1. Раввинистические притчи почти всегда начинаются с вводной (формулы, подобной той, которая присутствует в Евангелиях. Чаще всего эта формула (в полном или сокращенном виде) звучит так: «Притча: чему это можно уподобить? Это как случай с...» (ср., например, Мф. 11:16). Иногда притчи начинаются сразу с упоминания одного из персонажей (обычно главного): «некий человек» или «царь из плоти и крови». Фибиг приравнивает эти выражения к греческим ανθρωπος τις («некий человек») и ανθρωπος βασιλεύς («человек-царь») [82], с которых часто начинаются евангельские притчи (например: Мф. 18:23 и Лк. 16:1).
Некоторые раввинистические притчи открываются зачином, не имеющим аналога в Евангелиях: «по обычаю мира», - и выводят духовный урок на основании того (или по контрасту с тем), что считается нормальным в человеческих отношениях.
2. Эта последняя категория притчей часто строится по логике «от меньшего к большему», то есть рассуждает так: «если то-то и то-то верно применительно к людям, насколько же более - для Бога». Эта логика «от меньшего к большему» (а fortiori на латыни; qal-wa-homer по-еврейски) достаточно распространена и в евангельских притчах (например: Лк. 11:13) и порой подчеркивается особым вступлением.
Особенно у Луки Иисус часто предпосылает притче риторический вопрос: «Кто из вас... (сделал бы то-то и то-то)», - с очевидным ответом: «Никто» (например, Лк. 11:5, 9). Отсюда следует вывод: тем более нельзя ожидать такого от Бога. В некоторых случаях действует обратная логика, то есть подразумевается позитивное утверждение. Если что-то существует в мире, то тем более это существует в духовном царстве.
Всмотритесь в притчу Иисуса о потерянной монете и удивительно близкую параллель к ней, приписываемую равви Финеасу бен Иаиру:
Или какая женщина, имея десять драхм, если потеряет одну драхму, не зажжет свечи и не станет мести комнату и искать тщательно,
пока не найдет, а найдя, созовет подруг и соседок и скажет: порадуйтесь со мною, я нашла потерянную драхму. Так, говорю вам, бывает радость у Ангелов Божьих и об одном грешнике кающемся (Лк 15:8-10).
Если человек потеряет ле/я'или обол (мелкая монета) у себя в доме, он будет зажигать светильник за светильником, фитиль за фитилем, пока не найдет его. И разве не очевидно: если ради таких вещей, эфемерных и от мира сего, человек зажжет столько ламп и столько света и будет искать, где они спрятаны, то слова Торы, которые есть жизнь и этого мира, и грядущего, не должны ли вы искать, как спрятанное сокровище? (Мидраш Рабба на Песн. 1:1, 9) [83].
Логика в обоих случаях неоспорима.
3. По длине и структуре притчи раввинов также напоминают притчи Иисуса. И те, и другие притчи, как правило, бывают короткими, изредка встречаются более развернутые. В них обычно участвуют два или три главных героя, хотя в некоторых всего один, а в других - четыре. Иисус и раввины постоянно противопоставляют правильные поступки мудрого человека дурному поведению глупца. Иногда две части притчи, описывающие поведение этих персонажей, составляют точную параллель друг другу, за исключением противопоставляемых поступков. Сравните, например, противопоставление человека, построившего дом на скале, и человека, построившего дом на песке у Иисуса (Мф. 7:24-27 = Лк. 6:47-49), с притчей равви Елеазара бен Азарии:
Тот, чья мудрость превыше его дел, - с чем его сравнить? С деревом, чьи ветви раскинулись широко, а корней мало; и налетит ветер, и вырвет его с корнем и опрокинет...
Но тот, чьи дела превыше его мудрости, - с чем сравнить сто? С деревом, у которого мало ветвей, зато крепкие корни; так что даже если все ветры мира соберутся и станут дуть, не стронут его с места (Авот 3:18) [84].
