«Агнец, закланный от создания мира» (Откр. 13:8) вступает в Историю и терпит распятие в Иерусалиме при Понтии Пилате. Единый Безгрешный входит в пораженный грехом мир. Враждебность, онтологическая ненависть греховного к Святому, Чистому, Невинному достигает такой силы, что Крест становится неотвратимым, неизбежным: «Сын Человеческий предается в руки грешников» (Мф. 26:45), в руки «князя мира сего»…
В Своем Воплощении Слово принимает всю полноту человеческой природы, в Нем могут узнать себя все и каждый. Первый Адам и Второй Адам представляют два полюса, два центра, сосуществующие в человечестве в целом и в каждом человеке. «Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше» (Мф. 6:21); каждый свободно выбирает ось своего бытия. Объективная и всеобъемлющая возможность спасения дарована всему человеческому роду, но осуществляется спасение каждым лично, в акте свободного выбора, и в этом - неизмеримая драма Самого Бога. Как гласит известное святоотеческое слово, Бог может все, за исключением того, чтобы принудить человека к любви.
Сын Божий предстает перед Своим Отцом как «Сын Человеческий». Второй Адам отождествляется с первым и в Гефсиманском саду погружается во тьму смертельной тоски: «Душа Моя теперь возмутилась; и что Мне сказать? Отче! избавь Меня от часа сего! Но на сей час Я и пришел» (Ин. 12:27). Христос добровольно предает Себя власти греха. Ессе Ното, Се, Человек (Ин. 19:5), и потому «уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал. 2:20); человеческое Я двух Адамов совпадает, отождествляется. Такова «безумная любовь» Богочеловека (manikon eros, по выражению Николая Кавасилы), Его крайняя любовь к падшему брату.
Отец подает Сыну Своему чашу человеческих беззаконий, и Сын, в Своем человеческом естестве, должен преодолеть содрогание, ужас не только перед физическим страданием, но и перед непосильным бременем всеобщего Греха, перед таинственным и страшным прохождением вратами смерти. Отец не внял мольбе Сына о том, чтобы миновала Его чаша сия (Мф. 26:39), человеческое естество Сына должно свободно принять Крест.
По замечательному слову митрополита Филарета Московского, «Любовь Отца - распинающая, любовь Сына - распинаемая, любовь Духа - торжествующая силою крестною» [332]. Таково их совместное, в некотором смысле, распятие, в котором каждое Лицо Пресвятой Троицы по-своему таинственно соучаствует в этой Тайне; об этом, в сокровенном, трепетном молчании, свидетельствует икона Святой Троицы преподобного Андрея Рублева. Но нет ли здесь антропоморфизма, вносящего теопасхизм в непоколебимую вечность Божию? Разумеется, нет. Отцы прекрасно сознавали антиномичность Божества. Бог превосходит Абсолют; будучи абсолютно Самим Собой, Он в то же время есть Другой, Богочеловек; Имя Божие соотносится с миром. Каким образом Бог может являться одновременно абсолютным и относительным, Богом Истории и Богом в Истории, - это тайна Его Любви, превосходящей Его собственную трансцендентность, тайна, которую должно почтить трепетным молчанием… Страдания человеческой природы Христа ощущаются Его Ипостасью и имеют, следовательно, как бы свой эквивалент в Троическом Божественном единстве. Весь евхаристический канон с эпиклезисом обращен к Троице, всегда есть дело Троицы.
«Святой Дух есть вечное радование, общее Лицам Святой Троицы». Но возглас, раздающийся с Креста - «Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Мф. 27:46), - означает, что Дух не соединяет больше Сына с Отцом; «Податель жизни» оставляет Сына, уже оставленного Отцом. Дух Святой становится неизреченным страданием, в котором Трое едины. Отец лишает Себя Сына, и Сын как бы в одно мгновение вечности переживает божественную бесконечность одиночества. Святой Дух, взаимная любовь Отца и Сына, приносит Себя в жертву, в некотором смысле как бы усваивает Себе Крест, чтобы стать «непобедимой силой Креста»…
Дивная икона Рублева показывает Первосвященника, приносящего жертву, символизируемую чашей на престоле Троицы: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного…» (Ин. 3:16-17).
