Ныне истолкователи притчей сталкиваются с ошеломляющим разнообразием методов, среди которых трудно выбрать какой-то один. Наши исследования становятся все более специфическими и изолированными, а неспециалисты уже не знают, чью сторону принять. Разумеется, каждый метод вносит свой ценный вклад в целое, и для полномасштабной экзегезы уместнее всего будет эклектический подход, отдающий должное достижениям всех методов [77].
Более конкретной задачей этой главы было выяснить отношение современного литературоведения к двум нашим основным тезисам об аутентичности и аллегоричности притчей: подтверждаются наши тезисы этими методами или опровергаются. Не появилось никаких новых свидетельств, убедительно опровергающих аутентичность притчей, тем более приверженцы практически всех новейших методов фактически равнодушны к проблемам истории. Обычно они принимают на веру выводы анализа форм и редакций, вместе с их преимуществами и недостатками. Когда же они присоединяются к «поискам исторического Иисуса», самые их достоверные открытия, как и в случае с рассмотренными выше структуралистскими штудиями, оказываются в пользу аутентичности притчей.
Укрепляется и тезис об аллегорической природе притчей. Важнее, чем методы, поощряющие аллегоризацию и мало чем отличающиеся от осужденной ныне тенденции античных и средневековых комментаторов (осужденной, скорее, за избыток воображения, нежели из-за принципиальной неверности), для нас признание необходимости рассматривать притчи как особый подвид общей категории художественного вымысла. Смысл такого повествования, как указывал Фанк, неразрывно связан с ролями и функциями его главных персонажей (см. выше) [78].
Итак, данные, накопленные в первой части, подводят нас к чрезвычайно привлекательному выводу, позволяющему комментаторам искать более одной основной темы в притче, не впадая
при этом в противоположную крайность - поиски бесконечного количества тем: каждая притча содержит столько лее основных тем, сколько главных персонажей (как правило, две или три темы), и эти персонажи обычно и бывают теми элементами притчи, которые означают нечто иное, помимо самих себя, и придают притче аллегорическое значение. Часто удается сочетать все основные темы в формулировке одной главной истины, которой учит данная притча, но чем короче и категоричнее становится подобная формулировка, тем больше риск упустить что-то из драгоценных подробностей. В то же время в других элементах, помимо основных персонажей, метафорические намеки содержатся лишь в той степени, в какой они совместимы со значением, заданным главными персонажами, и аллегорическое истолкование в целом должно оставаться понятным жителям Палестины I века. Это ограничение принципиально отличает отстаиваемый нами вид аллегории от анахронической аллегоризации патристики и средневековой экзегезы и от многих форм постструктурализма. Во второй части эти гипотезы применяются к истолкованию всех главных притчей Иисуса.
Примечания:
[77]. Ср. подход, предложенный к методу литературного критицизма в целом: Wilfred L. Guerin, Earle G. Labor, Lee Morgan and John R. Willingham A Handbook of Critical Approaches to Literatur«. New York and London: Harper & Row, 1979, и, специально применительно к Евангелиям: Charles Т. Davis А Mvltidimensional Criticism of the Gospels, в Orientation, 95.
[78]. С этим согласны: Robert С. Tannehill The Disciples in Mark.: The Function of а Narrative Role. JR 57, 1977, 386-405; Resseguie Reader-Response Criticism, 321; Roland M. Frye The Jesus of the Gospels: Approaches through Narrative Stmcture: Ff от Faith loFaith, ed. D. Y. Hadidian. Pittsburgh: Pickwick, 1979. 79; Kaiser Exeget-ical Theology, 205; Frederick H. Borsch Many Things in Parables: Extravagant Storks of New Community. Philadelphia: Fortress, 1988, 2 et passim.