Такого рода параллелизм не только способствует формированию эстетически ценного произведения и остро очерченного контраста, но также помогает с легкостью запомнить и точно передать притчи, которые переходили из уст в уста. Проведя подробное исследование структурных схем притчей у Иисуса и раввинов, Реймонд Потрел приходит к выводу, что и те, и другие с большой точностью сохранялись в период устной традиции до первой записи [85].
4. Притчам Иисуса и раввинов присущ ряд общих тем и образов. Цари и двор, пиры и свадьбы, крестьяне и батраки, землевладельцы и арендаторы, рыбаки, купцы, должники - все эти категории людей постоянно появляются в обоих сводах притчей, иллюстрируя отношения Бога с его народом. Вопреки притязаниям тех, кто заведомо рассчитывает доказать, будто в любом аспекте притчи Иисуса превосходят притчи раввинов, ни то, ни другое собрание не обнаруживает большего (или меньшего) реализма в этих портретах.
Ашер Фельдман доказывает эту мысль применительно к сельскохозяйственной и пастушеской образности в притчах и сравнениях раввинов [86]. В своем монументальном труде Игнац Циглер демонстрирует то же самое на примере 900 с лишним метафорических высказываний, где использованы образы царей: во многих подробностях они точно отражают жизнь под властью римских императоров [87].
Наличие менее реалистичных разделов также не является особенной характеристикой притчей раввинов: как уже отмечалось, и в притчах Иисуса имеется много «нетипичных» черт (см. выше). В обеих группах притчей необычные детали зачастую раскрывают метафорическое или аллегорическое содержание повествования.
В некоторых случаях реалистичные подробности таннаитской притчи до такой степени напоминают образность какой-либо из притчей Христа, что практически невозможно установить качественное различие между ними, не говоря уже о родовых отличиях. Приходится даже задать вопрос, нет ли здесь внутрижан-ровых связей. Если прямое заимствование исключается (с учетом места и времени происхождения), то по крайней мере мы располагаем свидетельством о существовании общего запаса популярных историй, детали которых каждый учитель модифицировал для собственных целей [88]. Из большого количества поразительных совпадений приведем три.
Другое объяснение: «Ты вернешься к Господу Богу твоему». Равви Самуил Паргрита говорит от имени равви Меира. Это можно сравнить с сыном царя, который ступил на дурной путь. Царь послал к нему наставника воззвать: «Покайся, сын мой!» Но сын отослал его обратно к отцу (со словами): «Как осмелюсь я вернуться? Мне стыдно предстать перед тобой». Тогда отец вновь послал ему слово: «Сын мой, бывает ли, чтобы сын стыдился вернуться к отцу своему? И разве не к отцу своему ты вернешься?» Подобным образом и Святой, благословен Он, послал Иеремию к Израилю, когда народ грешил, и сказал ему: «Пойди, скажи детям Моим: "Воротитесь!"» (Мидраш Рабба на Втор. 2:24; ср.: Лк. 15:11-24) [89].
Рабби Иуда га-Наси любил повторять такую притчу.
На что это похоже? На царя, который имел виноградник и отдал его арендатору. Царь сказал своим слугам: «Идите, срежьте грозди в моем винограднике, отделите мою долю и оставьте долю арендатора». Они аут же пошли и выполнили его приказ. Арендатор стал плакать и жаловаться, и царь сказал ему: «Разве я отнял что-то твое? Я взял только то, что принадлежит мне!» А тот отвечал: «Господин мой царь, пока твоя доля была вместе с моей, я не боялся грабителей и воров, а теперь, когда ты взял свою долю, вот, на мою покусятся воры и грабители!» Царь - это высший Царь царей. Святой, благословен Он; арендатор - это отец и мать. Пока в человеке есть душа, он в безопасности, а когда умрет, станет добычей для червей (Мидраш Рабба на Еккл. 5:10, 2; ср.: Мк. 12:1-9 и пар.) [90].