Как может человек представить себе неизмеримую Любовь Божию? Согласие Христа на Крест, вызванное Его состраданием, означает принятие Им на Себя греха мира, как Своего собственного… В призыве с Креста «Отче!» (Лк. 23:46) достигают предела абсолютная невинность и бездна мрака…
В кенозисе умолкает Божественное и вопиет человеческое. Бог берет на Себя ответственность перед Собственным Правосудием, возлагает на Себя бремя неизбежных последствий Своего творческого акта. Любовь принимает на Себя Грех мира, чтобы даровать прощение каждому грешнику…
«Идет князь мира сего, и во Мне не имеет ничего» (Ин. 14:30). «Потому любит Меня Отец, что Я отдаю жизнь Мою… Никто не отнимает ее у Меня, но Я Сам отдаю ее… Сию заповедь получил Я от Отца Моего» (Ин. 10:17-18). На некоторых иконах мы видим «Мужа скорбей», взявшего на Себя все скорби человеческие, Божественного Страдальца, Elkomenos, Который Сам поднимается по лестнице, приставленной к Кресту… «Теперь ваше время и власть тьмы» (Лк. 22:53). Христос добровольно подчиняется насилию, тяжким издевательствам и смерти.
Бог повелел Аврааму принести в жертву сына, не давая при этом никаких обещаний. Вера Авраама не достигла бы высшей истинности, душераздирающего предела, без полного, безоговорочного приятия божественной воли. В 11-й главе Послания к Евреям ярко описана столь трагическая участь пророков. Здесь целое богословие поражения и разочарования, но в его свете эти неудачи оказываются величайшими достижениями: «Бог предусмотрел о нас нечто лучшее», нежели видимый успех. Ведь жизненный путь пророков прообразует трагический путь Божий в мире и отождествляется с ним. «Агнец, закланный от создания мира» (Откр. 13:8), был повешен на «безвидной и пустой» бездною, что может также означать: без всякой гарантии. Оптимистические теодицеи всегда следуют прямолинейной, рационалистической схеме друзей Иова.
Однако свобода человека, или, как ее именуют иногда святые отцы, «вторая свобода», чтобы быть истинной, то есть уподобиться Божественной свободе, должна быть непредустановленной даже для Бога; ради этого Он пожелал набросить на Свое всеведение покров кенозиса. Бог нисходит с вершины молчания, и Его Любовь заключает безумную сделку. На Кресте Бог как бы выступает против Бога, встает на сторону человека. Он приносит в жертву Своего Сына, никакой Ангел не избавляет Его от смерти, а вместо гарантии: «Сын Человеческий, придя, найдет ли веру на земле?» (Лк. 18:8)…
Животворящий Крест - единственный ответ на атеистический довод о том, что в мире царит зло. К Богу уместно применять парадоксальное понятие слабости, которое оборачивается спасением через дар любви: «Пришедши Сам Собой, показывает любовь и желает равной любви… и будучи изгоняем, сидит у дверей [333]… За все благо, дарованное нам, Он просит только нашей любви; получив ее, Он прощает нам все» [334].
Перед лицом страдания, зла в любом виде, можно лишь сказать: «Бог слаб» и может только страдать вместе с нами. «Слаб» Он, конечно, не в Своем всемогуществе, а в Своей распятой любви…
На Кресте Христос принял саму смертность. Сила смерти в ее автономии, но Христос отдает Свою смерть Отцу, и смерть во Христе умерщвлена, Он «смертию смерть попрал». И теперь уже никто не умирает в одиночестве, с каждым человеком умирает Христос, чтобы и воскресить всех с Собою [335].
На ранних палестинских, сирийских, каппадокийских иконах Христос изображался живой, с открытыми глазами. Его прямая фигура, пригвожденная ко кресту, была облечена в хитон с короткими рукавами. Начиная с XI века на византийских иконах [336] стали изображать распятого Христа обнаженным и усопшим, с поникшей главой, с несколько выгнутым телом. Кусок белой ткани закрывает только бедра обнаженного Христа; изящество складок усиливает общую гармонию линий. Закрытые глаза Христа свидетельствуют о том, что Он действительно умер; в то же время Его Лик, склоненный к Богоматери, говорит, скорее, о глубоком сне, и это согласуется с догматическим утверждением о нетленности тела Христова по смерти: «Спит Живот, и ад трепещет» (утреня Великой субботы, стихира, глас 2) [337].
В православных Распятиях никогда нет натурализма измученной, безжизненной плоти, мук агонии. Упокоившись в смерти, Христос сохраняет все Свое царственное величие. «Вижу Распятого, - говорит святой Иоанн Златоуст, - но именую Его Царем» [338].
