1. За несколькими исключениями притчи раввинов иллюстрируют традиционную мудрость или экзегезу Писания. Дэвид Флуссер, автор известного труда на немецком языке о притчах Иисуса и раввинов, заходит чересчур далеко, стирая вообще все различия между этими двумя формами учения.
Он утверждает, будто экзегетические, более традиционные притчи большинства поздних раввинов пришли на смену раннему «классическому» жанру, с помощью которого раввины, подобно Иисусу, пытались насадить какую-то радикально новую «мораль» [94]. Исследование Флуссера ныне переведено на английский язык одним из его учеников, Брэдом Янгом [95].
Однако это мнение искажает природу как притчей Иисуса, так и притчей раввинов. Разумеется, иногда в таннаитском собрании встречаются нетрадиционные мысли. Например, в Мехильте Бакодеш 5:2-10 (мидраш или комментарий на Исх. 29:2) формулируется богословие благодати, а не заслуг: Бог дал израильтянам Закон Моисеев лишь после того, как вывел их из Египта, и это сравнивается с царем, который обнес город стеной, снабдил водой и сражался за него, прежде чем потребовать у горожан присяги на верность [96].
Но такого рода примеры встречаются крайне редко; «классический жанр» Флуссера представлен настолько скудно, что трудно поверить, чтобы некогда это была наиболее распространенная форма притчей [97]. Гораздо привычнее позиция, отраженная в анонимном рассказе из тапнаитского мидраша на Книгу Левит:
Это подобно царю, который нанял много работников. И среди них был один, который работал на него много дней. И все остальные работники пришли с ним. Он сказал этому работнику: Я не забуду тебя. Тем. кто работал на меня недолго, я дам небольшую плату, а ты получишь много. Так израильтяне и народы мира искали своей награды у Бога. И Бог сказал израильтянам: Дети мои. Я не забуду вас. Народы мира очень мало сделали для меня, и Я дам им малую награду. Но вы получите большую награду. Потому сказано: «И Я не забуду тебя» (Сифра на Лев. 26:9) [98].
Это диаметрально противоположно основной идее притчи Иисуса о работниках (Мф. 20:1-16)! Огромное большинство раввинистических притчей безоговорочно поддерживают традиционные иудаистские ценности и главным образом обслуживают экзегезу Писания. В этом они принципиально расходятся со своими «ниспровергательными» параллелями у Иисуса, которые почти никогда не отсылают слушателя к писаному Слову Божьему, но черпают убедительность в личном авторитете Христа, который вещает Слово Божье Нового Завета".
2. Притчи Иисуса также отличаются, постоянными упоминаниями Царства Божьего, внедряемого служением Иисуса. Флуссер и Янг и здесь пытаются сократить дистанцию между притчами Иисуса и раввинов, сводя к нулю буквально все эсхатологические и христологические черты евангельских притч. Действительно, комментаторы часто упускают из виду возможности иного истолкования этих элементов. Так, притчи, в которых хозяин оставляет своим слугам поручения и отлучается на неопределенный срок (например, Лк. 12:35-38, Лк. 19:11-27), вполне могли первоначально передавать как иудаистские ожидания Дня Господня, так и христианское упование на возвращение Христа. Благодаря этим параллелям мы лучше понимаем, каким образом по крайней мере часть аудитории Иисуса интерпретировала так называемые «парусийные» притчи (а заодно подтверждается их аутентичность).
Но если не пренебрегать всем массивом прежних исследований, невозможно отрицать, что притчи Иисуса служат четкими иллюстрациями и знаками прорывающегося в реальность Царства Божьего, непосредственно внедряемого служением и вестью самого Иисуса, и в этом отношении между ними и раввинскими текстами нет ни малейшего сходства. Клаус Бергер справедливо подчеркивает, что уникальность притчей Иисуса заключается не в форме и не в содержании, а в «их функции в контексте передачи вести Иисуса» [100]. По большей части притчи Иисуса подрывают иудаистскую традицию, в то время как истории раввинов ее подкрепляют.