Равви Меир показывал это притчей. На что это похоже? На царя, который устроил пир и созвал гостей, и не указал, когда им следует разойтись. Самые умные из них ушли в девятом часу, вернулись домой и легли спать еще засветло; другие ушли на закате, пока лавки еще были открыты и лампы горели, вошли в дома свои и улеглись в постель при свете светильников; еще некоторые ушли в два или три часа ночи, когда некоторые лавки еще были открыты, а другие закрыты, одни имели фонари, а у других погасли, и вошли в свои дома и легли спать в темноте. А те, кто оставались на пиру, перепились и ранили и убивали друг друга; как сказано: «Видел я Господа, стоявшего у алтаря, и Он сказал: Снесите капители, чтобы колонны сотряслись, и обрушьте их на головы всех присутствующих, Я поражу остаток их мечом» (В.Т. Семахот 8.10; ср. Мф. 22:1-10, Мф. 25:1-13) [91].
Первые две притчи сами себя объясняют. Третья помещена в контекст истории об избиении евреев римлянами после попытки восстания в 130-х годах н. э. Вероятно, равви Меир хотел сказать, что евреи, умершие прежде погрома, умерли в мире.
5. Раввины по-разному истолковывают свои притчи, по почти всегда обнаруживают в них элемент аллегории. Эти же три примера прекрасно иллюстрируют различные подходы к интерпретации. В первом случае главная мысль подытоживается в общем заключении; во втором объяснение пункт за пунктом включает в себя большее количество подробностей; в третьем цитируется Писание, но значение некоторых элементов притчи остается непонятным. Все три подхода присущи как раввинистической литературе, так и методу Иисуса.
Во всех трех рассказах многие, если не большинство подробностей со всей очевидностью представляют иное (обычно связанное с Писанием) значение, то есть притча должна целиком прочитываться на двух уровнях смысла, и согласно любому из приведенных выше определений эти притчи являются аллегориями.
Некоторые соответствия представляют собой клише, постоянно встречающиеся в раввинистической литературе: царь - Бог, сын - Израиль, наставник или слуга - кто-то из вождей или пророков Израиля, пир и гости - грядущий (или эсхатологический) суд и те, кто в конце времен получит благословение или проклятие. Нужно учитывать, что в любом из этих «тождеств» возможны исключения: контекст всегда имеет преимущество перед традицией [92]. Например, во втором из процитированных выше отрывков равви Иуда по-новому использует образ виноградника (обычно - Израиль), чтобы проиллюстрировать связь между душой и телом.
6. Раввины используют притчи для раскрытия и сокрытия истины. Эти три примера представляют большое собрание таннатских притч и в том аспекте, что в них мы отмечаем те же функции, какие уже установили для притчей Иисуса и для других аллегорий: они, несомненно, предназначены для назидания и иллюстрации мысли, но вместе с тем некоторые детали остаются непонятными без специального пояснения или морали, то есть притчи не только раскрывают, но и скрывают [93].
Точнее, они почти незаметно увлекают за собой читателя, пока он не признает достоверность означающего (образного строя) притчи, а тем самым вынужден будет разделить точку зрения рассказчика на ее означаемое (духовную истину).
Кроме того, в притчах раввинов отмечаются подробности, которые в одних контекстах имеют метафорическое значение, а в других - нет. Лучшим примером послужит роль слуг. Примерно в половине случаев они обозначают конкретных персонажей истории Израиля (или ангелов), которых Бог использует в качестве своих орудий. Однако в остальных контекстах слуги - просто одна из подробностей повествования, они совершают какие-то действия по приказу своих господ. Большинство метафор притчах раввинов становятся самоочевидными, как только устанавливается значение главных персонажей (обычно двух или трех).
