На изображении в центральном люнете константинопольского храма святой Софии Христос держит Евангелие, раскрытое на словах: «Я свет миру» (Ин. 8:12). Святоотеческое богопознание, имеющее ярко выраженный эсхатологический характер, закономерно сосредоточено на Преображении, Воскресении и Парусин, Втором Пришествии Христовом. В такой перспективе тема света выступает поразительно рельефно. Она молнией проходит через восточную иконопись, становится неотъемлемым ее признаком и превращает ее в величественную «солнечную мистику». Некогда каждый монах-иконописец начинал свой путь в «божественном искусстве» с написания иконы Преображения. Такое живое и непосредственное посвящение в искусство учило прежде всего тому, что икона создается не столько красками, сколько Фаворским светом. Согласно Преданию, руководственное присутствие Святого Духа проявляется именно в светоносности самой иконы, оно устраняет всякий иной источник света в иконографической композиции.
В конце литургии святого Иоанна Златоустого собрание верующих поет: «Видехом Свет Истинный, прияхом Духа Небеснаго»: мы видели свет, потому что приняли Духа. Это отнюдь не поэтическая лирика, но полноценное и мощное свидетельство реально пережитого: мы действительно созерцали свет. Поэтому святой Симеон Новый Богослов говорит: «Бог есть Свет, и Он сообщает Свое сияние тем, кто с Ним соединяется, в меру их очищения…» [321] Те, кто не видел этого Света, не видели Бога, потому что Бог есть Свет…
Господь особым образом подготавливает Своих учеников к предстоящему видению и произносит при этом не совсем ясные слова, что указывает на чрезвычайную важность события: «Истинно говорю вам: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Царствие Божие, пришедшее в силе» (Мк. 9:1), и, более конкретно: «…как уже увидят Сына Человеческого, грядущего в Царствии Своем» (Мф. 16:28). И действительно, апостолы Петр, Иаков и Иоанн уже при жизни сподобились стать «очевидцами Его величия… будучи с Ним на святой горе» (2Пет. 1:6-18).
«И преобразился перед ними: и просияло лице Его, как солнце, одежды же Его сделались белыми, как свет. И вот, явились им Моисей и Илия, с Ним беседующие… облако светлое осенило их; и се, глас из облака глаголющий: Сей есть Сын Мой Возлюбленный, в Котором Мое благоволение…» (Мф. 17:1-8).
Святые Григорий Богослов [322] и Иоанн Дамаскин [323] в духе единого Предания учат: свет, увиденный апостолами, был проявлением «божественного сияния», «неизменной и нетварной славы». Несомненно, здесь речь идет о видении Бога; Преображение Господне является, поэтому, средоточием созерцательного богословия отцов. Святой Григорий Палама, в стремлении уточнить изложение этого православного учения, дает четкую, основополагающую для богословия Восточной Церкви, формулу: «Бог именуется Светом не по Своей сущности, а по Своей энергии» [324] [325].
Традиция исихазма, идущая от Иоанна Лествичника, Симеона Нового Богослова, Григория Синаита, наиболее полно выражается относительно природы общения (communion) человека с Богом у святого Григория Паламы, защитника исихазма и его глашатая. Собиравшиеся в Константинополе соборы (1341, 1347, 1351-1352 годы) утвердили своим авторитетом его учение как полностью соответствующее догматическому учению Церкви (синодальный Томос 1351 года) [326].
Божественная сверхсущность («super-essence») абсолютно трансцендентна человеку, и этим обусловлена следующая антиномия (не противоречие): Бог абсолютно непостижим в Своей Сущности, но мы можем стать сопричастными Его проявлениям, Его имманентным миру действиям. Бог «изливается» в Своих энергиях и полностью в них присутствует. Таковы два модуса бытия и присутствия Божия - в Его трансцендентной Сущности и в Его имманентных энергиях. Эта энергия не является частью Бога, она есть Бог в Его Откровении; Бог всецело открывает Себя в Своих энергиях, оставаясь совершенно непознаваемым и несообщаемым в Своей Сущности. Энергии эти принадлежат всем Ипостасям Троицы, они нетварны, но доступны восприятию творения. Различие-тождественность сущности и энергии нисколько не затрагивает единства, нераздельности и единосущия в Боге, подобно тому, как различие Ипостасей не означает многосложности Бога. Святой Августин был вынужден применить к Богу выражение simpliciter multiplex («просто многосложный») [327]. Бог превосходит бытие, особенно логическое его выражение; поскольку Он Творец всякой формы, то ясно, что Он - выше и вне всякого представления. Простота Божия - совершенно «иного рода», нежели та, к которой относится наша антропоморфная идея простоты. Любой догмат антиномичен, металогичен, но никогда не противоречив.
