Вопреки общепринятому мнению, пространство и время не суть чистые формы; пространство можно сравнить с мешком, куда как бы сброшены атомы. Не принадлежат они априорно и области трансцендентального, словно субъективная сеть, набрасываемая нашим разумом на предметы с целью познать их. Пространство и время существуют объективно, они суть мера бытия, одно из его измерений; их назначение - упорядочивать и оценивать предметы, существующие только в этих формах, присущих всему, что есть. Они свидетельствуют о состоянии здоровья вещей, их онтологической температуре [109]. Когда ангел в Апокалипсисе объявляет о конце недугующего времени, он возвещает конец математического времени, разложенного на отдельные моменты, конец незавершенного временного дления и переход к завершающему периоду, к качественной плероме времени, где оно находит свое завершение [110]. Библейскую концепцию времени замечательно понял блаженный Августин, который утверждает, что мир и время были созданы вместе: «Мир был сотворен не во времени, а вместе с временем» [111]. Это означает, что сам принцип времени благ, что жизнь в Раю и в Царстве Божием осуществляется в своем собственном времени, то есть в соответствующей последовательности событий. «При создании первого человека течение времени началось бы даже и в том случае, если бы человек устоял», - говорит святой Григорий Нисский. Вечность творения не означает отсутствие времени, тем более не является она нашим временем с усеченным концом, а положительной его (времени) формой. Это время, в котором прошлое сохраняется в целости, а настоящее открыто на бесконечность эонов: это «воспоминание Царствия», когда полностью зависишь от взгляда Вечного и полностью открыт ему. Так что следует различать профанное, зараженное, отрицательное время после грехопадения от священного, искупленного, целенаправленного времени спасения.
Рассматривая наше нынешнее время, следует сразу сказать, что, хотя оно делится на регулярные, равные отрезки, это лишь абстракция наших часовых механизмов. Сами мы - не просто циферблаты, где бегают по кругу стрелки, отмечая математические отрезки; мы не претерпеваем время, мы его проживаем, то есть мы его принимаем, и прожитое время представляет собой теснейшее сплетение математической формы и ее экзистенциального содержания [112]. Время определяет нас, но и мы также определяем время, из чего вытекает очень разнообразная реальность его мгновений и возможность ему открыться в другое измерение.
Блаженный Августин в своей «Исповеди» гениально показал, что из трех форм времени не существует ни одной: будущее, то, что еще не наступило, переходит в настоящее мгновение, неуловимое в своей быстротечности, и тотчас же становится прошлым и исчезает в небытии.
Первый вид этого времени определяется космическими периодами; это циклическое звездное время, которое воспроизводят наши часовые механизмы; графически его можно изобразить замкнутой кривой, змеей, кусающей свой хвост; это порочный, безысходный круг вечных повторов. «Нет ничего нового под солнцем», - жалуется пессимист Екклесиаст (Еккл. 1:9). Замкнутое время, словно бог Хронос, питается собственными детьми - мгновениями; его математически бесстрастное отсчитывание «повторений» порождает страх перед абсурдностью, подобный тому, что испытал Паскаль перед бесконечностью пространства [113]. Стрелки бегут безостановочно, но никуда не ведут.
«Да ведь теперешняя земля, может, сама-то биллион раз повторялась; ну, отживала, леденела, трескалась, рассыпалась, разлагалась на составные начала, опять вода, яже бе над твердию, потом опять комета, опять солнце, опять из солнца земля, ведь это развитие, может, уже бесконечно раз повторяется, и все в одном и том же виде, до точки. Скучища неприличнейшая…» [114].
Но уже второй вид времени, которое можно назвать временем историческим и изобразить бесконечной прямой, имеет иные измерения. Эпохи имеют собственный ритм; он то ускоряется, то замедляется. Опыт заживления ран указывает весьма различные биологические ритмы времени, в зависимости от возраста больного, так же как страдание или радость изменяют скорость времени: оно то незаметно, то тянется без конца [115].
Третий вид времени - экзистенциальное время: каждое мгновение может раскрыться изнутри к иному измерению, благодаря чему мы проживаем вечность в одно мгновение, в «вечно настоящем». Это - время священное, или литургическое. Причастность к абсолютно иному изменяет его природу. Вечность - ни до, ни после времени; она - то измерение, в которое может раскрыться время.
Святой Григорий Нисский, определяя время, пользуется термином ακολουθίας это упорядоченная последовательность, управляющая эволюцией «от» и «до», она ведет начатки к завершению [116]. Но подлинное завершение как плерома - не просто τέλος,, конечная точка, а τέλειος,, полнота совершенства. Истинная функция времени может быть выявлена только в богословском плане. Это - богословие времени.