Некоторые раввинистические притчи открываются зачином, не имеющим аналога в Евангелиях: «по обычаю мира», - и выводят духовный урок на основании того (или по контрасту с тем), что считается нормальным в человеческих отношениях.
2. Эта последняя категория притчей часто строится по логике «от меньшего к большему», то есть рассуждает так: «если то-то и то-то верно применительно к людям, насколько же более - для Бога». Эта логика «от меньшего к большему» (а fortiori на латыни; qal-wa-homer по-еврейски) достаточно распространена и в евангельских притчах (например: Лк. 11:13) и порой подчеркивается особым вступлением.
Особенно у Луки Иисус часто предпосылает притче риторический вопрос: «Кто из вас... (сделал бы то-то и то-то)», - с очевидным ответом: «Никто» (например, Лк. 11:5, 9). Отсюда следует вывод: тем более нельзя ожидать такого от Бога. В некоторых случаях действует обратная логика, то есть подразумевается позитивное утверждение. Если что-то существует в мире, то тем более это существует в духовном царстве.
Всмотритесь в притчу Иисуса о потерянной монете и удивительно близкую параллель к ней, приписываемую равви Финеасу бен Иаиру:
Или какая женщина, имея десять драхм, если потеряет одну драхму, не зажжет свечи и не станет мести комнату и искать тщательно,
пока не найдет, а найдя, созовет подруг и соседок и скажет: порадуйтесь со мною, я нашла потерянную драхму. Так, говорю вам, бывает радость у Ангелов Божьих и об одном грешнике кающемся (Лк 15:8-10).
Если человек потеряет ле/я'или обол (мелкая монета) у себя в доме, он будет зажигать светильник за светильником, фитиль за фитилем, пока не найдет его. И разве не очевидно: если ради таких вещей, эфемерных и от мира сего, человек зажжет столько ламп и столько света и будет искать, где они спрятаны, то слова Торы, которые есть жизнь и этого мира, и грядущего, не должны ли вы искать, как спрятанное сокровище? (Мидраш Рабба на Песн. 1:1, 9) [83].
Логика в обоих случаях неоспорима.
3. По длине и структуре притчи раввинов также напоминают притчи Иисуса. И те, и другие притчи, как правило, бывают короткими, изредка встречаются более развернутые. В них обычно участвуют два или три главных героя, хотя в некоторых всего один, а в других - четыре. Иисус и раввины постоянно противопоставляют правильные поступки мудрого человека дурному поведению глупца. Иногда две части притчи, описывающие поведение этих персонажей, составляют точную параллель друг другу, за исключением противопоставляемых поступков. Сравните, например, противопоставление человека, построившего дом на скале, и человека, построившего дом на песке у Иисуса (Мф. 7:24-27 = Лк. 6:47-49), с притчей равви Елеазара бен Азарии:
Тот, чья мудрость превыше его дел, - с чем его сравнить? С деревом, чьи ветви раскинулись широко, а корней мало; и налетит ветер, и вырвет его с корнем и опрокинет...
Но тот, чьи дела превыше его мудрости, - с чем сравнить сто? С деревом, у которого мало ветвей, зато крепкие корни; так что даже если все ветры мира соберутся и станут дуть, не стронут его с места (Авот 3:18) [84].
Такого рода параллелизм не только способствует формированию эстетически ценного произведения и остро очерченного контраста, но также помогает с легкостью запомнить и точно передать притчи, которые переходили из уст в уста. Проведя подробное исследование структурных схем притчей у Иисуса и раввинов, Реймонд Потрел приходит к выводу, что и те, и другие с большой точностью сохранялись в период устной традиции до первой записи [85].
4. Притчам Иисуса и раввинов присущ ряд общих тем и образов. Цари и двор, пиры и свадьбы, крестьяне и батраки, землевладельцы и арендаторы, рыбаки, купцы, должники - все эти категории людей постоянно появляются в обоих сводах притчей, иллюстрируя отношения Бога с его народом. Вопреки притязаниям тех, кто заведомо рассчитывает доказать, будто в любом аспекте притчи Иисуса превосходят притчи раввинов, ни то, ни другое собрание не обнаруживает большего (или меньшего) реализма в этих портретах.