3. Истолкование в текстах раввинов, как правило, намного подробнее и однозначнее, нежели в Евангелиях. Это не столько качественное, сколько количественное различие. Большой процент (76%) таннаитских притчей снабжен ясной моралью или истолкованием [101]. Притчи, в центре которых находится царь (выступающий в качестве символа Бога), составляют более половины от общего числа, а в Евангелиях мы находим лишь несколько примеров у Матфея [102]. Евангелисты редко предпосылают притче illustrandum, то есть формулировку конкретной темы или текста, который будет ею пояснен, а раввины делают это регулярно. И самое главное: большая часть таннаитских притчей принадлежит к тому типу аллегории с соответствиями для каждого элемента, который в Евангелии представлен только притчами о сеятеле и о пшенице и плевелах.
Различия между притчами Иисуса и раввинов в первую очередь касаются выбора тем и частотности определенных параметров. Существенного родового различия между ними нет. Значит, к истолкованию притчей Иисуса можно применять примерно те же принципы, что к истолкованию притчей раввинов, и в том числе признавать наличие в них аллегории. Можно сформулировать эту мысль и более решительно:
«Исследование притчей раввинов уничтожает различие между притчей и аллегорией применительно к Евангелиям: если притчи Иисуса принадлежат к тому же роду, что и притчи раввинов, а это кажется очевидным с учетом их морфологии и внутренней структуры, то классическая модель Юлихера должна быть отвергнута как неприменимая к евангельским притчам» [103].
Он утверждает, будто экзегетические, более традиционные притчи большинства поздних раввинов пришли на смену раннему «классическому» жанру, с помощью которого раввины, подобно Иисусу, пытались насадить какую-то радикально новую «мораль» [94]. Исследование Флуссера ныне переведено на английский язык одним из его учеников, Брэдом Янгом [95].
Однако это мнение искажает природу как притчей Иисуса, так и притчей раввинов. Разумеется, иногда в таннаитском собрании встречаются нетрадиционные мысли. Например, в Мехильте Бакодеш 5:2-10 (мидраш или комментарий на Исх. 29:2) формулируется богословие благодати, а не заслуг: Бог дал израильтянам Закон Моисеев лишь после того, как вывел их из Египта, и это сравнивается с царем, который обнес город стеной, снабдил водой и сражался за него, прежде чем потребовать у горожан присяги на верность [96].
Но такого рода примеры встречаются крайне редко; «классический жанр» Флуссера представлен настолько скудно, что трудно поверить, чтобы некогда это была наиболее распространенная форма притчей [97]. Гораздо привычнее позиция, отраженная в анонимном рассказе из тапнаитского мидраша на Книгу Левит:
Это подобно царю, который нанял много работников. И среди них был один, который работал на него много дней. И все остальные работники пришли с ним. Он сказал этому работнику: Я не забуду тебя. Тем. кто работал на меня недолго, я дам небольшую плату, а ты получишь много. Так израильтяне и народы мира искали своей награды у Бога. И Бог сказал израильтянам: Дети мои. Я не забуду вас. Народы мира очень мало сделали для меня, и Я дам им малую награду. Но вы получите большую награду. Потому сказано: «И Я не забуду тебя» (Сифра на Лев. 26:9) [98].
Это диаметрально противоположно основной идее притчи Иисуса о работниках (Мф. 20:1-16)! Огромное большинство раввинистических притчей безоговорочно поддерживают традиционные иудаистские ценности и главным образом обслуживают экзегезу Писания. В этом они принципиально расходятся со своими «ниспровергательными» параллелями у Иисуса, которые почти никогда не отсылают слушателя к писаному Слову Божьему, но черпают убедительность в личном авторитете Христа, который вещает Слово Божье Нового Завета".
2. Притчи Иисуса также отличаются, постоянными упоминаниями Царства Божьего, внедряемого служением Иисуса. Флуссер и Янг и здесь пытаются сократить дистанцию между притчами Иисуса и раввинов, сводя к нулю буквально все эсхатологические и христологические черты евангельских притч. Действительно, комментаторы часто упускают из виду возможности иного истолкования этих элементов. Так, притчи, в которых хозяин оставляет своим слугам поручения и отлучается на неопределенный срок (например, Лк. 12:35-38, Лк. 19:11-27), вполне могли первоначально передавать как иудаистские ожидания Дня Господня, так и христианское упование на возвращение Христа. Благодаря этим параллелям мы лучше понимаем, каким образом по крайней мере часть аудитории Иисуса интерпретировала так называемые «парусийные» притчи (а заодно подтверждается их аутентичность).