Время обретает себе ось во Христе. До Христа история направлена к Нему, Он придает ей мессианскую направленность и устремленность; то - время зарождения, предызображений и ожидания. После Воплощения все получает внутреннее содержание, всем управляют категории пустоты и содержания [117], отсутствия и присутствия, незаконченности и завершенности; единственным истинным содержанием времени становится все расширяющееся присутствие Христа; все, как на шарнире, явно или неявно поворачивается к окончательному завершению самого времени, которое, одновременно, и уже осуществилось, и осуществится в Конце. Это «одновременно» ставит во всей ее остроте основную проблему времени: тайну существования в нас двух людей, которые живут в разном времени: «Если внешний наш человек и тлеет, то внутренний со дня на день обновляется» (2Кор. 4:16). Христос прервал историческое continuum, дление, но не упразднил время как таковое, только раскрыл его. «Слово стало плотию» (Ин. 1:14), и, как причастный плоти, Он подчиняется continuum'у: «Младенец же возрастал и укреплялся духом», как сказано в Евангелии от Луки (Лк. 2:40); но как Слово, Он доступен только вере; и только глазам веры историческое время раскрывается на время священное, на совершенно иную последовательность событий: чудесное Рождество, Преображение, Воскресение, Вознесение, Пятидесятницу и Парусию. «Бог явился во времени, чтобы мы, временные люди, стали вечными», - говорит святой Ириней, указывая этим, что временное преобразуется в вечное «еще в этом мире» [118].
Итак, Христос не уничтожил время, но исполнил, придал ему новую ценность и искупил. События не проходят бесследно, но остаются запечатленными в Памяти Божией (об усопших молятся: «Сотвори им вечную память»). Положительное время побеждает, нейтрализует отрицание, гибельное исчезновение и показывает, что для человека вечность не есть отсутствие времени, но его полнота: на мессианском пире соберутся Авраам, Исаак, Иаков и люди всех эпох. Но историческое время по самой своей основе не есть только отрицательная данность; положительный элемент исторического времени заложен в самой его сущности: верно направленное, оно аналогично принципу гомеопатии, использующей при лечении болезней то самое, что их вызывало: similia similibus curantur, подобное лечится подобным. Это - возможность прервать развитие, вернуться назад, заставить умереть в прошлом то, что этого заслуживает, и начать жизнь сначала; «предоставить мертвым погребать своих мертвецов» (Мф. 8:22) значит «родиться свыше» посредством крещения (Ин. 3:3) и предоставить умирать греховному прошлому. Этим объясняется двойственная интерпретация истории, которую находим у святого Григория Нисского [119]: история - процесс, одновременно, возрастания и разрушения. Спасение - в разрыве этих уровней. Так, крещение разрывает порочную цепь и устанавливает иную последовательность: порядку смерти Бог противопоставляет новый порядок вечной жизни. Такое понимание обосновано учением святого апостола Павла о двух Адамах: с первого началось время погибельное, со Второго - время общего возрождения, время спасения.
Греховное прошлое упраздняется крещением и покаянием, а будущий век уже присутствует в Евхаристии; это - «ориентированное» время, в нем мы живем нашим Boctokom [120], нашей Вечностью.
Вслед за Кьеркегором говорят об «обратимости времени» под воздействием литургии; однако время необратимо. Точнее было бы говорить о возможности открыть время к тому, что неизменно. Через память нам доступно целостное присутствие прошлого в виде воспоминания, его застывший образ; литургическое же воспоминовение больше того, оно содержит не образы прошлого, а сами события, ставшие современными нам. На это указывает святой Григорий Нисский, когда он говорит о «прогрессии», о последовательности церковных праздников. Во время каждого литургического чтения Евангелия мы становимся соучастниками описываемых событий. Выражение «во время оно», с которого начинается чтение Евангелия на литургии, означает «священное время» - in illo tempore - теперь, настоящее. Празднуя Рождество, мы присутствуем при рождении Христа; воскресший Христос является нам в пасхальну ночь; участники этих празднеств становятся очевидцами событий Великого Времени. Здесь нет и следа безжизненной цикличности времени, все пребывает навечно. «Мы всегда приносим ту же самую жертву», - говорит святой Иоанн Златоуст [121], а Феодор Мопсуестийский указывает на упомянутый выше разрыв уровней: «Это не есть что-то новое, но литургия, совершаемая на небесах, и мы переносимся туда». Все тайные вечери Церкви представляют собой одну, единственную и вечную Вечерю - Вечерю Христа в большой горнице (Лк. 22:12). Один и тот же божественный акт совершился в определенный исторический момент и совершается всякий раз в таинстве. В его власти «вскрыть» время и вступить в него в качестве истинного содержания каждого мгновения.