Ашер Фельдман доказывает эту мысль применительно к сельскохозяйственной и пастушеской образности в притчах и сравнениях раввинов [86]. В своем монументальном труде Игнац Циглер демонстрирует то же самое на примере 900 с лишним метафорических высказываний, где использованы образы царей: во многих подробностях они точно отражают жизнь под властью римских императоров [87].
Наличие менее реалистичных разделов также не является особенной характеристикой притчей раввинов: как уже отмечалось, и в притчах Иисуса имеется много «нетипичных» черт (см. выше). В обеих группах притчей необычные детали зачастую раскрывают метафорическое или аллегорическое содержание повествования.
В некоторых случаях реалистичные подробности таннаитской притчи до такой степени напоминают образность какой-либо из притчей Христа, что практически невозможно установить качественное различие между ними, не говоря уже о родовых отличиях. Приходится даже задать вопрос, нет ли здесь внутрижан-ровых связей. Если прямое заимствование исключается (с учетом места и времени происхождения), то по крайней мере мы располагаем свидетельством о существовании общего запаса популярных историй, детали которых каждый учитель модифицировал для собственных целей [88]. Из большого количества поразительных совпадений приведем три.
Другое объяснение: «Ты вернешься к Господу Богу твоему». Равви Самуил Паргрита говорит от имени равви Меира. Это можно сравнить с сыном царя, который ступил на дурной путь. Царь послал к нему наставника воззвать: «Покайся, сын мой!» Но сын отослал его обратно к отцу (со словами): «Как осмелюсь я вернуться? Мне стыдно предстать перед тобой». Тогда отец вновь послал ему слово: «Сын мой, бывает ли, чтобы сын стыдился вернуться к отцу своему? И разве не к отцу своему ты вернешься?» Подобным образом и Святой, благословен Он, послал Иеремию к Израилю, когда народ грешил, и сказал ему: «Пойди, скажи детям Моим: "Воротитесь!"» (Мидраш Рабба на Втор. 2:24; ср.: Лк. 15:11-24) [89].
Рабби Иуда га-Наси любил повторять такую притчу.
На что это похоже? На царя, который имел виноградник и отдал его арендатору. Царь сказал своим слугам: «Идите, срежьте грозди в моем винограднике, отделите мою долю и оставьте долю арендатора». Они аут же пошли и выполнили его приказ. Арендатор стал плакать и жаловаться, и царь сказал ему: «Разве я отнял что-то твое? Я взял только то, что принадлежит мне!» А тот отвечал: «Господин мой царь, пока твоя доля была вместе с моей, я не боялся грабителей и воров, а теперь, когда ты взял свою долю, вот, на мою покусятся воры и грабители!» Царь - это высший Царь царей. Святой, благословен Он; арендатор - это отец и мать. Пока в человеке есть душа, он в безопасности, а когда умрет, станет добычей для червей (Мидраш Рабба на Еккл. 5:10, 2; ср.: Мк. 12:1-9 и пар.) [90].
Равви Меир показывал это притчей. На что это похоже? На царя, который устроил пир и созвал гостей, и не указал, когда им следует разойтись. Самые умные из них ушли в девятом часу, вернулись домой и легли спать еще засветло; другие ушли на закате, пока лавки еще были открыты и лампы горели, вошли в дома свои и улеглись в постель при свете светильников; еще некоторые ушли в два или три часа ночи, когда некоторые лавки еще были открыты, а другие закрыты, одни имели фонари, а у других погасли, и вошли в свои дома и легли спать в темноте. А те, кто оставались на пиру, перепились и ранили и убивали друг друга; как сказано: «Видел я Господа, стоявшего у алтаря, и Он сказал: Снесите капители, чтобы колонны сотряслись, и обрушьте их на головы всех присутствующих, Я поражу остаток их мечом» (В.Т. Семахот 8.10; ср. Мф. 22:1-10, Мф. 25:1-13) [91].