Основополагающее утверждение о трансцендентности недостижимой сущности и об имманентности энергий, действий, благодати, которым мы можем быть причастными, не есть абстракция; на нем основывается все богословие Восточной Церкви именно потому, что это вопрос жизни и смерти, это утверждение - сердцевина божественной икономии спасения, самой возможности реального общения между Богом и человеком. Действительно, человек не может быть причастным самой Сущности Божией (иначе он был бы Богом); с другой стороны, общение с тварным элементом (тварной благодатью) не есть общение с Богом. Но человек вступает в самое истинное и реальное общение с божественными энергиями, и, аналогично таинству Евхаристии, в частице принимает Бога во всей полноте. Такое общение не является ни субстанциальным (как это предполагается пантеизмом), ни ипостасным (такое единство существует только во Христе), оно есть энергетическое единство, причем Бог полностью присутствует в Своих энергиях.
Это общение превосходит область разума, как и область чувств; в нем весь человек становится причастным божественной жизни; даже у тела, говорит святой Григорий Палама, «есть опытное постижение божественных вещей» [328]. Поэтому Бога можно увидеть очами, «просветленными силой Духа». По апостолу Павлу, во Христе «обитает вся полнота Божества телесно» (Кол. 2:9), точно в хрустальном светильнике, сияющем светом Троицы. В евангельском повествовании свет льется из преобразившегося Христа. Однако по сути преобразились-то апостолы, которые на мгновение «перешли от плоти к Духу» и сподобились видеть молниеподобное блистание человеческой природы Христа, созерцать величие Господа, сокрытое в Его кенозисе и внезапно открывшееся их прозревшим очам. Этот свет есть энергия, в которой Бог открывается весь, полностью; видение его есть встреча «лицом к лицу», тайна Восьмого Дня, состояние обожения. Он «знаменует Второе Пришествие Христово… Господь называет его в Евангелии Царством Божиим» [329].
Икона изображает Христа, являющегося апостолам в «образе Божием», как Одна из Ипостасей Троицы, это явление есть Троическое Богоявление, когда звучит голос Отца, а Святой Дух является светоносным облаком. «Свете неизменный Слове, Света Отца нерожденна, в явлением свете Твоем, днесь на Фаворе Свет видехом Отца, Свет и Духа, светом наставляющаго всю тварь» (светилен утрени Преображения). В этом свете прозреваются грядущие события; перед Своими страданиями Господь говорит: «Ныне прославился Сын Человеческий, и Бог прославился в Нем» (Ин. 13:31). «Тогда пришел с неба глас: и прославил и еще прославлю» (Ин. 12:28).
Кондак праздника уточняет, что видение славы соответствовало способности учеников к такому прозрению, степени их восприимчивости. Христос беседует с Моисеем и Илией о предстоящих Ему страданиях; чтобы не смутить апостолов тяжелым испытанием Креста, Он предстает им в сиянии Своей божественной славы. Отец свидетельствует о божественном Сыновстве Христа, дабы апостолы, «страдание убо уразумеют вольное, мирови же проповедят, яко Ты еси воистинну Отчее Сияние».
Ученики изображены на иконе падающими с крутизны горы, они ошеломлены и устрашены ослепительным видением. Петр чаще всего справа, он изображается упавшим на колени и заслоняющим рукой глаза от света; Иоанн, посредине, падает, отвернувшись от света; Иаков, слева, бежит или падает навзничь.
Продуманный контраст в изображении фигур глубоко впечатляет. Величественно спокойный Христос, излучающий неземную умиротворенность, склонившиеся Моисей и Илия, окутанные этим покоем, образуют полный над мирный круг, тогда как внизу - взволнованный динамизм апостолов, еще не отрешившихся от всего земного и повергнутых наземь, потрясенных откровением. Это противопоставление, выражаемое с помощью художественных средств, ясно подчеркивает нетварную природу Света Преображения.
В восторге от видения апостол Петр высказывает пожелание «поставить кущи», остаться здесь, в Парусин, в Царстве, еще до завершения мировой истории. Это очевидное искушение; святой Григорий Палама неоднократно говорит о значении истории как огромного поля, где осуществляется домостроительство спасения. Весь мир предназначен стать Царством, он должен преобразиться в «новую землю» (Откр. 21:1). Человек, по учению святого Григория Паламы, в некотором смысле выше ангела, потому что он - воплощенный дух, потому что живет в тесной взаимосвязи с космосом, содержит в себе все творение и определяет его состояние. Вся тварь стенает (Рим. 8:22) и жаждет освобождения, спасения, когда человек через сопричастность Христу станет, наконец, властителем и господином вселенной. «Когда свет указывает истинный путь человеку, - говорит Палама, - он восходит на вечные вершины, созерцает мета-космические реальности и, не отделяясь от материи, с которой изначально связан, своим посредничеством приводит к Богу всю полноту творения». Понятно поэтому, что предложение Петра остается без ответа: Воскресение и Царство наступят после Креста, и к ним необходимо привести «всю тварь». После кратковременного вторжения Восьмого Дня, предстоит в его свете вернуться к апостольской миссии, вернуться к миру, сойти в его ад.