Крест имеет три перекладины. Нижняя, под ногами Господа, слегка наклонена. Это - «подножие ног», scabellum pedum (Деян. 2:35; Пс. 109:1); опущенным концом эта перекладина указывает на удел разбойника, распятого слева от Христа; другим концом, приподнятым, - на удел благоразумного разбойника, распятого справа. Тропарь Девятого часа сравнивает Крест с весами. «Весы правосудия», прорыв в вечность, Крест стоит посередине, будто таинственное звено между Царством и адом.
Вертикаль Креста на иконе указывает как на схождение Слова, descensus, так и Его восхождение, ascensus. «Христос на Кресте, - говорит Иаков Серугский, - был водружен на земле, будто лестница со множеством ступеней» [339]. Крест - «насажденное в краниеве месте древо сущаго живота» [340], место великой «вселенской битвы». В Актах апостола Андрея уточняется: «Одна часть (Креста) уходит в землю, чтобы соединить с небесным пребывающее на земле и в аду». Поэтому на иконах подножие (нижняя часть вертикали Креста) уходит в темную пещеру, где лежит голова Адама [341]; Голгофа - «место, называемое Лобное» (Ин. 19:17). Эта символическая деталь указывает, что глава первого Адама, а в нем - все человечество, омыта Кровью Христа.
Архитектурным фоном на иконе являются стены Иерусалима. Христос пострадал вне стен города; верующие должны следовать за Ним: «Ибо не имеем здесь постоянного града» (Евр. 13:11-14). Светлое небо в верхней части иконы указывает на космическое значение Креста, которым, как учат святой Афанасий и святой Иоанн Златоуст, «воздух очищается от бесовских сил» [342].
Тело Христа бледно и как бы сливается с фоном; по контрасту с ним темный крест, оружие страданий, выступает вперед. Крест прочно укреплен в земле, а висящее на нем тело, благородно изогнутое, словно лишено веса, легко, невесомо. Тело будто обращено к Пресвятой Деве, Которая всегда изображается по правую руку от Христа в безмолвном порыве к Своему Сыну. Правая рука Богоматери указывает на Крест, выразительность этого жеста подчеркивается неподвижностью левой руки, пальцы которой как бы стремятся облегчить грудь от сдавившей ее невыносимой скорби. В положении рук звучит трагический голос молчания. Богоматерь застыла в Своей скорби, душу Ее пронзило оружие. Темные одежды Ее контрастируют с бледным и как бы невещественным Телом Ее Сына.
Иоанн, в более светлых одеждах, стоит по левую руку, несколько дальше. Голова его слегка наклонена, ее поддерживает рука, будто направляющая его мысли к Господу. Взгляд Иоанна неподвижен, он то ли ничего не видит, то ли погружен внутрь и созерцает тайну Страстей Христовых.
Спаситель на Кресте - не просто мертвый Христос, но и Господь, Kyrios, Владыка собственной смерти и Начальник жизни. Страдание никак не изменило Его. Он остается Словом, вечной Жизнью, предавшейся смерти и победившей ее. «Распеншуся Ти, Христе, вся тварь видящи трепеташе, основания земли позыбашася страхом державы Твоей» (Великая пятница. Утреня, стихира на хвалитех).
Богочеловек предстает в неразрывности Своего двойного качества: с Богом вверху, с человеком внизу. Ангелы парят у вершины Креста, это - небо; стоящие же у подножия Креста (здесь и жены-мироносицы, и сотник Лонгин) олицетворяют человечество.
Созерцая икону, вспоминаешь замечательные слова Николая Кавасилы о том, что во Христе было воссоздано человеческое сердце, неисчерпаемая сокровищница, способная вместить Самого Бога… Глаза были созданы для света, уши - для звука, все - для своей цели, душа же - для того, чтобы устремляться ко Христу [343].
Богочеловек предстает в неразрывности Своего двойного качества: с Богом вверху, с человеком внизу. Ангелы парят у вершины Креста, это - небо; стоящие же у подножия Креста (здесь и жены-мироносицы, и сотник Лонгин) олицетворяют человечество.
Созерцая икону, вспоминаешь замечательные слова Николая Кавасилы о том, что во Христе было воссоздано человеческое сердце, неисчерпаемая сокровищница, способная вместить Самого Бога… Глаза были созданы для света, уши - для звука, все - для своей цели, душа же - для того, чтобы устремляться ко Христу [343].