Первые две притчи сами себя объясняют. Третья помещена в контекст истории об избиении евреев римлянами после попытки восстания в 130-х годах н. э. Вероятно, равви Меир хотел сказать, что евреи, умершие прежде погрома, умерли в мире.
5. Раввины по-разному истолковывают свои притчи, по почти всегда обнаруживают в них элемент аллегории. Эти же три примера прекрасно иллюстрируют различные подходы к интерпретации. В первом случае главная мысль подытоживается в общем заключении; во втором объяснение пункт за пунктом включает в себя большее количество подробностей; в третьем цитируется Писание, но значение некоторых элементов притчи остается непонятным. Все три подхода присущи как раввинистической литературе, так и методу Иисуса.
Во всех трех рассказах многие, если не большинство подробностей со всей очевидностью представляют иное (обычно связанное с Писанием) значение, то есть притча должна целиком прочитываться на двух уровнях смысла, и согласно любому из приведенных выше определений эти притчи являются аллегориями.
Некоторые соответствия представляют собой клише, постоянно встречающиеся в раввинистической литературе: царь - Бог, сын - Израиль, наставник или слуга - кто-то из вождей или пророков Израиля, пир и гости - грядущий (или эсхатологический) суд и те, кто в конце времен получит благословение или проклятие. Нужно учитывать, что в любом из этих «тождеств» возможны исключения: контекст всегда имеет преимущество перед традицией [92]. Например, во втором из процитированных выше отрывков равви Иуда по-новому использует образ виноградника (обычно - Израиль), чтобы проиллюстрировать связь между душой и телом.
6. Раввины используют притчи для раскрытия и сокрытия истины. Эти три примера представляют большое собрание таннатских притч и в том аспекте, что в них мы отмечаем те же функции, какие уже установили для притчей Иисуса и для других аллегорий: они, несомненно, предназначены для назидания и иллюстрации мысли, но вместе с тем некоторые детали остаются непонятными без специального пояснения или морали, то есть притчи не только раскрывают, но и скрывают [93].
Точнее, они почти незаметно увлекают за собой читателя, пока он не признает достоверность означающего (образного строя) притчи, а тем самым вынужден будет разделить точку зрения рассказчика на ее означаемое (духовную истину).
Кроме того, в притчах раввинов отмечаются подробности, которые в одних контекстах имеют метафорическое значение, а в других - нет. Лучшим примером послужит роль слуг. Примерно в половине случаев они обозначают конкретных персонажей истории Израиля (или ангелов), которых Бог использует в качестве своих орудий. Однако в остальных контекстах слуги - просто одна из подробностей повествования, они совершают какие-то действия по приказу своих господ. Большинство метафор притчах раввинов становятся самоочевидными, как только устанавливается значение главных персонажей (обычно двух или трех).
Примечания:
[82]. Fiebig Altjüdische Gleichnisse, 84.
[83]. Пер. Maurice Simon, в Midrash Rabbah, vol. 4, sec. 5, ed. H. Freedman and Maurice Simon. London: Soncino, 1977, 11.
[84]. Пер. Herbert Danby The Mishnah. London: Oxford University Press, 1933, 452.
[85]. Raymond Paulrel Les canons du mashal rabbinique. RSR2G, 1936, 6-45; 28, 1938, 264 281. Ср.: Fiebig Gleichnisreden, 222-278; более обобщенно: Joseph M. Baumgarten Foirn Criticism and the Oral Law. /S/5, 1974, 34-40. См. также далее, гл. 2-3.
[86]. Ascher Feldman The Parables and Similes of the Rabbis. Cambridge: University Press, 1924.