Но если не пренебрегать всем массивом прежних исследований, невозможно отрицать, что притчи Иисуса служат четкими иллюстрациями и знаками прорывающегося в реальность Царства Божьего, непосредственно внедряемого служением и вестью самого Иисуса, и в этом отношении между ними и раввинскими текстами нет ни малейшего сходства. Клаус Бергер справедливо подчеркивает, что уникальность притчей Иисуса заключается не в форме и не в содержании, а в «их функции в контексте передачи вести Иисуса» [100]. По большей части притчи Иисуса подрывают иудаистскую традицию, в то время как истории раввинов ее подкрепляют.
3. Истолкование в текстах раввинов, как правило, намного подробнее и однозначнее, нежели в Евангелиях. Это не столько качественное, сколько количественное различие. Большой процент (76%) таннаитских притчей снабжен ясной моралью или истолкованием [101]. Притчи, в центре которых находится царь (выступающий в качестве символа Бога), составляют более половины от общего числа, а в Евангелиях мы находим лишь несколько примеров у Матфея [102]. Евангелисты редко предпосылают притче illustrandum, то есть формулировку конкретной темы или текста, который будет ею пояснен, а раввины делают это регулярно. И самое главное: большая часть таннаитских притчей принадлежит к тому типу аллегории с соответствиями для каждого элемента, который в Евангелии представлен только притчами о сеятеле и о пшенице и плевелах.
Различия между притчами Иисуса и раввинов в первую очередь касаются выбора тем и частотности определенных параметров. Существенного родового различия между ними нет. Значит, к истолкованию притчей Иисуса можно применять примерно те же принципы, что к истолкованию притчей раввинов, и в том числе признавать наличие в них аллегории. Можно сформулировать эту мысль и более решительно:
«Исследование притчей раввинов уничтожает различие между притчей и аллегорией применительно к Евангелиям: если притчи Иисуса принадлежат к тому же роду, что и притчи раввинов, а это кажется очевидным с учетом их морфологии и внутренней структуры, то классическая модель Юлихера должна быть отвергнута как неприменимая к евангельским притчам» [103].
Примечания
[94]. Flusser Gleichnisse, 19-27.
[95]. Brad Н. Young Jesus and Hisjewish Parables. New York and Mahwah: Paulist, 1989.
[96]. Ср. страстную проповедь Малого Самуила, который отвергает мысль, будто Бог послал дождь в награду постившейся общине, и сравнивает эту ситуацию с тем. как хозяин оказывает назойливому слуге милость, лишь бы избавиться от него (b. Taanith 25b; ср.: Лк 11:5-8, Лк. 18:1-8)!
[97]. Сам Флуссер приводит лишь несколько примеров (Gleichnisse, 23-250, хотя и считает, что большинство таких притчей не сохранилось после разрушения Храма. Обзор Ханса Ведера отличается излишней критической направленностью, но, по крайней мере, направлен на верную цель (TLZ 109. 1984, 195-198). Ср.: Pheme Perkins CBß45, 1983, 131-133, не столь резкий, однако не менее критический отзыв.
[98]. Пер. Harvey К. McArthur, в Johnston Interpretation!, 256.
[99]. Вероятно, наиболее важный аспект Crossan Parables заключается в выделении революционной стороны учения Иисуса, однако Кроссан заходит чересчур далеко в статье The Good Samaritan: Towards a Generic Definition of Parable. Semeia 2, 1974, 98, давая термину «притча» слишком узкое определение: «рассказ, чья художественная внешняя оболочка позволяет его глубинной структуре проникнуть в восприятие слушателя вопреки прямо противоположной внутренней структуре его ожиданий». В таком случае практически все meshalim раввинов не принадлежат к числу притчей. Недавно предложенная Кроссаном упрощенная формула значительно лучше (хотя на этот раз. пожалуй, не достает конкретики): притча - это «очень короткий метафорический рассказ» (Cliffs of Fall: Paradox and Polyvalent in the Parables of Jesus. New York: Seabury, 1980, 2).
[100]. Klaus Berger Materiellen zu Form und Überlieferuiigsgeschichte Neutestamentliclier Gleichnisse. NovT 15, 1973, 37. Ср.: Johnston and McArthur Parables.
[101]. Johnston Interpretations, 559.
[102]. Ср.: M. D. Goulder Characteristics of the Parables in the Several Gospels. JTS 19, 1968, 51-69. Но из этих наблюдений отнюдь не следуют те исторические выводы, к которым приходит Гулдер.
[103]. Johnston Interpretations, 636-637.