В литургическом измерении моменты времени взаимосвязаны. Так, в кондаке Вознесения сказано: «Вознеслся еси во славе, Христе Боже наш, никакоже отлучался… и вопия любящим Тя: «Аз есмь с вами…» Или, в другом молитвословии: «Во гробе плотски, во аде же с душею яко Бог, в рай же с разбойником, и на престоле был еси, Христе, со Отцем и Духом, вся исполняяй Неописанный». И в молитве перед Причащением: «Безначального Отца соприсносущный Сыне и собезначальный… в последние дни в плоть оболкийся…»
Повторение существует только со стороны человека, который периодически входит в общение с тем, что неизменно. Это видно, например, в литургическом воспоминании Нового Года во всем его космогоническом размахе. Святой Ефрем Сирин говорит [122]: «Бог воссоздал небеса, потому что грешники поклонялись небесным светилам; Он воссоздал мир, который поблек из-за Адама; Он слюной Своей воздвиг новое творение». Последние слова отсылают к исцелению слепорожденного и раскрывают его как великий символ исцеления незрячего времени. Разумеется, речь не идет о новом творении в полном смысле слова, а о воссоздании времени в его целостности. Если пройти время назад и оказаться в космогонический момент первого восхода солнца в первое утро, то это «приобщает вновь» время к его подлинному назначению и таким образом обновляет его, восстанавливает, омолаживает изнутри: «обновляется, подобно орлу, юность твоя» (Пс. 102:5). Этим объясняется тот факт, что космогония и любое обновление, новое рождение, тесно связаны с водной стихией [123], так же, как с идеей рождения и воскресения. Талмуд говорит: «У Бога три ключа: от дождя, от рождения и от воскресения мертвых».
Религиозное осмысливание астрономического календаря в церковных датах раскрывает их функцию знака и прообраза. Так, двенадцать дней от Рождества до Крещения (с 25 декабря до 6 января по старому стилю) предуказывают на двенадцать месяцев года (крестьяне центральной Европы судят по этим дням о будущих дождях и урожае, равно как евреи судят о количестве воды в каждом месяце по празднику Кущей). Суббота считается седьмым днем еврейской недели; у отцов Церкви воскресение не замещает ее, но является восьмым днем [124] или днем первым в абсолютном смысле. Если представить, что дни недели - завершенная космическая неделя, то есть полнота истории, то в отличие от этого воскресный день является восьмым днем, еженедельной Пасхой, олицетворяет собою вечность. Святой Василий специально отмечает отмену в воскресные дни коленопреклонения, то есть внешнего выражения покаяния; в эти дни на молитве стоят [125], выражая тем самым epectase, эсхатологическое устремление к Парусин.
Сорок лет странствования евреев в пустыне, сорок дней Христова поста, сорок дней Великого поста - время чаяния «земли обетованной» [126]. Время поста как бы представляет собой сокращенную историю, время ожидания. Напротив, пятьдесят дней между Пасхой и Пятидесятницей воспринимаются как пятьдесят воскресений (чем и объясняется отмена в этот период коленопреклонений), как время радости, образ уже наступившего будущего века.
Рождество Христово - не только праздник, но и «святки», когда распространяется свет, crescit lux. Рождество и Богоявление - солнцезарные появления Христа: «Свет языков» и «Солнце с востока». В будущем веке, по слову Оригена, «все найдут завершение в совершенном Человеке и станут одним солнцем». Астрономический календарь «ориентирует» человека в сроках сеяния и собирания урожая; церковный календарь не ориентирован, но сам является ориентиром-Востоком, упорядоченным временем. Каждый Новый Год - сокращенная вселенская история, возрожденная литургическим строем, с другой же стороны, каждый день - праздник, feria, с выходом в будущий век.
Погружение в воду при таинстве крещения символизирует потоп, смерть в греховном времени и возрождение в спасительном времени. Молитва таинства миропомазания «…да во всяком деле и слове благоугождаяй Тебе…» показывает, что человек как бы изымается из времени погибельного и запечатлевается дарами Святого Духа, посвящается, передается, предназначается целиком, всей жизнью времени спасительному. Вот почему, как сказано в Евангелии от Иоанна (Ин. 3:18), верующий во Христа не судится (ибо историческое прошлое упразднено), и ядущий Плоть Христову уже имеет жизнь вечную (Ин. 6:54), живет в священном времени. Ад же не может находиться во времени спасения, в вечности. Являясь по существу отрицательным и субъективным временем, он не имеет онтологически места в положительном и всеобъемлющем времени Царства Божия.
Иисус Навин, остановив солнце при переходе через воды, осуществляет прорыв между уровнями, переходит в спасительное время; слова «тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь» (Мф. 7:14) говорят об этом же переходе.
Исихасты в своих приемах пользуются этими тесными вратами, они имеют дело с иного качества временем. Если дышать в более медленном ритме, то живешь в другом времени [127]. Время, по существу, «износ», и Мейстер Экхарт отмечает, что нет большего препятствия к единению с Богом, чем время.
Однако в видении Пастыря Ерма Церковь вечно молода, потому что ее цветущее существо неподвластно времени. Круг церковных праздников и памяти святых придает ценность каждой частице времени, освящает его, и уже в этом мире утоляет нашу ностальгию по вечности. И литургия предстает таинством вечности, в котором время бывает включено в Слово - Хронократора, Господа времени.