[87]. Ignaz Ziegler Die Königsgleichnisse des Midrasch. Breslau: Schlesische Verlags-An-sialt, 1903.
[88]. См. особ.: Israel Abrahams Studies in Pharisaism and the Gospels. Cambridge: University Press, 1917, 90-107; David Flusser Die rabbinischen Gleichnisse und der Gleichmserzählcr Jesu, vol. 1. Frankfurt а. M. and Las Vegas: Peter Lang, 1981, 38.
[89]. Пер. J. Rabbinowitz, в Midrasch Rabhah, vol. 3, sec. 2, 53.
[90]. Пер. A. Cohen, в ibid., vol. 4, sec. 3, 148.
[91]. Пер. А. Cohen The. Minor Tractates of the Talmud, vol. 1. London. Soncino, 1965, 367. Другие параллели к евангельским притчам, за пределами таннаитской эпохи, см.: Oesterley Parables.
[92]. Полный каталог «стандартных метафор» с интересными исключениями см.: Johnston Inteipietaticms, 582-506. На стр. 597 Джонстон отмечает, что «метафоры ad hoc» (по всей видимости, созданные специально для конкретной притчи, внутри которой они присутствуют) даже более многочисленны. О связях между mashal раввинов и аллегорией см. также: David Stern Rhetoric and Midrash: The case of the Mashal Prooftexts 1, 1981, 261-291.
[93]. Johnston and McArthur Parables. Ср.: David Daube Public Pronouruxment and Private Explanation in the Gospebs. ExpT 57, 1945-46, 175-177.
[82]. Fiebig Altjüdische Gleichnisse, 84.
[83]. Пер. Maurice Simon, в Midrash Rabbah, vol. 4, sec. 5, ed. H. Freedman and Maurice Simon. London: Soncino, 1977, 11.
[84]. Пер. Herbert Danby The Mishnah. London: Oxford University Press, 1933, 452.
[85]. Raymond Paulrel Les canons du mashal rabbinique. RSR2G, 1936, 6-45; 28, 1938, 264 281. Ср.: Fiebig Gleichnisreden, 222-278; более обобщенно: Joseph M. Baumgarten Foirn Criticism and the Oral Law. /S/5, 1974, 34-40. См. также далее, гл. 2-3.
[86]. Ascher Feldman The Parables and Similes of the Rabbis. Cambridge: University Press, 1924.
[87]. Ignaz Ziegler Die Königsgleichnisse des Midrasch. Breslau: Schlesische Verlags-An-sialt, 1903.
[88]. См. особ.: Israel Abrahams Studies in Pharisaism and the Gospels. Cambridge: University Press, 1917, 90-107; David Flusser Die rabbinischen Gleichnisse und der Gleichmserzählcr Jesu, vol. 1. Frankfurt а. M. and Las Vegas: Peter Lang, 1981, 38.
[89]. Пер. J. Rabbinowitz, в Midrasch Rabhah, vol. 3, sec. 2, 53.
[90]. Пер. A. Cohen, в ibid., vol. 4, sec. 3, 148.
[91]. Пер. А. Cohen The. Minor Tractates of the Talmud, vol. 1. London. Soncino, 1965, 367. Другие параллели к евангельским притчам, за пределами таннаитской эпохи, см.: Oesterley Parables.
[92]. Полный каталог «стандартных метафор» с интересными исключениями см.: Johnston Inteipietaticms, 582-506. На стр. 597 Джонстон отмечает, что «метафоры ad hoc» (по всей видимости, созданные специально для конкретной притчи, внутри которой они присутствуют) даже более многочисленны. О связях между mashal раввинов и аллегорией см. также: David Stern Rhetoric and Midrash: The case of the Mashal Prooftexts 1, 1981, 261-291.
[93]. Johnston and McArthur Parables. Ср.: David Daube Public Pronouruxment and Private Explanation in the Gospebs. ExpT 57, 1945-46, 175-177.
