На иконах Рождества Христова Иосиф изображается сидящим: он отключен от события и мрачно смотрит в угол, в то время как стоящая перед ним аскетическая фигура, - очевидно, пророк Исайя ("Дева родит младенца"), - доказывает, что его не обманули. То, что на иконах показано неприкровенно, столь же незатейливо рисуется и на некоторых из наших картин, где Иосифу не находится лучшей роли, чем держать в руке лампу или указывать подходящим пастухам дорогу. И в самом деле, чем иным можно было бы его занять?
И все же его деяние глубже и значительнее представленного на иконах и картинах. Мы должны в нем усматривать контрфигуру Аврааму, и более великую, чем сей патриарх. Иосиф - это заключительная вершина в ряду ветхозаветных патриархов, пророков и первосвященников, которые олицетворяли, каждый по-своему, Завет между Богом и Его народом. Столетний Авраам не удержал смеха, когда Господь обетовал ему сына, потому что "сказал сам в себе: неужели от столетнего будет сын? и Сарра, девяностолетняя, неужели родит?" (Быт. 17:17). Однако его смех не был смехом неверующего, ибо он как раз поверил Богу, "животворящим мертвых и называющим несуществующее как существующее" (Рим. 4:17). Авраам - это непреходящий символ Завета: невозможное Бог совершает один, но не без содействия человека, и в этом-то как раз и заключен высочайший дар Божий. Горе тому, кто по неверствию отклонит дар (ибо Бог все равно сделает no-Своему), как не поверил Захария: он онемел и оглох. Завет заключен не с тем, чтобы было объявлено всемогущество Бога и ничтожество человека; напротив, по Завету, Бог пребывает также и в ничтожном человеке и может быть вместе с ним - всем. Так, Бог именно "всем" творит Авраама, когда разрешает его телесную способность к деторождению, а готовность Авраама предоставить себя в распоряжение Бога Бог "вменил ему в праведность" (Быт. 15:6), т.е. принял как отвечающее Завету правильное поведение, и при этом поступок Авраама не есть нечто пассиэно-негативное, а как раз самое что ни есть активное деяние. Активность подобного деяния в ее высшей мере видна в образе Девы Марии, жены Иосифа: Она полностью отдает в распоряжение Бога всю свою человеческую сущность, свой дух, свою душу и свою плоть. Но чтобы ожидаемое событие могло совершиться, аналогичная готовность к жертве требуется и от Иосифа Обручника. Правда, на сей раз, в отличие от случая Авраама, Богу не требуется пространство для ограниченной половой производительности, речь идет о предоставлении всей полноты возможностей (имеющих, правда, вторичный характер, ибо Бог уже заранее произвел действие) для развертывания всеобъемлющего деяния Бога. Божественный замысел относительно вочеловечивания Его Сына неделим, и для его успеха необходимо, среди прочего, и согласие Иосифа.
Итак, мы видим, как в Новом Завете начинает плодоносить воздержание мужчины от половых действий ("не от хотения мужа", Ин. 1:13), если, конечно, оно угодно Богу. Для Рождества Христова как раз угоден такой отказ, и он является непременным условием для плодоношения Матери и Невесты Христовой. Но Иосиф не сразу понимает, что от него требует Бог, поэтому его согласию предшествует время страхов и опасений, когда ему начинает казаться, что он отставлен в сторону как устарелое и больше не нужное орудие. (Эту полосу страхов, кстати, и сейчас проходят в Церкви решившиеся на целибат.) Потребовалось внушение свыше, чтобы Иосиф постиг наконец, что совершаемое в Деве таинство просто невыполнимо без его участия. Если человек с самого начала мнит, себя необходимым, это не всегда хорошо.
А когда Иосиф берет на себя свою задачу, - которая, если посмотреть на нее мирскими глазами, выглядит как позор, - ему неожиданно препоручается еще один большой дар: ему разрешено присвоить Младенцу титул Мессии - то, чем он сам, даже являясь потомком Давида, не обладал. Теперь надо хорошенько заметить: имеется в виду не юридическая формальность и не счастливое стечение обстоятельств, а опять-таки существенная составляющая часть единого и неделимого Божественного замысла искупления мира - та тканая материя, которая сплеталась в течение веков и для которой специально призванный человек составил из себя завершающую нить. О грандиозности вклада Иосифа Обручника в завершение искупительного замысла следует судить по тому, что Иисусу предстояло быть духовным сыном царя Давида, и Он действительно осознает Себя таковым в Своем мироощущении (Мф. 22:41-46).
И как хорошо, что евангелисты не стали четко "закруглять" образ Иосифа и не поместили ни слова из его самооценки. Слово, говоримое ему Богом, вполне самодостаточно.
