Данные раввинистической литературы подкрепляют вывод, к которому мы уже пришли после обзора современных литературоведческих исследований аллегории. Притчи Иисуса достаточно близко напоминают другие, несомненно, аллегорические, произведения, чтобы их также можно было признать аллегориями. Это не означает, что каждая деталь притчей означает нечто иное: такого требования не предъявляется ни к притчам раввинов, ни к аллегориям в целом. Многие детали служат исключительно для создания фона или усиления интереса к персонажам для большей выразительности создаваемой картины.
Обычно к числу элементов, обнаруживающих аллегорический уровень значения, принадлежат главные герои притчи, и приписываемое им значение должно соответствовать тому, что могла воспринять первоначальная аудитория в данных исторических обстоятельствах. Наконец, обзор раввинистических и других параллелей отметает старый предрассудок, будто хорошая притча не нуждается в истолковании.
Будучи аллегорией, даже самая «очевидная» притча, сколь бы живописной и художественной она ни была, с гораздо большей убедительностью передает главную мысль, если догадки слушателей подкрепляются той или иной конкретной моралью. Необязательно, чтобы мораль увязала все: очень хорошо, если притча останется несколько загадочной. Но я готов с полной уверенностью повторить недавние выводы Грегуара Руйе, который считает «предвзятое противопоставление притчи и аллегории опасным и абсолютно бесполезным, поскольку его пытаются применить к притчам раввинов или Евангелий». Руйе тут же добавляет, что «любой поиск одного "пункта" притчи кажется подозрительным» [104]. Или, говоря словами Джона Сайдера:
«Теория одного пункта составляет наиболее влиятельную и наиболее вредоносную часть наследия, оставленного Юлихером последнему столетию интерпретаций. Каждый, кто учился в семинарии, помнит, что аллегоризировать притчи ни в коем случае нельзя и что в каждой притче содержится одна главная тема. Но всякий начитанный человек ныне, понимает, что эта точка зрения основана на ложной системе координат, что развернутые аналогии Спенсера, Шекспира и Мильтона или метафизические изыски Донна не представляют собой ни аллегории, которую следует разобрать до мельчайших деталей, ни сравнения, где мы имеем лишь один пункт сходства» [105].
Евангельские притчи представляют собой аллегории, независимо от дополнений и интерпретаций позднейшей традиции, и вполне вероятно, что каждая из них несет в себе более одного смысла. Означает ли это, как полагает Друри (см. выше), что они созданы не самим Иисусом, а ранними христианами? Можно ли утверждать, что притчи Нового Завета являются аллегорическими и в то же время аутентичными? Для ответа на этот вопрос понадобится исследовать два основных орудия современного историко-критического анализа Евангелий - метод анализа форм и метод анализа редакций. Этому исследованию посвящены две следующие главы.
Примечания:
[104]. Gregoire Rouilller Parabole et mise en abysme, в Melanges Dominique Barlhelrmy, ed. Piene Casetti, Oihmar Keel & Adrian Schenkel (Fribourg [Suisse]: Editions Universitaires; Göttingen: Vandenhoeck & Ruprecht, 1981, 329.
[105]. John W. Sider Nurturing Our Nurse: Literary Scholars and Biblical Exegesis, в Christianity and Literature 32, 1982, 17-18.