«Не ясно ли, - говорит Палама, - что существует только один-единственный божественный Свет - тот, который апостолы видели на Фаворе, который созерцают уже теперь чистые сердцем; этот сияющий Свет - реальное проявление будущих вечных благ? Вот почему Великий Василий со своей стороны говорит, что Свет, воссиявший на Фаворе в Преображение Господне, предвозвещал сияние славы Христовой в Его Второе Пришествие» [330].
Таким образом, икона Преображения предстает как прообраз иконы Второго Пришествия; мы можем созерцать ее как бы очами повергнутых «в трепет» апостолов и воспринять «якоже можахом». Чем более таинственным предстает Бог, тем более Он обнимает человека Своей «жгучей близостью». Бог, говорят духоносные отцы, отдается людям в меру их жажды Его. Тем, кто не может вместить больше, Он дает одну капельку. Но Он желал бы дать целые потоки, чтобы христиане могли, в свою очередь, утолить жажду всего мира…
Христос предстает на иконе в центре так называемой мандорлы [331], образованной концентрическими овалами, совокупностью сфер тварной вселенной. Согласно «Ars Magna», три сферы содержат все тайны божественного творения. Пятиконечная звезда, нередко вписываемая в овал мандорлы, представляет «светоносное облако», знак Святого Духа и надмирный источник божественных энергий. Моисей и Илия символизируют закон и пророков, а также умерших (Моисей) и живых (Илия, восхищенный на небо огненной колесницей). Более соответствует иконе, пояснение, что эти два ветхозаветные лица сподобились высших видений (на Синае и на Кармиле).
Восходя на гору Сионскую, израильтяне пели 42-й псалом «Суди меня, Боже»: «Пошли свет Твой и истину Твою; да ведут они меня и приведут на святую гору Твою» (Пс. 42:3). Святая гора является существенным элементом библейского пейзажа. На иконах Христос часто изображается стоящим или сидящим на вершине горы, где берут начало эдемские реки, бьет Источник жизни, разделяющийся затем на четыре потока. Новый Адам, Христос, восстанавливает природу в соответствии с замыслом Божиим: «Иже с Моисеом глаголавый древле на горе Синаистей образы, глаголя, Аз есмь Бог Сый: днесь же на горе Фаворстей преображься, началообразное показа лучами облистаяся» (стихира на малой вечерни, глас 1-й). «Фаворская гора светом покрывашеся, ученицы Твой, Слове, повергоша себе долу на земли, не терпяще зрети невидимаго зрака, Ангели служаху страхом и трепетом, небеса убояшеся, земля вострепета, видяще на земли славы Господа» (стихира на великой вечерни, глас 6-й).
«Хорошо нам здесь быть», - восклицает апостол Петр (Мф. 17:4). Он выражает восхищение тем, что оказался в первозданном состоянии мира, когда Бог «увидел все, что Он создал, и вот, хорошо весьма» (Быт. 1:31). Таким был сотворенный Богом мир, хотя истинное его состояние еще остается сокрытым. Но вот покров тайны приоткрывается на вершине Фавора, и ученики, хотя и трепещут, но успевают ощутить совершенную радость.
Икона - гораздо больше, чем искусство. Эти два видения мира очень далеки друг от друга; икона оживает, раскрывает свою идею и является нам только тогда, когда мы последуем литургическому призыву «да молчит всякая плоть человеча» (тропарь на литургии Великой Субботы); тогда в безмолвной сосредоточенности наши глаза действительно откроются, икона оживет, и сокровенная в ней тайна заговорит, подобно тому, как три избранных апостола Христова смогли увидеть свет Преображения. И тогда образ будущего века молнией озаряет нас, словно подлинный пир красоты. Христос, беседуя с Моисеем и Илией, говорит о Своих грядущих страданиях, о Красоте распятой, но Красота в мученическом венце сияет еще ярче. Любовь, даже любовь Божия, может быть только жертвенной, то есть крестной; отсюда крест: современный мир идет крестным путем вслед за Христом. Но Крест - и именно об этом возвещает икона - уже источает свет Пасхального утра.
