, чтобы его уважали другие; но относительно его оценки слово Его, по меньшей мере, нейтрально.
У нас, однако, есть еще и другое изречение Христа относительно начальства, - изречение, приводимое много реже, но передающее мысль Господа гораздо глубже, нежели только что обсужденное. Рассмотрим его вкратце; оно для нас важно и тем, что облегчает нам переход к обсуждению отношений Христа к правовым учреждениям вообще. У Марка 10:42, мы читаем: "Иисус же, подозвав учеников, сказал им: вы знаете, что почитающиеся князьями народов господствуют над ними и вельможи их властвуют ими; но между вами да не будет так; а кто хочет быть большим между вами, да будет вам слугою; и кто хочет быть первым между вами, да будет всем рабом". Заметьте тут прежде всего "переоценку ценностей". Христос безо всякой оговорки опрокидывает обыкновенную схему: быть большим и стоять первым, это с Его точки зрения означает - служить; ученикам Он не велит стремиться к власти, а к служению каждому. Заметьте затем, как Он судит о власть имущих, т. е. о начальстве, каким оно тогда было. Его деятельность основана на насилии, и по этому одному она для Христа стоит вне нравственной оценки. Она даже принципиально противоположна ей: "Так делается у вельмож". Христос предписывает ученикам поступать иначе. Право и правовые порядки, покоящиеся на насилии, на фактической власти и ее применении, не имеют никакой нравственной цены. Несмотря на это, Христос не велел сопротивляться такому начальству; но надо ценить его по достоинству, т. е. по его недостоинству, и надо вести собственную жизнь по иным правилам, а именно по противоположным: не творить насилия, а служить. Этим мы уже перешли в область правовых учреждений вообще, потому что всякому праву присуще употребление силы, если оно подвергается сомнению.
2. И здесь мы опять встречаемся с двумя различными воззрениями. Первое - оно в новейшее время защищалось, главным образом, лейпцигским теологом Зомом в его книге "Церковное право" и сходится со взглядом Толстого - учит, что духовный мир по существу своему противопоставлен праву; что развитие правовых порядков церкви произошло вразрез с природой Евангелия и основанной на нем общиной. Зом даже дошел до того, что в своем обозрении древнейшего развития церкви предполагает новое грехопадение христианства в тот момент, когда оно в своей среде дало место правовым учреждениям. Все же он не трогал права в его особой области. Толстой, напротив, от имени Евангелия отрицает всякое право. Он учит, что высший закон Евангелия гласит, будто вообще никому никогда не следует настаивать на своем праве и никто, будь это даже правительство, не должен оказывать сопротивления злу. И начальство и право надо просто упразднить. В противоположность этому мы видим других, утверждающих с большей или меньшей определенностью, что Евангелие охраняет право и все правовые учреждения, даже освящает их и возводит их в божественную сферу. Вот, в кратких словах, оба главные, противопоставленные друг другу, воззрения.
Что касается последнего, то оно не требует многих слов. Это насмешка над Евангелием - утверждать, будто оно охраняет и освящает все, что в данный момент представляется правом и правовыми отношениями. Допускать и терпеть - это не то же, что поддерживать и охранять. Следует даже спросить серьезно, может ли тут быть речь о терпимости, и не вернее ли здесь рассудил Толстой? Трудность вопроса заставляет нас зайти несколько далее.
В продолжение веков угнетенные и нищие Израиля взывали о справедливости. В словах пророков, в молитвах псалмопевцов мы и поныне еще слышим этот за душу хватающий вопль, на который все не обращали внимания. Не было правового учреждения, которое не находилось бы под властью деспотов-вельмож и не искажалось бы, не эксплуатировалось бы по их благоусмотрению. Поэтому мы, говоря здесь о правовых порядках и о применении законов и рассматривая отношение Христа к ним, не должны представлять себе их наподобие наших правовых учреждений, выросших отчасти на почве христианства. Христос стоял среди народа, большая половина которого уже целыми поколениями тщетно добивалась своего права и знала право только как силу. Такой народ неминуемо должен был отчаиваться в праве вообще; отчаиваться как в возможности достижения права в этом мире, так и, наоборот, в нравственной допустимости права. Это настроение можно отчасти проследить и в Евангелии. Но вот второе начало, служащее постоянным коррективом того настроения: Христос и все истинно благочестивые были непоколебимо убеждены, что Бог, в конце концов, восстановит право. Не восстановит Он его здесь, то восстановит там, и это главное. В этой связи для Христа идея права в смысле справедливого возмездия не представляется предосудительной, но высокой, даже главенствующей. Она - функция величия Бога; насколько она ограничивается Его милосердием, об этом тут можно не говорить. Итак, не может быть речи о том, будто Христос осудил право как таковое и применение права. Каждый, напротив, должен получить свое и даже больше того: ученики Его примут участие в правосудии Божьем и сами будут судить. Он отвергал только то право, которое исполнялось насилием и, следовательно, становилось неправотой, то право, которое тяготело над народом как тиранический и кровавый рок. В действительности же Он верил и был убежден, что истинное право восторжествует; в этом Он так был уверен, что даже не дозволял праву прибегать к насилию ради собственного осуществления.
Это приводит нас к последнему пункту. Мы имеем ряд изречений Христа, в которых Он предписывает Своим ученикам отказываться от всяких требований права и отречься этим от права вообще. Вам всем известны эти изречения. Я вам только напомню: "Не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду". Здесь как будто провозглашено требование, осуждающее право и разрушающее правовую жизнь. Всегда ссылались на эти слова, чтобы доказать или несовместимость Евангелия с действительною жизнью, или отпадение христианства от своего Учителя. На это можно возразить следующее: 1) Христос был, как мы видели, проникнут убеждением, что Бог восстановит право; что, следовательно, в конце концов, насильник не победит, а угнетаемый получит свое; 2) земные права сами по себе - вещь незначительная; потерять их - немного значит; 3) обстоятельства до того печальны, несправедливость так преобладает на земле, что угнетенному и не добиться своего права, даже если бы он пытался; 4) и главное: как Бог чинит правосудие с милосердием и солнце Его светит и праведным и неправедным, так и ученики Христовы должны оказывать любовь противникам своим и обезоруживать их кротостью. Такие мысли лежат в основе тех великих изречений, и в них дано их мерило. И разве требование, выраженное в них, действительно такое сверхчеловеческое, неисполнимое? Разве не так же и мы, в кругу семьи или друзей, приучаем своих не платить злом за зло, бранью за брань? Какая семья, какой союз устоял бы, если б всякий в нем только искал своего права, если б он не приучался отказаться от него, даже в случае захвата? Христос смотрел на Своих учеников как на союз друзей, а за ним Он видел братский союз, все развивающийся и расширяющийся. Но разве и перед врагом всегда следует отказываться от достижения своего права, разве и против него следует употреблять одно оружие кротости? Разве, следуя Толстому, и начальство не должно взыскивать (и поэтому окончательно исчезнуть), разве и народы не должны отстаивать свое достояние, когда на него дерзновенно нападают, и т. д.? Я осмеливаюсь утверждать, что Христос при тех словах и не думал о подобных случаях и что толкование в этом направлении составляет грубое и опасное недоразумение: Христос всегда имеет в виду лишь отдельную личность и постоянное направление сердца к любви. А что это последнее не может сохраниться при предъявлении своих прав, при добросовестном правосудии и при серьезном исполнении приговора, то это предрассудок, для оправдания которого напрасно ссылаются на букву изречений. Но вот что надо прибавить, чтобы не умалять величия евангельского требования: ученик Христа должен быть способен к отречению от своего права и должен содействовать тому, чтобы народы становились братьями, среди которых право достигалось бы уже не силой, а свободным повиновением доброго и которые соединялись бы не правовыми учреждениями, а служением любви.
